– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Нелли. Твоя мать не всегда была счастлива. И моя тоже. Она пыталась казаться счастливой ради нас с Морин, но мы всегда знали… Я не хочу, чтобы то же самое случилось и с тобой.
Тогда я наконец повернула к нему голову, но взгляд у него был отрешенный, глаза как будто заволокло туманом, и я смотрела на серебристый шрам у него над правым глазом.
Ричард никогда не говорил о своих родителях. Это признание значило больше, чем все его обещания.
– Мой отец не всегда хорошо обращался с мамой, – его ладонь описывала круги на моей спине, как будто он был родителем, который успокаивает расстроенного ребенка. – Я могу пережить все, что угодно, но я не могу быть тебе плохим мужем… Я был плохим мужем.
Это был самый откровенный из всех наших разговоров. Я спрашивала себя, должна ли была умереть моя мать, чтобы он наконец состоялся. Но, возможно, дело было не в ее смерти. Возможно, причиной было то, что произошло, когда мы вернулись с гала Алвина Эйли, за два дня до того, как мы об этом узнали.
– Я люблю тебя, – сказал он.
И тогда я протянула к нему руки. Его рубашка намокла от мыльной воды.
– Мы теперь оба сироты, – сказал он. – Мы всегда теперь будем семьей.
Я крепко держала его в объятиях. Держалась за свою надежду.
* * *
Той ночью мы занимались любовью впервые за долгое время. Он держал в ладонях мое лицо и смотрел мне в глаза с такой нежностью и тоской, что я почувствовала, как что-то внутри меня отступило, как будто ослабили тугой плотный узел. После он держал меня в объятиях, и я думала о том, каким он может быть добрым.
Я вспоминала, как он платил за лечение моей матери, как ходил на открытие выставок тети Шарлотты, даже если для этого приходилось отменять встречу с клиентом, и как в каждую годовщину папиной смерти приходил домой с пинтой ромового мороженого с изюмом в белом бумажном пакете. Это было папино любимое мороженое, и он всегда его заказывал, когда увозил меня из дома в мамины дни без света. Ричард раскладывал его по тарелочкам, и я рассказывала ему об отце всякие не слишком важные вещи, которые без этого покрылись бы пылью и были забыты – как отец, например, несмотря на свою суеверность, разрешил мне, маленькой девочке, взять в дом черную кошку, в которую я просто влюбилась. В эти вечера мороженое таяло у меня на языке, наполняя рот сладостью. Я думала о том, какие щедрые чаевые Ричард всегда оставлял официантам и таксистам, как много жертвовал на благотворительность.
Увидеть в Ричарде хорошее было несложно. Моя память с легкостью предоставляла мне эти воспоминания, как колесо, которое легко ложится в специально вырезанные для него пазухи.
Он обнимал меня, и я смотрела на него. Лицо едва можно было разглядеть.
– Пообещай мне, – прошептала я.
– Все, что угодно, любимая.
– Пообещай, что с сегодняшнего дня все будет только хорошо.
– Обещаю.
Это было первое данное мне обещание, которое он не выполнил. Потому что с того дня все пошло только хуже.
* * *
На следующий день мы вылетели в Нью-Йорк. Самолет поднялся в воздух; я смотрела, как карта города за окном дрожит и ширится. Я была рада уехать из Флориды. Смерть здесь расползалась вокруг меня концентрическими кругами. Мама. Папа. Мэгги.
Значок, который я выбросила, был не мой. Я должна была вручить его Мэгги после того, как она официально будет посвящена в члены сообщества. Но вместо того чтобы отпраздновать конец испытаний бранчем, мы с «сестрами» пошли на похороны.
Я никогда не рассказывала матери, что произошло после похорон; ее реакция была бы непредсказуемой. Вместо этого я позвонила тете Шарлотте, но и ей не призналась, что была беременна. Ричард тоже знал только часть истории. Однажды, когда я проснулась в его постели от ночного кошмара, я объяснила, почему никогда не хожу одна поздно вечером, почему у меня в сумке всегда лежит перцовый баллончик, а на тумбочке возле кровати – бейсбольная бита.
Лежа в объятиях Ричарда, я рассказала, как пошла выразить свои соболезнования родным Мэгги. Ее родители ответили слабым кивком – они, казалось, впали в оцепенение и потеряли способность говорить. Но ее старший брат, Джейсон, который, как и я, был на последнем курсе университета Грант, сжал мою протянутую руку. Не в знак приветствия. А чтобы я не могла сбежать.
«Это все ты», – выдохнул он. У него изо рта пахло перегаром, белки его глаз были пронизаны сетью алых сосудов. У него была бледная кожа, как у Мэгги, веснушки Мэгги и, как у Мэгги, рыжие волосы.
«Мне так жа…» – начала было я, но он еще сильнее стиснул мою ладонь. Казалось, он хочет перемолоть мне кости. Кто-то протянул к нему руки для объятия, и он выпустил меня, но я чувствовала, как его глаза повсюду следуют за мной. Другие девочки из сообщества остались на прием в здании церкви, а я, выждав несколько минут, выскользнула на улицу.
Но, выходя из двери, я столкнулась как раз с тем, кого пыталась избежать: с Джейсоном.
Он стоял один на ступеньках, ритмично похлопывая по ладони пачкой красных «Мальборо». Я попыталась втянуть голову в плечи и проскочить мимо, но меня остановил его голос.
«Она мне про тебя рассказывала».
Он щелкнул зажигалкой, прикурил, глубоко втянул воздух и выдохнул струйку дыма.
«Она страшно боялась этих испытаний, но ты сказала, что ей поможешь. Ты была ее единственной подругой в этом клубе. Где ты была, когда она умерла? Почему тебя не было рядом?»
Я помню, что сделала шаг назад; его глаза приковывали меня к месту так же, как на похоронах, когда он схватил меня за руку.
«Мне очень жаль», – повторила я, но от моих слов ярость на его лице, кажется, вспыхнула с еще большей силой.
Я начала медленно отступать, вцепившись в перила, чтобы не упасть. Брат Мэгги не отрывал от меня взгляда. Не успела я ступить на тротуар, как он снова заговорил хриплым, глухим голосом.
«Ты никогда не забудешь, что сделала с моей сестрой, – его слова ударили меня как кулаком. – Я об этом позабочусь».
Но мне не нужны были его угрозы, чтобы постоянно возвращаться мыслями к Мэгги. Я не могла не думать о ней. Я так и не вернулась больше на тот пляж. Нашему сообществу назначили испытательный срок, запретив проводить мероприятия до конца года, но не поэтому я нашла себе работу официанткой в университетском пабе по четвергам и субботам. Вечеринки и дискотеки больше меня не интересовали. Я откладывала понемногу часть полученных чаевых и, накопив несколько сотен долларов, нашла адрес приюта для животных «Мягкие лапки», в котором Мэгги была волонтером, и начала делать анонимные взносы в память о ней. Я пообещала себе отправлять деньги каждый месяц.
Я знала, что эти скромные пожертвования не искупят моей вины, не отменят моей роли в гибели Мэгги. Я знала, что всегда буду носить это в себе, всегда буду спрашивать себя, что бы могло произойти, если бы я не бросила на полпути девочек, идущих на пляж. Если бы я отложила разговор с Дэниэлом хотя бы на час.
Ровно месяц спустя после смерти Мэгги я проснулась, услышав визг одной из «сестер». Я побежала на первый этаж в трусах и футболке и увидела перевернутые стулья, разбитую лампу и ругательства, написанные черной краской из баллончика на стене гостиной: «Суки». «Шлюхи».
И сообщение, которое, я знала, было адресовано мне: «Ты ее убила».
Я не дыша смотрела на три слова, провозглашающие перед всеми мою виновность.
Девочки продолжали одна за другой спускаться вниз, а президент звонила охране кампуса. Одна первокурсница начала рыдать; я видела, как двое других отделились от остальных и шептались в уголке. Мне показалось, что они украдкой посматривают на меня.
В комнате стоял запах застарелого сигаретного дыма. Я увидела окурок на полу и села на корточки, чтобы рассмотреть. Красные «Мальборо».
Приехал охранник и спросил, есть ли у нас какие-то предположения насчет того, кто мог вломиться в дом. Он знал о смерти Мэгги – к тому времени об этом знала почти вся Флорида.
«Джэйсон», – подумала я, но не смогла произнести это вслух.
«Может быть, кто-то из ее друзей? – строил догадки охранник. – Или брат? Он ведь на четвертом курсе, так?»
Он осмотрел комнату.
«Я должен позвонить в полицию. Таков порядок. Вернусь через минуту».
Он вышел на улицу, но я догнала его, прежде чем он успел сесть в машину и взять рацию.
«Пожалуйста, не создавайте ему неприятностей. Если это был ее брат, Джейсон… мы не хотим писать на него заявление».
«Вы думаете, это был он?»
Я кивнула.
«Я в этом уверена».
Охранник вздохнул.
«Взлом и незаконное проникновение, ущерб собственности… все это довольно серьезно. Вам стоит запирать двери на ночь».
Я оглянулась на дом. Если кому-то придет в голову зайти и подняться по лестнице, моя комната будет второй слева.
А вдруг допрос в полиции только сильнее разозлит Джейсона? Он может начать винить меня еще и за это.
После того как полицейские сделали фотографии и собрали улики, я обулась, чтобы не поранить ноги об осколки лампы, и помогла сестрам убраться. Но, как мы ни скребли стену, нам не удалось стереть оскорбления. Несколько девочек, я в том числе, отправились в магазин за краской.
Пока мои «сестры» решали, в какой оттенок лучше покрасить стену, у меня зазвонил мобильный. Номер не определился, видимо, кто-то звонил из автомата. За секунду до того, как в трубке у моего уха раздались гудки, мне показалось, что я что-то услышала.
Дыхание.
«Ванесса, тебе нравится такой цвет?» – спросила одна из девочек.
Тело у меня одеревенело, во рту пересохло, но мне удалось кивнуть и ответить: «Да, отлично». После этого я прямо направилась в другой отдел, где продавались замки. Я купила два, один на дверь спальни, другой на окно.
На той же неделе к нам пришли двое полицейских. Старший сообщил, что они допросили Джейсона, который признался в преступлении.
«Он был пьян в ту ночь и говорит, что раскаивается, – сказал полицейский. – Он добивается разрешения дела в пользу принудительной психотерапии».