Шепнул под нос, Катерине:
– Ты не боись.
Прянул вперёд, сбил в воздухе рапиру клинком, проскользнул – и засапожнику снова не хватило длины, чтобы достать Павла на махе.
Тот отпрыгнул, переступил с ноги на ногу, меняя стойку. Опять улыбнулся. Григорий толчком отправил глобус в противника. Собранный из меди, стекла и керамики шар пролетел, разбился об стену выше головы Павла. Осколки брызнули, поцарапав щеку, Колычев шатнулся, зацепив ногой стол. Снова прыжок вперёд, засапожник глухо звякнул, подцепив рапиру, отбросил в сторону тонкое остриё. Провернулся в воздухе, свистнул и отпрянул назад. Колычев опять смог уйти, качнувшись и повторно, тонко, по-змеиному зашипел. Протёр левой ладонью рукав. Располосованный засапожником правый рукав, уже тяжёлый и алый от крови. Теперь время играет на Григория, очень скоро Колычев начнёт слабеть.
Григорий отпрянул, оскалился, прошептав – опять под нос, ободряя испугавшуюся было Катерину:
– Не боись, Кать. Здесь тесно, ему не поможет длинный клинок.
– Зато это поможет! – зло и с превосходством улыбнулся Павел.
Положил левую руку на стол. Левую, красную от крови руку. Смахнул бумаги – под ними, на чёрном дереве вспыхнул знак куфра, алая восьмилучевая звезда. Загорелась, заиграла всеми цветами радуги, запах поднялся волною, ударив Григория в грудь. Противный и сладкий выворачивающий дух ереси. Крик Катерины молотом зазвенел в голове:
– Берегись!
Поздно, тело замерло, и руки стали ватными, не своими уже. Нож-засапожник выпал из разжавшихся пальцев, обиженно звякнул и застыл на полу. Григория качнуло и повело, Павел Колычев не дал упасть – схватил как клещами за плечо, силой взял, усадил ближе к стене.
Отошёл, отложил клинок в сторону, сел на стол. Аккуратно поправил рукав кафтана и перебинтовал распоротую руку. Но прежде опять щедро напоил кровью знак куфра. Тот чавкал, почти что слышимо, языки света тянулись жадно, и кровь шипела и таяла в воздухе, не долетая до чёрной глади стола. Григорий сидел напротив, пытался, но не мог и пальцем пошевелить. Только глазами сверкал, бессильно глядя на невозмутимого Павла Колычева.
– Ну, молодой человек, – сказал он наконец, посмотрел прямо в глаза Григорию и улыбнулся. – Поздравляю, успешно довели ваше «расследование» до конца. Правда, в результате в плену оказался совсем не убийца, а наоборот, но чисто технически это мелочи. Порадуйте любопытство вашего совсем-почти-родственника – на чём вы меня поймали?
– По-крупному – сойка-демон. Когда он громил вашу кафедру – Радко обезвредили, и в этот момент Теодоро был уже мёртв. Призванный демон выпил его жизнь. Натравить на вас эту тварь было некому. А потом я её просто узнал, это та же тварь, что принесла мне письмо про Сенькин рубль. И второе – сегодня, с просьбой зайти. Кстати, эта птичка очень хорошо описана в одной из книжек на вашей кафедре. Той самой, с печатью, что «ереси нет». Потом история Катерины, татуировка – знак лилии у неё на плече. Ну а когда выплыло имя и должность её учителя, вот тут и вспомнилось ваше «коллеги». Зачем вы сойку убили, не пойму? Она же совсем-совсем безобидная.
– Умно. Только и вы выдали все, что мне нужно, молодой человек. Вы дважды отбились от Сеньки, столкнувшись лицом к лицу с его лозой. Вы не могли это сделать, не применив запретные знания. Потом, в разговоре, вы подтвердили, что оба моих брата мертвы. Этого вам тоже неоткуда было узнать, однако – знали и точно, когда разговаривали со мной. И третье – то, что вы сказали мне сейчас. Вы знаете, как и почему умер Теодоро. Извините, но вывод из этого может быть один...
– Да, и какой же? Расскажите, интересно же, – спросил Григорий, постаравшись улыбнуться пошире, насколько позволяли парализованные мышцы.
Пусть треплется, пусть говорит, будто с кафедры, перед скрипящих карандашами толпой студентов – лишь бы не смотрел вниз, где под рукавом толкается, щекочет кожу знакомое тёплое жжение. Мышь-демон ворочалась там, в рукаве. Толкался, колол искрами, старалась прервать охватившую Григория летаргию. Потом, отчаявшись, зашипел, прыгнул, сверкнув в воздухе ярким, шипящим от злости шаром огня. На Колычева, целясь в шею. Тот поймал мыша в воздухе, сбил остриём рапиры в полёте. Произнёс заклинание, снова – мазнул знак куфра кровью, символ вспыхнул, заиграл тревожным огнём. Накрыл обездвиженную мышку знакомой, медной колбой, с чеканкой по широкому боку. На узорах – тот же знак куфра, Григорий поморщился снова, узнав его.
– Спасибо, что вернули мой чайник, – издевательски сказал Колычев.
Беззвучный крик ударил изнутри по ушам. Крик мышонка, когда на него снова плеснули ледяной водой.
– Сволочь... – выругался Григорий.
Колычев невозмутимо заварил себе чай. Отхлебнул из чашки, тонкой в оправе чеканного кубачинского серебра.
– Вам, извините, не предлагаю. И пожалуй, чтобы у вас больше не осталось иллюзий – покажу ещё момент. Кондрат, зайди, будь любезен...
Дверь хлопнула, Григорий отчаянно скосил глаза на дверь и увидел на тёмном пороге старика Кондрата. Видом – такой же как Радко недавно, механические, слишком мерные и правильные движения, застывшие, глядящие прямо перед собою глаза. Старик вошёл, неуклюже, почти своротив плечом книжный шкаф. Замер, подняв глаза в потолок. Ничего не видя и не слыша, тоже, вроде как, ничего.
– Как же так...
– Не волнуйтесь, его сейчас ведёт не тот демон, что использовал против меня Теодоро. Помягче. Хотя платить придётся и ему всё равно. Старик был так вежлив, когда боярич как знак признательности подарил ему вышитую рубашку...
Григорий невольно выругался:
– Ах ты гад.
Павел Колычев на полном серьёзе кивнул:
– Спасибо. Кондратий, будь ласков, прибери здесь... А мы пока вернёмся к нашим делам. Итак, дорогой мой Григорий, из всего увиденного вывод может быть только один.
– Да?
– Наша милая Катерина ещё при вас, её дух рядом, и вы можете её видеть и слышать...
– И что с того? Хотите знать, что она теперь о вас думает? Могу пересказать, но боюсь, в русском языке не найдётся достаточно неприличных выражений.
– Обойдусь. Но, главное... Да, уважаемая Катерина, признаю – блефовать, пугая вас письмом от якобы учителя, было глупо. Но теперь ситуация поменялась, теперь моя просьба подкреплена кое-чем большим, чем простой блеф. Прямо передо мною, в парализованном виде, сидит явно не безразличный Вам человек. И мне всё ещё нужен учебник по чернокнижию. Хороший, правильный учебник с основами и полным теоретическим курсом – без теории эксперименты Теодоро при всей их смелости давали нередко отрицательный результат. Мы просто не понимаем, чего получаем на выходе, приходится проверять методом проб и ошибок. Несчастный Дуванов, погибший, потому что нам пришлось наугад подбирать расположение арканов, потом студентки из университета. Прибавить риск для самого экспериментатора и сложность подбирать каждый раз материал для проверки… – увлёкшись, Павел не обратил внимания, как на этих рассуждениях лицо у Григория аж закаменело от ярости. – И не отнекивайтесь, пожалуйста, Катерина, я знаю, я видел лилию на вашем плече – коллега Люциус не ставит высшие баллы за просто так, а на память вы, я знаю тоже, не жалуюсь.
– Очень даже не жалуется, и что с того? Вы-то её услышать не можете...
– Зато вы, Григорий, можете услышать и записать. И чтобы не было соблазна устроить подвох – предупреждаю, что любую схему или рецепт из этих записей я сперва на вас и проверю…
– Прошу... – Павел улыбнулся, плавным жестом показывая на стол. Григорий, насколько можно, проводил его взглядом, потом поднял глаза и снова – усмехнулся.
– Ладно, крайний на сегодня вопрос. Нахрена?
– Что – на хрена? Нахрена человеку новые знания? Или власть, которую они дают? Да просто...
Павел начал было и осёкся, замер, заметив, что Григорий сейчас смотрит не на него. Мимо Колычева, в угол, наверх и на лице у него – плавала непонятная для Колычева усмешка:
– Да я не вам, – проговорил Григорий, медленно, старательно смотря мимо Колычева, под потолок. – Ваше «Нахрена» мне почему-то очень и очень не интересно. Знания, ну как же, да... Обман да мучительство, пособие, как обмануть сильного и подчинить себе слабого. Сотни лет назад Лукавый искушал этим Спасителя, и ответ был дан ещё тогда. Всё, что от Нечистого – сначала пообещает дивный сад, а потом обратит в навоз. Я не вас спрашиваю.
Григорий поднял глаза, скосился – весьма выразительно, на полку по-над столом. Демон-сойка сидела там, опасливо косясь на людей большим жёлтым слезящимся глазом. Маленькая – она качалась, зацепившись когтями за край, ворочала рогатой, похожей на мышиную головой, то сжимала, то растягивала тонкие перепончатые крылья. Одно порвано – университетские вороны, должно быть, её догнали и потрепали. Григорий улыбнулся зверушке, сказал тихо и ласково:
– Я вот сейчас у неё спрашиваю. На хрена тебе, маленькая, за-ради чудаков летать, под клювы наших воронов подставляться? У нас семки есть...
– Ах ты!.. – Павел Колычев вспыхнул, лицо его залилось на миг вспышкой алого, дикого гнева.
Трость с рапирой поднялась, стукнула глухо в его руках. Взлетела, как для удара. Тяжёлая деревянная трость. В жёлтых глазах сойки-демона мелькнул дикий, очень человеческий страх. Она забилась, взмахнула крыльями, пытаясь взлететь. Раненое крыло подвернулось, зверушку повело в воздухе, кругом – задев ряды бутылок на полке над окном. Тонкий хрустальный звон, треск и дребезжание разбитого стекла. Потом шипение, клуб чёрного, вонючего дыма и вой. Тяжёлый, низкий, почти слышимый вой. Банка чернил слетела и разбилась о стол, заливая знак куфра. Тот зашипел как живой и забился, разорванные линии загорелись, знак заорал – дико, до звона в ушах.
Григорий рванулся. С места, чувствуя, как спадает вызванный волшебством паралич. На Колычева, тот шатнулся, снова – потянул из трости рапирный клинок. Не успел. Старый Кондрат вдруг оказался прямо позади него, поднял и опустил тяжёлый кулак прямо на затылок бояричу.