В ушах прорезался звонкий голос Катерины, взревел наполовину дохлый демон из знака, страшным, похабным матом прошёлся старый Кондрат, шипя и срывая с себя зачарованную, с вышитым заклинанием рубашку. Григорий ударом ноги разбил чайник, и мышь-демон вылез на свет, сверкнул искрою, тоже ругаясь на всё разом. Шипя и искрясь, злобный – сразу накинулся, расплавил помятый чайник, опалил пламенем восмилучевой знак, разошёлся, принялся метаться по комнате, пепеля и выжигая всё, напоминающее чернокнижие. Сойка испуганно кричала и била крыльями в страхе, судорожно забиваясь в уголок потемней. Бардак улягся где-то спустя полчаса. Когда под бдительным руководством Катерины, огненный мышь пожог и перевёл в пепел всё, что было в кабинете хотя бы немного похоже на чёрную магию.
Судорожно орущего: «Мне положено, кровью клялись», – как потом ехидно перевела Катерина – демона прибили святым крестом, иконой и, для верности, кованными жилецкими сапогами. Потом Кондрат снова ругался, а Григорий стоял посреди кабинета как полный дурак, рылся, искал семечки – накормить и как-то успокоить верещащую в панике сойку. Та забилась в угол и шипела, как маленькая, жалобно и тонко крича.
– Да просто прибейте её. В джеханнаме этой погани много...
– Говорят, это не настоящий джеханнам. И какая бы не была – жалко, – ответил машинально Григорий.
Тут же – обернулся рывком. Узнал голос Павла Колычева, тот очнулся, встал на ноги, даже свой чёрный камзол успел отряхнуть. Разве что морщился жалобно всякий раз, когда из дома доносился азартный огненный треск – мышь-демон металась там, азартно, под руководством Катерины выжигая всё подозрительное.
Григорий подобрался, скосился на Колычева, потом на деда Кондрата и, аккуратно – на лежащий на полу нож. Подкинул его носком сапога, подхватил... И услышал в голове звенящий голос Катерины:
«Не надо».
– С чего это?
«Чернокнижие мы с мышкой все выжгли, а прочее – месть меня, ну может на мгновенье и порадует, а вот только потом придётся на эту рожу до джабраиловой трубы смотреть. Так себе удовольствие, не хочу. И также, до джабраиловой трубы не хочу бояться, что из-за него вы с Варварой поссоритесь».
«Ладно», – согласился Григорий мысленно про себя. Протёр и аккуратно убрал нож за сапог. Повернулся, внимательно посмотрел в глаза Павла Колычева.
Тот начал было что-то говорить, да осёкся, так как Григорий посмотрел на него совсем иначе. Без злости, а холодно, с интересом, как смотрят на крысу, пойманную в мышеловку, но ещё не знающую, что скоро её вытряхнут в бочку с водой.
– Знаете, а ваш отец был прав, приставив к вам Кондрата. Что вы там говорили? Знания, целый мир, который от нас скрыли. Выдающиеся успехи еретиков? Цель оправдывает средства? Но наверное, не сильно так, не до конца вы перед отцом раскрылись. Отец только и лишил вас прав наследования титула? Надеялись, что без Кондрата да с помощью чернокнижия эту часть духовного завещания сможете затерять?
Лицо у Павла перекосило, щёки на пару секунд прихватил нервный тик.
– Не в вашем положении, Григорий, мне хамить. Да, великие знания сгорели в огне, но, в любом случае, я – великий боярин. И то, что вы жилец, за пошибание дочери и сестры великого боярина… Но могу за добровольное сотрудничество…
– Хватит, – сказано было так, что Павел поперхнулся на полуслове и невольно попятился. – Вы дурак, Павел. Дважды дурак. Первый, когда решили, что эта еретическая пакость проложит вам дорогу к титулу. Знания, прогресс, говорите? Лес рубят – щепки летят? Сами такой щепкой не думали оказаться? Если бы отец не погиб, и его, и братьев с сестрой уморить… И не надо мне говорить, что вы готовы расплатиться со мной сестрой. Пока она жива, в любой момент может всплыть посмертная воля вашего отца. Вы не поняли, что живы и не на дыбе до сих пор только из-за неё?
Павел нашёлся не сразу. Довольно долго молчал. Потом заговорил. Пытаясь по-прежнему грозно, но получалось так себе.
– Григорий, вы не в том положении, чтобы угрожать и хамить. Да, знания сгорели, но есть ещё много путей. И вы сами ведёте к тому, чтобы я плюнул на них, и вы просто исчезли…
– Я сказал, вы дважды дурак, Павел. И скажите спасибо Варваре. Хоть и дрянь вы брат, хотя и задумали подлость, но всё равно брат. Поэтому сейчас с вами и разговариваю именно я. Трое. Махбарат, который ищет чернокнижника. Мэтр Бастельеро, который обижен на свой перевёрнутый герб – Теодоро действовал от имени хозяина, значит с его смертью вира за оскорбление переходит на вас. И достопочтенный Юнус-абый, который просто жаждет поквитаться за опозоренную племянницу. Они все знают, что у Теодоро был кто-то ещё, ищут вас. Не знают лишь имени. Так вот, если до утра я не придержу весточку, имя они получат. А дальше вы молиться будете, чтобы махбарат добрался до вас первый. Я даже не знаю, чего вам больше пожелать: чтобы вас медленно живьём обращали в камень, или медленно живьём обдирали кожу, а потом вырезали из ещё живого внутренности. Хотя, может быть, вы предпочитаете дыбу махбарата? Да, пробовать на мне ваши знаки подчинения не советую. Все уже знают про Радко, тревогу поднимут сразу, едва я им покажусь на глаза. А дальше…
Колычев усмехнулся, дёрнул тонкой и аккуратной бородкой – она поднялась, нацелившись было на Григория. Потом опустилась, он дёрнулся, поднимая глаза. Огненный мышонок вылез на полку, фыркнул, уставив на Колычева чёрную бусинку-глаз. Пустил яркую искру, она зашипела, падая на книжный переплёт. Колычев охнул, Григорий погрозил пальцем мышу. Павел махнул рукой и сказал после паузы:
– Ладно, не продолжайте, я понял. Что же, проигрывать тоже надо уметь. Тем более колья с головами, всё равно уберут, а тот указ насчёт моего рода царица очень хочет отменить. Полагаю – воеводство Колымское?
– Ну, или Верхоянское, на ваш вкус. Но лучше Колымское, там немирные чукчи и город в ногайской бухте строить будут, как говорят. Найдётся место. Добровольно, в порядке остро вспыхнувшего желания применить свои познания на пользу Родине и светлейшей Ай-Кайзерин. Только прошение пишите сейчас. Быстрей, я уже слышу шаги на лестнице. И да, кстати, ещё одно.
– Да?
– Кроме Катерины и меня вы со своим колдовством обидели ещё одного человека...
***
«Гришь, а где эта Колыма?» – протяжно и мило прозвенел голос Катерины в ушах.
Уже потом, когда всё закончилось, и Григорий шёл к себе домой, за мост, в заречную слободу. Медленно, глазея на тучи и улыбаясь непонятно чему.
– Чудное место, про него ещё песню сочинили: «Двенадцать месяцев зима, остальное – лето»... Есть у нас такое, в царстве, ещё хуже Лаллабыланги, как говорят. Колычеву понравится, – усмехнулся Григорий.
Про себя же старательно затоптав мысль о том, что Павел Колычев теперь, конечно, туда поедет, до конца жизни, но воеводой – меньше нельзя, меньше – оно просто в голове не укладывается. Позор с бояричем-чернокнижником и громким судом припечатает всю семью до третьего-четвёртого поколения. И со всеми боковыми ветвями, включая ещё не сложившихся Осип-Колычевых, на которых Григорий надеялся где-то в глубине души. Да и Варваре ходить, чтобы постоянно слушать нехорошие шепотки в спину… Нет, не надо ей такого.
Катерина хихикнула, поймав его мысль. Прошелестел её голос-звон в голове:
«Обязательно понравится. Куда он денется».
– Уверена, что не хочешь мести? Ещё не поздно... Хотя там в доме, наверно, уже Платон Абысович сидит. Подписи на ходатайстве Колычева проверяет.
«Нет, Гришь, не хочу. Точно поняла, что уже нет, не стоит. Оно того. А зачем ты его к Юнус-абыю послал? Марджану сватать...»
– Ну, во всяком случае, после боярского сватовства старый волк успокоится насчёт чести рода. И то хорошо, иначе он Колычева даже на Колыме достанет. А Марджана в любом случае сумеет постоять за себя, да и пригляд за Колычевым лишний не помешает.
«Всё-то ты продумал. Видела я эту Марджану, она же из него верёвки вить будет. Мне его немножко жалко заранее. Но совсем немножко».
– Ага... – хмыкнул Григорий.
Улыбнулся, поймав краем глаза, как призрак улыбается ему в ответ. Парит над землёй, будто идёт рядом и под руку. И улыбка скользит по тонким губам. Над городом плыли серо-чёрные, дождём налитые осенние тучи, изломанной линией – липы и острые крыши домов предместья, на востоке – уже рассвет вставал тонкой алой чертой, перечёркнутый напополам чёрной тянущейся в небеса шпилем татарской башни. Окна темны, час тихий уже предрассветный, даже собаки утомились, лаясь. Сторожа на рогатках – и те заснули, устали орать свою чушь. Ан, нет, вон проснулся один – на жилецкой слободе у рогатки возилась тёмно-серая, неопределённых очертаний тень. Кто-то из дружков проорал, отметился тяжёлым и заспанным голосом: «Четвёртая стража, облачно, все добрые люди спят»...
Григорий в шутку свистнул ему, махнул рукой, протяжно и заливисто крикнул:
– Эй, дядя, шапку продай.
Собака лениво залаяла, и сторож – видно было, как он отмахнулся в ответ:
– Чаго? Отвали дурной, развелось тут пьяных да больных на голову...
«Не судьба, – уточнила Катерина, смеясь, – должно быть, Гришка, твоей голове и без шапки понравилось думать».
– Ага, – в который раз уже мечтательно улыбнулся Григорий непонятно чему.
Перепрыгнул с маха через забор, пошёл огородами напрямик – к своему, горящему неярким тёплым огнём в окнах дому.