Если бы сказал, я бы не приняла его предложение, и Эд это прекрасно понимал. В наше время и в нашем мире эта история кажется дикостью, но семья Эда не чета моей, в ней действуют другие законы. Я просто не осознавала, как далеки мы друг от друга, пока правда не выплыла наружу.
Или как мы похожи…
– Конечно, – продолжала золовка, – обидно получилось, когда Давина разорвала помолвку со своим банкиром…
У меня по коже побежали мурашки.
– Когда?
– Генри!.. Когда вы уехали в свадебное путешествие.
Теперь наконец все встало на свои места.
– Понятно, – ровно повторила я. Все мои чувства словно были под анестезией.
– Что тебе понятно? – Эд подошел сзади, очень похожий на ученика частной школы в темно-синем пиджаке, крахмальной белой рубашке и бежевых слаксах. Но в душе он не лучше преступника. Разве он не украл мою жизнь?
– Ты женился на мне, чтобы не упустить наследство, – прошипела я. – На самом деле тебе была нужна Давина. Неудивительно, что ты так расстроился, когда мы вернулись из Италии и ты узнал, что она отменила свадьбу!
На его лице отразилась паника. Я еще цеплялась за соломинку, надеясь, что золовка ошиблась, что ее рассказ – нагромождение нелепой лжи, но муж обескураженно молчал, не пытаясь что-либо отрицать. Как все хорошие адвокаты, я докопалась до истины. Но радости мне это не принесло.
– А теперь, очевидно, – гневно продолжала я, – она жалеет, что ты ее не дождался, а ты жалеешь, что не повременил немного.
Эд взял меня под руку:
– Давай-ка пройдемся.
Моя золовка уже ушла со своим малышом. Мы шагали по посыпанной галькой тропинке, стараясь не наступать на ранние подснежники. Голос Эда звучал хрипло и болезненно:
– Зря она тебе сказала.
– Ничего не зря. – Я оттолкнула его руку. – Ты женился на мне из-за денег! Ты женился бы на любой, кто подвернется, лишь бы успеть до дня рождения!
Он отвернулся и стал смотреть на озеро.
– Все было не так. Да, я не хотел лишиться наследства. С деньгами деда я смогу бросить работу и заняться искусством, открою собственную галерею. Но меня искренне влекло к тебе. В твоем лице, когда ты рассказала, что у тебя умер брат и как он умер, было нечто такое… Я попытался запечатлеть это на бумаге после нашего знакомства, но не смог, словно твое горе было слишком глубоким.
– То есть ты женился на мне из жалости?
В голосе Эда зазвучала почти мольба:
– Я не это имел в виду. Я женился на тебе, потому что ты меня заинтриговала и потому что я видел – ты хороший, добрый человек. – Его лицо искривила гримаса. – Ты рвалась непременно оттереть вино с ковра, хотя могла притвориться, что пролил кто-то еще. Давина в такой ситуации прошла бы мимо. Ты гораздо лучше ее, честно.
Честно? Меня в который раз посетило искушение рассказать ему все. Вина лежит у меня на душе тяжелым камнем. Но если я пришла в ярость из-за траста, как отреагирует Эд, узнав, что сделала я?
Я попыталась отойти, но Эд порывисто приподнял ладонями мое лицо.
– Ты красивый человек, Лили, телесно и душевно. Самое поразительное, что ты этого не видишь. Это вторая причина, почему я влюбился в тебя. Ты храбрая, верная, умная. Я нелюбезно отзывался о твоей работе, но вообще-то я очень горжусь тем, что ты помогаешь жертвам несправедливости вроде этого твоего заключенного.
«Ты все неправильно понял», – хотелось мне закричать.
– Так почему ты так отвратительно себя со мной вел?
– Потому что мне… меня глубоко задело, что ты меня не хочешь. Физически. Я чувствовал себя отвергнутым, а Давина ясно дала понять, что по-прежнему заинтересована. Это было… искушение. Но ничего не произошло, клянусь. Потом началось это уголовное дело. Мне казалось, ты думаешь только о работе, и…
В груди росла тупая боль. Процент разведенных только в нашем бюро наглядно доказывает, как юриспруденция сказывается на семейной жизни.
Эд пригладил пальцами волосы.
– Лили, может, мы чересчур быстро сошлись, но теперь, когда я узнал тебя получше… Я хочу быть с тобой. Правда.
Правда? Или за него по-прежнему говорят деньги? Пять лет брака ради наследства?
– Скажи, – Эд привлек меня к себе, – что ты тоже меня любишь.
А что такое любовь? Я последний человек на Земле, способный ответить на этот вопрос.
– Мы могли бы начать все сначала, – медленно сказал Эд и мягко приподнял мое лицо за подбородок, заставив посмотреть ему в глаза.
Почему-то мне казалось важным не отвести взгляда.
– Что скажешь?
Все это уже говорилось, но каждый раз неизбежно возникала новая ссора. Однако сейчас пара темно-карих глаз смотрела мне прямо в душу. Иди к черту, хотелось мне крикнуть.
– Не знаю, – жалобно сказала я. – В голове туман. Работа отнимает все силы.
Это была правда. Более того, Рождество у родителей и визит в пустую конюшню только усилили мою решимость продолжать работать над этим делом, выиграть его, внести свою лепту в торжество правосудия. Это важнее моей личной жизни. После Дэниэла это было обязано стать важнее.
Я посмотрела на руки своего мужа, державшие мои, и высвободилась.
– Я дам тебе ответ после процесса. Извини.
Глава 20. Карла
Мама проплакала все Рождество. Она плакала, разворачивая подарок Ларри, плакала, когда не смогла с ним справиться дрожащими пальцами.
Карла старалась ее утешить:
– Давай я тебе застегну!
Но когда мама взглянула в зеркало и увидела себя с серебряным медальоном на гладкой смуглой шее, она зарыдала еще сильнее.
Карла сдалась. «Интересно, а королева когда-нибудь плачет?» – спрашивала она себя, сидя по-турецки перед телевизором. С экрана старая женщина с седыми волосами и приятной улыбкой говорила о «важности семейных ценностей».
Карла не стала бы включать речь королевы, но ее смотрела новая подружка из школы.
– Мы всегда ее слушаем, – сказала Мария Карле, когда они жевали сливочные тянучки, которые одна из беззубых монахинь раздала после рождественской службы в честь окончания четверти.
Порой Карла испытывала угрызения совести, ловя себя на мысли, что хорошо бы ей тоже попасть в семью Марии. Благодаря Марии у нее была Китти и телевизор включен на правильную телепрограмму. Теперь ей еще нужна мать, у которой нет красного, в пятнах, лица, распухшего от слез.
Если бы Ларри не делал маму такой несчастной, все было бы ничего, говорила себе Карла, глядя на вселявшее уверенность лицо королевы. Она чувствовала: что-то готовится. Надо только еще чуть-чуть подождать.
– Как ты думаешь, Эд и Лили уже вернулись? – спросила она рыдавшую мать.
Та покачала головой. Если бы Ларри сейчас увидел маму, она не показалась бы ему красивой с черными кругами под глазами от туши.
– Они у своей родни, – сказала мама. – Нам тоже нужно побыть своей семьей.
Карла подумала о блестящей открытке с младенцем Иисусом, которую они отправили в Италию, надеясь получить ответ. Как оказалось, напрасно.
Мама снова заплакала:
– Это все моя вина…
– Почему, мама?
– Так уж вышло. – Тут мать заметила под елкой вторую коробочку. – Разве ты не посмотришь, что подарил тебе Ларри? Я вынула твой подарок из ведра… на всякий случай.
Карле не очень-то хотелось это делать, но любопытство взяло верх.
– А ну, – подбадривала ее мама с повеселевшими глазами.
Карла знала, о чем она думает: если подарок хороший, значит, Ларри любит ее больше, чем свою жену и ту девочку в окне.
С оберткой ей удалось справиться не сразу – кто-то плотно приклеил ее скотчем, словно не желая, чтобы Карла заглянула внутрь. Наконец девочка вытащила то, что пряталось внутри. Коробочка. Длинная и плоская. А в коробочке лежали…
– Часы! – ахнула мама. – Какая щедрость! – Она засмеялась сквозь слезы. – Дорогие, да? Что там написано на открытке?
Карла взглянула на открытку и положила ее в карман.
– Что там? – настаивала мама.
– Ничего. Просто «С Рождеством».
Но изнутри Карлу обдало жаром. Слова были аккуратно выведены черной ручкой, так что ошибки быть не могло.
БУДЬ ПАИНЬКОЙ
Ларри намекал, чтобы она вела себя правильно. Но пусть поостережется сам.
– Телефон звонит! – ахнула мама. – Скорее! Это Ларри! Пожалуйста, возьми трубку, мне нужно успокоиться. Поговори с ним, поблагодари за часы, а потом я подойду.
Карла с неохотой подошла к телефону и медленно-медленно подняла трубку.
– Да?
– Мама дома? – Ларри говорил тихо, будто не хотел, чтобы его кто-то услышал.
– Больше не звоните, – прошептала Карла так, чтобы мама не слышала, и поскорее положила трубку.
– Это не он? – Мамин голос поднялся в жалобном крещендо.
– По-моему, это тот самый, который уже звонил, – сказала Карла, опустив глаза на ковер. Если вглядеться, из темно-коричневого орнамента складывалась львиная морда.
Мама вздрогнула:
– Который ничего не говорит?
– Да.
Львиная морда в упор смотрела на девочку. «Лгунья! Лгунья!» – беззвучно говорил ковровый лев.
Мама вытерла слезы и обняла Карлу.
– Не волнуйся, малышка. Это я виновата. В следующий раз трубку возьму я.
Но больше никто не звонил. Целых два дня. Два дня Карла, Китти и львиная морда на ковре думали, что им это сойдет с рук.
А затем все произошло.
– Ты почему матери солгала?
Глаза Ларри были блестящими и жесткими. Они напомнили Карле нож, которым мама резала хлеб. Обычно мама пекла хлеб сама, потому что «ерунду из магазина» даже «собака есть не станет». Карла обожала запах свежего хлеба. Она попыталась воскресить этот запах в памяти, чтобы стало не так страшно, но он никак не вспоминался.
Перед ней стояли Ларри и мама. Они объединились против нее. Карле словно чем-то стиснуло горло, и стало трудно дышать.
– Я же вам сказала, я думала, это тот незнакомец, который звонит и молчит в трубку!
– Это правда, – поспешила вмешаться мама. На ее лице проступала тревога, как в тот день, когда по почте пришел коричневый конверт с красной надписью «Просроченный платеж». – Я собственными ушами слышала. Нас запугивают.