– Можно мне ножницы? – невинно спросила Карла.
Монахиня – одна из самых молодых – подала ей ножницы, держа их за лезвия.
– Будь очень осторожна, деточка, хорошо?
Карла одарила монахиню одной из самых очаровательных своих улыбок.
– Хорошо, сестра Агнесса. – Она немного выждала и подняла руку. – Можно мне в туалет?
Сестра Агнесса, вырезавшая Святую Деву для другой ученицы, кивнула.
Взяв Чарли в одну руку, а ножницы в другую, Карла, затаив дыхание, пошла по коридору в уборную. Закрывшись в одной из кабинок, она отстригла Чарли голову. Он не издал ни звука, но его лицо, отделенное от тела, с упреком смотрело на нее. Карла перерезала пополам его туловище. По-прежнему ни звука. Карла затолкала все три части в ведро с надписью «Санитарное». Никто толком не знал, что это такое, хотя ходили слухи, будто старшие девочки кладут в него кровь в наказание за грехи вроде поцелуев с мальчиками.
Для вида Карла потянула за цепочку бачка, спустив воду, вымыла руки и вернулась в класс, незаметно держа ножницы сбоку, между складками коричневой юбочки. Она тихонько присела за парту и начала вырезать младенца Иисуса в колыбели. Покончив с этим, встала в очередь к столу, чтобы выбрать новую картинку из вороха журналов и газет.
– Что это за слово? – спросила стоявшая перед Карлой девочка, указывая на фотографию мальчика с подписью: «Убийство».
Карла прислушивалась. Ей нравилось, что в этой школе поощрялись вопросы. Никто тебя не дразнил, если что-то спрашиваешь. Так можно многому научиться.
– Боже, боже, как только это сюда попало… Дайте-ка я уберу.
– У-бий-ство, – прочла вслух ученица, стоявшая в очереди одной из первых. – Вот как оно читается.
– А что это такое?
– Убийство, деточка, это когда кто-то отнимает жизнь у другого, как отняли жизнь у нашего дорогого Иисуса Христа. Это грех, тяжкий грех.
Карла услышала собственный голос, прозвеневший в наставшей в классе испуганной тишине:
– А это обязательно жизнь человека?
Сестра Агнесса покачала головой:
– Нет, милая. Это относится к жизни всех созданий Господа нашего. Вспомните святого Франциска, который заботился о каждом живом существе.
У Карлы к горлу подступил комок: Чарли был живой. Она убила нового Чарли только потому, что он «вышел из моды» и подруга ее пожалела.
– А люди могут что-нибудь сделать, чтобы выразить, как они сожалеют об убийстве? – тихо спросила она.
Лоб сестры Агнессы пошел глубокими морщинами.
– Они могут помолиться. – Затем она испустила вздох. – Но есть такие грехи, которые Господь не прощает. – Она перекрестилась. – Помните, дети, убийцы попадают в ад.
Снова начались ночные кошмары. Иногда Карла видела, как новый Чарли вползает в рай разделанным на три части и с головой, повернутой к хвосту. А иногда он смотрел на нее и говорил: «Ты меня убила, ты меня убила…» Иногда снился и старый Чарли, что было еще хуже.
– Что случилось, крошка моя? – спрашивала мама. – Тебе же нравится в новой школе?
Карла кивала:
– Очень нравится.
– Подруги к тебе добры. – Мама подняла розовый пенал «Китти», который Карла собиралась положить в портфель. – И монахини учат тебя хорошим манерам. Пора перестать думать о старой школе – благодаря Ларри она уже в прошлом.
Если мама считает, что Карле снится прежняя школа, нет нужды ее переубеждать. Так сказала ей Китти. «Теперь я твой друг. Не переживай из-за Чарли».
Карла старалась, но это было нелегко. Она уже замечала: стоит ей выучить новое слово, как оно начинает попадаться повсюду. То же самое было и со словом «убийство». Карла начала замечать его в газетах пассажиров автобуса, улавливать на слух по телевизору, и ночь за ночью оно появлялось в ее снах.
Теперь они с мамой выходили из дома пораньше, чтобы мама оказалась на работе раньше других и «одолжила» себе новую помаду, которую потом попробует дома.
Однажды утром в стоявший на остановке автобус вошла Лили. Карла была вне себя от восторга.
– Тебе нравится моя новая форма? – тараторила она, приглаживая коричневый блейзер. – Она из специального магазина и стоит немалых денег. К счастью, Ларри…
– Ц-ц, – резко перебила ее мама. – Не надоедай Лили, видишь, она работает.
– Все нормально. – Лили отложила ворох бумаг и приветливо улыбнулась Карле, не забыв и ее маму. – Это домашняя работа.
Карла вгляделась в убористые строчки.
– Это арифметика? Если хочешь, я тебе помогу. В старой школе я не понимала математику, но монахини все хорошо объясняют, и теперь… – Карла замолчала.
– Что с тобой? – удивилась мама.
Зато Лили все поняла и сразу убрала бумаги в портфель. Но было слишком поздно: Карла снова увидела то ужасное слово. Убийство. Что оно делает в домашней работе Лили? Неужели ее подруга кого-то убила? Живого человека, а не просто пенал? По спине Карлы пробежал холодок.
– Приятная внешность может быть обманчива, – не далее чем позавчера говорила мать-настоятельница на утренней линейке. – В каждого человека может вселиться дьявол. Мы все должны быть бдительны.
Карла не знала, что такое «бдительный», – пришлось дома смотреть в «Детском словаре». Она незаметно отодвинулась. Неужели Лили, которая помогала ей печь пироги и позволила вылизать миску, на самом деле плохой человек? Может, от этого она всегда спорит с Эдом? Потому что он тоже уверен, что она плохая?
– В чем дело? – повторила мама.
– Ни в чем. – Карла отвернулась к окну и стала смотреть на парк, где с деревьев опадали последние красные и желтые листья и, танцуя на ветру, устилали грязную траву. Лили вдруг перестала казаться ей хорошей.
И тут Карле пришла страшная мысль: а что, если Лили была с ней приветлива, чтобы потом убить и ее?
После этого по воскресеньям у Карлы начал регулярно болеть живот.
– Я хочу остаться дома, – сказала она маме в первый раз.
– Но тебя ждут Лили и Эд!
Карла со стоном перекатилась на бок.
– Лили всегда делает домашнюю работу, а Эд заставляет меня сидеть неподвижно и рисует. Не хочу к ним!
Мать упрашивала и задабривала, но ничего не добилась. «Стой на своем, – подзуживала Китти, тараща свои черные глаза. – В конце концов она тебе поверит. Слышишь? Получилось! Она пошла звонить Ларри, что не может с ним встретиться, потому что ты заболела!»
Днем Карле полегчало настолько, что они сходили в парк, но мама осталась недовольна.
– Что-то быстро у тебя живот прошел – вон как ты скачешь.
В следующее воскресенье живот у Карлы снова разболелся. На этот раз Ларри все равно приехал и присел на краешек ее кровати с серьезным лицом.
– Как ты думаешь, что поможет твоему животу? – тихо спросил он.
«Может, велосипед? – подсказала сидевшая рядом Китти. – Розовый, как у Марии».
– Может, велосипед, – повторила Карла. – Розовый, со звонком и корзиной.
Ларри кивнул.
– Поглядим, что будет на твой день рождения во вторник, – сказал он.
У Карлы перехватило дыхание.
– Тебе десять лет исполнится?
Девочка кивнула.
– Ты уже большая для детских капризов. – Ларри говорил тихо, но твердо. – После этого чтобы глупостей больше не было. Ты меня слышала?
Глава 17. Лили
Декабрь 2000 года
Несмотря на решительную фразу, брошенную мужу («Я в состоянии сама о себе позаботиться»), я была очень напугана анонимным письмом и тем, что началось потом. Идя к остановке, я нарушила клятву и боязливо оглянулась. Зимой по утрам темно – отличная возможность для злоумышленников притаиться в тени кустов. Но сзади никого не оказалось.
Я уже некоторое время не видела Карлу. Надеюсь, живот у нее прошел. В воскресенье нам с Эдом без нее было трудно – не было буфера, отдушины, означавшей, что необязательно разговаривать друг с другом. Эду не хватало его музы – новый портрет Карлы действительно обещает стать удачным, а мне – возможности готовиться к процессу без помех. Ни на что другое у меня практически нет времени.
– Суд разрешил апелляцию, так что у нас будет пересмотр, – позвонил мне Тони Гордон. – Назначили дату. Уже в марте. – Сквозь приподнятый тон в его голосе прорезались деловитость и озабоченность. – Гонят на всех парах, разгребают завалы. Звоню предупредить, что рождественские каникулы отменяются.
Похоже, Тони не шутит. Шутки кончились. Ягоды на остролисте уже покраснели – я прохожу мимо нарядного куста каждое утро.
Красный, как кровь. Красный, как ярость. Красный, как пиджак, в котором Дэниэл был в тот вечер.
– Рождество похоже на поле битвы, закиданное сладкими пирожками, – однажды сказал он.
Я заподозрила, что брат это где-то вычитал, но он говорил так, будто сам придумал такое сравнение.
Сказано в любом случае метко. Эд просит, чтобы мы на день съездили к его родителям, а я хочу к своим.
– У моих больше никого нет, – подчеркнула я.
Мы до сих пор не договорились.
Интересно, как проведет так называемые каникулы Джо Томас? Навестит ли его кто-нибудь? Я запоздало раскаивалась, что отдала ему старый альбом Дэниэла. Я переступила черту. Что на меня нашло? Сегодняшний визит будет другим.
Глаза у Джо Томаса сверкали, как у тигра. «Тигр, тигр, жгучий страх, Ты горишь в ночных лесах…»[15] Одно из любимых стихотворений Дэниэла.
У Джо вырвалось почти рычание:
– Кто-то подсунул вам под дверь письмо с угрозами?
Утром по дороге в тюрьму Тони заявил, что пора поднять этот вопрос.
– Теперь, когда назначена дата заседания суда, надо его расшевелить, – сказал он и сжал губы. – Сдвинуть с мертвой точки. Спровоцировать – вдруг удастся выжать из него что-нибудь еще. Посмотреть, нет ли дыр в нашей аргументации.
Первая часть вполне удалась: на щеках Джо Томаса задвигались желваки, а руки, лежавшие на столе между Тони и мной, сжались в кулаки. Постер с «Надеждой» немного съехал по стене.
– Что в нем было написано?
– «Поможешь этому человеку, пожалеешь», – Тони отчеканил каждое слово, словно мы находились в зале суда. – Должен прибавить, – усмехнулся он, – что у автора хромает правописание.