– Какая вам разница? Вас пока это не касается, – голос Павла источал яд и лёд.
– Хорошо... – Григорий вежливо поклонился, повернулся, зашагал меж книжных рядов к выходу.
И в самом деле, пора было идти. У двери обернулся – заметил, как тает радуга в углах витражей. Многоцветный, яркий блик, радужные лучи переливались, заливая мерцанием восьми лучей цветные стёкла окна-розетки...
Павел вновь стукнул тростью, дверь захлопнулась – а марево ещё мгновенье плыло в глазах. Григорий моргнул раз и другой. Исчезло. Звон-голос Катерины плыл в голове. Странно. Павла, вроде, даже и не взволновало ни внезапный Григория визит, ни покушение. Хотя – он боярин великий теперь, держать лицо уметь обязан. Да и поверить в рассказ Григория сложно. Тогда...
За спиной – хлопок, тяжёлый и резкий, потом, внезапно – стеклянный, отчаянный звон. Удар, будто там позади с маху упало что-то массивное. Треск дерева, снова – глухой и резкий удар. Григорий развернулся, опять толкнул дверь. Ветер ударил его в лицо. Осенний, холодный ветер с дождём пополам. Под сапогом – россыпь сверкающих блёсток, жалобно заскрипело битое цветное стекло. Окно-розетка разбилось, ветер рвал и комкал жёлтые листы книг. Заскрипело, качнулся тяжёлый шкаф.
– Да помогите же уже, раз зашли!
Суровый голос – профессор Колычев застыл в углу кабинета с поднятой тростью в руках. По рассечённому лицу и руке текла кровь. Что-то вновь хлопнуло, отчаянно забилось под сводчатым потолком. Тёмная, перепончатокрылая тень. Вот она завизжала, спикировала сверху на Колычева, угрожающе выставив ряд острых, блестящих когтей. Тот отбил атаку тростью, уклонился – без лишних движений, легко с изяществом, удивившим Григория. Тварь врезалась в стену, закричала, забила крыльями, взлетая и разворачиваясь на новый заход.
Григорий не глядя подхватил с пола большой и увесистый том. Метнул – импровизированный снаряд пролетел в воздухе, шелестящий, обрушился на тварь, зацепив углом переплёта. Перевернулся, смяв и вдавив в потолок тонкие крылья, потом они вместе упали – книга сверху, слышно было, как хрустнули кости, по полу, растекаясь, потёк зеленоватый ихор по ковру. Тварь была ещё жива, она хрипела, билась на сломанных крыльях, тянулась, обратив голову к Павлу Колычеву. Повернула голову – пасть разинута беззвучном, отчаянном крике, на мгновение на Григория сверкнул жёлтый, совсем человеческий глаз. Слеза дрожала, переливаясь на нём. Павел шагнул вперёд, скривил губы брезгливо, ударил – трость поднялась и опустилась в его руке, хлюпнула, раздавив череп твари. Потёк, шипя и испаряясь, зелёный ихор, завихрился, ударил в нос запах куфра – и ветер унёс его...
Григорий замер, сглотнул некстати подступивший к горлу комок. Павел Колычев встряхнулся, аккуратно вытер кровь с лица и руки. Подошёл к раздавленной твари, шевельнул тростью обломки стекла, кости, книжный, распахнутый переплёт:
– Профессор Ло Гуаньчжун, Троецарствие. В переводе. Что-то менее занудное не могли подобрать, молодой человек? – проговорил он. Улыбнулся даже, кровь, извиваясь, текла струйкой из царапины на тонком лице. Аккуратно вытер кровь рукавом, снова улыбнулся, добавил: – Обидно быть обязанным жизнью такой странной книге.
Звон-голос Катерины в ушах, отчаянный и дикий голос. Неразборчивый, будто она и сама не знала, что говорить...
Колычев улыбнулся – под его каблуками хрустнуло, разлетаясь, стекло. Пробежал глазами по залу, его взгляд задержался где-то у Григория по-над плечом. Сказал снова:
– Зеркало жалко, хорошо хоть это не единственный такой образец...
Голос Катерины между ушей зазвенел, оборвался с тихим, как лопнувшая струна стоном.
– Вам лучше покинуть университет и как можно быстрее, – сказал Григорий наконец, собираясь с мыслями. – Срочно. Чернокнижник здесь. И похоже, он открыл охоту на последнего Колычева. Варвара обидится, если я позволю ему навредить вам.
Про себя же мысленно добавил, что младшим Колычевым надо будет обязательно плотно заняться, но потом. И майстера Мюллера привлечь. Схема выходила до безобразия неприятная. Если Павел и в самом повязан с тёмными людишками, такой человек кошельками на базаре или чухонской дурь-травой промышлять не станет. Что-то нелегальное в университет доставить, в обмен на какую-то безуказную же магическую услугу. Чернокнижник – из Университета, это уже можно сказать точно. Не пользовался ли он услугами Павла как посредника? А вдруг тот проговорится? Тогда вполне понятно и зачем Радко на литературную кафедру направили с приказом «убить всех и спалить всё»: чтобы обрубить следы. И демона натравили. А младший Колычев – везучий и скользкий тип, оба раза с опасностью разминулся. Жаль, боярича просто так на дыбу с расспросами не подвесить…
Павел улыбнулся – коротко, одними губами, спросил просто:
– Вот как? – в его руках снова стукнула трость. Потом кивнул головой: – Вы правы...
И вышел.
Григорий остался. Ещё на какое-то время, осторожно, оглядывая разгромленный зал библиотеки. Поправил книги, какое-то время возился, собирая осколки стекла. Витражное окно-розетку было жалко до слёз. Красивая она была, стекло из Шираза, а работа – тонкая, аллеманская. Жалко, может, сумеют ещё как-то... Сообразил, что делает дурь, аккуратно сложил большие куски стекла под шкаф, чтобы дальше не подавили, подошёл, выглянул из разбитого окна. Полюбовался на парк, кусок западной стены, точёный профиль башни Идиотов. Набил трубку и всё – таки закурил. Спросил Катерину:
– Что думаешь?
«Не знаю, Гришь. Демон... Я не успела рассмотреть его. И чернокнижника тоже не сумела почувствовать».
– А он, гад, где-то рядом. Совсем рядом, Катька. Пускать демона днём над университетом – да его наши зверомаги классифицируют и засекут прямо на лету, – почесал в затылке. Мысли в голове не сходились категорически, сплюнул, добавил: – Дела... Ладно, пошли отсюда.
Когда вышел на улицу – осеннее солнце сверкнуло, на миг ослепив. Огляделся – удивительно, но шум с третьего этажа библиотеки ничуть не потревожил университет. Тут был совсем другой шум, гвалт и ропот голосов от старого, арабского корпуса. Григорий пригляделся – улыбнулся, мысленно позвал и Катерину смотреть. Было на что. Вольногородский шерстистый и очень лохматый носорог приехал к мамонту на обмен опытом.
– Тьфу, ты, заговорился, – поправился Григорий сразу же, услышав в голове ласковый и недоумённый смешок Катерины. – Вольногородские зверомаги приехали для обмена опытом к нашим на коллегиум. На зверике своём. Вон, красавец...
Лохматый красавец с белой шерстью и рогом, окованным серебром, шагал гордо, сверкая глазами и фыркая с высоты на толпу. На широкой, прямой спине, за мохнатым горбом сидела делегация – вольногородская же обычная ватага по виду, Григорий хмыкнул снова, заметив меж их серьёзных лиц и выбритых до синевы подбородков – знакомую, острую, как лезвие морду и аккуратно такфиритскую бороду. Махбаратчик подмигнул с носорога Григорию, тут же, каким-то волшебным образом – спрыгнул и растворился в толпе. Вынырнул, хлопнул Григория по плечу:
– Вот, попросил подвести. Да не смотри ты так, не ты один кафтан выворачивать наизнанку умеешь.
Оскалился, мельком показав ворот дублета, вышитого на вольногородский манер. Лазоревая, с васильками подкладка Григорий не удержался, громко хмыкнул в усы. Ухватил махбаратчика под локоть, увёл к Мюллеру в уголок. Как мамонт – носорога, на обмен опытом.
Глава 27
Они засели под раскидистым деревом в углу, под безуказное, но вкусное пиво минхерра Мюллера, порой улыбаясь непонятно чему. Хотя может и тому, что внутри стен Университета было заметно теплее, чем в остальном городе, а ещё не капал дождь и снег. Можно спокойно и с удовольствием сидеть во дворе, а не в душной горнице у печи. А ещё махбаратчик, пользуясь переполохом в Университете, вызванным Радко да растерянностью ректора по этому поводу «за-ради безопасности» убедил выяснить, кто из аллеманских сотрудников сейчас на территории. Перед этим же, опираясь на слова Григория, что колдуну нужен пергамент, исхитрился добыть правила внутреннего распорядка: оказывается, вроде бы за исключением некоторых мест ходить можно было везде, но далеко не на все кафедры можно было ходить как пожелается. Те же юристы, к примеру, доступ в хозяйство боярича Колычева имели свободный, а вот шатающийся на Литературную кафедру как к себе домой зверомаг или геомант вызвал бы косые взгляды и пересуды.
– И список подозреваемых у нас, получается, схлопывается до одного Теодоро, – сказал, наконец, махбаратчик, выслушав рассказ Григория о событиях на базаре и потом на литературной кафедре. – Кстати, уж очень удачно этот хмырь у нас в отпуск ушёл. К переполоху не причастен, а не успей ты – все его следы на Литературной кафедре уничтожены, единственный человек, который знает, чего там вообще лежало и не пропало ли – тоже убит. Это я про боярича Колычева. Все концы в воду, а там как поутихнет – последний случайно уцелевший во главе кафедры, никого больше не осталось, и занимайся своими делами спокойно дальше, – махбаратчик допил кружку, смахнул пену с аккуратного клинышка бороды, посерьёзнел вдруг, сказал: – Вот только...
– Вот только господин Теодоро из комнат в научном доме на улицу не выходил. И дома у него нет ничего, что походило бы на описанный вами, господин «знак куфра».
Тихий голосок вмешался в их разговор, проворковал, по-звериному фыркнул за спиной, на ухо Григорию. Тот обернулся – резко, услышав характерный говор. Мягкий шёлковый шелест, ласковый голос, по-лисьи милая улыбка на круглом восточном лице. Тень усмешки в узких подведённых глазах. Уж больно, наверное, уморительный сейчас был у Григория вид. Он моргнул дважды, с трудом, но узнав Мэй, привратницу из поющего дома. Сегодня почему-то без яркого восточного кимоно. В милой и ладной, красивой, но абсолютно не бросающейся в глаза студенческой куртке. Перемена разительная – настолько, что Григорий не выдержал и сказал:
– Ой...