Утром ее разбудил малыш. Он вскочил к ней на кровать и слегка подул на ее веки. Берта села, обняла и поцеловала ребенка, и он сейчас же начал рассказывать, как хорошо ему было у дяди и тети, как Элли играла с ним, а Рихард однажды боролся, но не смог его одолеть. И вчера он учился играть на рояле и скоро будет играть так же хорошо, как мама, Берта внимательно слушала его. Она подумала: если бы и Эмиль мог слышать эту прелестную болтовню! Не взять ли ей в следующий раз малыша с собой и не привести ли к Эмилю, тогда этот визит сразу окажется вне подозрений. Она помнила лишь ту радость, которую испытала в Вене, и от прощальных писем Эмиля в памяти у нее сохранились только слова, сулящие новое свидание. Она встала почти в хорошем настроении и, когда одевалась, чувствовала совершенно особую нежность к собственному телу, словно еще благоухавшему от поцелуев любимого.
Рано утром она пошла к родственникам. Проходя мимо дома Рупиусов, она с минуту раздумывала, не зайти ли ей сейчас же к ним. Но у нее было смутное опасение, что она сразу поддастся тревожному настроению этого дома, и она решила отложить свой визит на вечер. У деверя к ней первой вышла Элли и встретила ее с таким бурным восторгом, словно Берта вернулась после долгого путешествия. Деверь, собираясь уходить, шутливо погрозил Берте пальцем и спросил:
— Ну, хорошо повеселилась?
Она почувствовала, что покраснела до корней волос.
— Да, — продолжал он, — нечего сказать, хорошенькие истории рассказывают о тебе.
Но он не заметил ее смущения и перед самой дверью, прощаясь, посмотрел на Берту взглядом, ясно говорившим: от меня ничего не скроешь.
— Папа всегда так острит, — заметила Элли, — это мне совсем не нравится.
Берта знала, что деверь просто шутит, что это его обычная манера разговаривать, и если бы она вдруг сказала ему правду, он ни за что бы не поверил.
Вошла невестка, и Берте пришлось рассказывать о том, что она делала в Вене. К ее удивлению, ей отлично удалось смешать правду с вымыслом. Она-де побывала с кузиной в Народном саду и в картинной галерее, в воскресенье слушала мессу в соборе святого Стефана, встретила на улице одного преподавателя консерватории, и, наконец, она выдумала даже целую историю о какой-то смешной супружеской паре, которая будто бы однажды ужинала у кузины. Чем больше она лгала, тем больше ей хотелось рассказать об Эмиле и сообщить, что она встретила на улице знаменитого скрипача Линдбаха, бывшего своего коллегу по консерватории. Но какое-то неопределенное опасение, что она не сможет остановиться, когда нужно, заставило ее удержаться от этого. Альбертина Гарлан, очень усталая, сидела на диване и кивала головой, а Элли, как обычно, стояла у рояля, подперев голову руками, и пожирала глазами тетку. От невестки Берта пошла к Мальманам, заниматься с близнецами; ей пришлось слушать упражнения и гаммы, сначала они были невыносимы, по в конце концов она уже не прислушивалась к ним, и мысли ее унеслись прочь. Приятное утреннее настроение рассеялось, Вена показалась ей бесконечно далекой, странная тревога овладела ею, и вдруг она испугалась, как бы Эмиль не уехал тотчас после своего концерта. Это было бы ужасно! Он сразу исчезнет, она не успеет повидать его, и кто знает, когда он вернется! Не сможет ли она, во всяком случае, устроить так, чтобы в день концерта быть в Вене? Она должна была признаться себе: она совсем не жаждет услышать его игру, она даже предпочла бы, чтобы он не был виртуозом-скрипачом, чтобы он вообще не был артистом, а был бы простым человеком — бухгалтером или кем-нибудь в этом роде. Только бы он принадлежал ей, ей одной! Тем временем близнецы барабанили гаммы; какая это все-таки жалкая участь, сидеть здесь и быть вынужденной давать уроки этим бесталанным балбесам… Почему же она была в таком хорошем настроении сегодня утром? Ах, как чудесно было в Вене! Даже независимо от Эмиля — безграничная свобода, блуждание по городу, прогулки в Народном саду… Правда, за это время она израсходовала больше денег, чем могла себе позволить, две дюжины уроков мальмановским близнецам не возместят ущерба… И теперь надо опять идти к родственникам, заниматься с племянниками и, в сущности, необходимо даже искать новых учеников, так как в этом году расходы не соответствуют доходам!.. Ах, что за жизнь!
На улице Берта встретила фрау Мартин. Та спросила Берту, как она провела время в Вене, и во взгляде ее ясно читалось: ты все-таки не могла получить столько удовольствия, сколько получаю я со своим мужем! У Берты явилось неудержимое желание крикнуть в лицо этой особе: «Мне было гораздо лучше, чем ты предполагаешь. Я лежала в чудесной, мягкой постели с очаровательным молодым человеком, в тысячу раз более достойным любви, чем твой супруг! И я во всем этом отлично разбираюсь, не хуже тебя! У тебя всего только муж, а у меня любовник, любовник!..» Ничего этого она, понятно, не сказала, а только ответила, что вместе с кузиной и с ее детьми гуляла в Народном саду.
Ей повстречались и другие женщины, с которыми она была едва знакома. С ними она держала себя теперь совершенно иначе, чем прежде: она чувствовала, что стала свободнее, выше их — она, единственная в городе, кое-что испытала, и ей даже жаль, что никто не знает об этом. Ведь если бы в лицо ей все эти женщины выказывали презрение, то в глубине души они бы ей завидовали. А если бы они еще узнали, кто… Правда, в этом захолустье, наверное, многие даже не слышали его имени… Неужели на свете нет человека, которому она могла бы излить душу!.. Фрау Рупиус, да, фрау Рупиус… Но она уезжает, готовится к путешествию!.. В сущности, Берте это безразлично. Ей хочется только знать, как в конце концов будет у нее с Эмилем… Вот что так тревожит ее… Значит, теперь у нее «любовная связь» с ним? Ах, почему она все же не пошла к нему? Но ведь она не могла этого сделать… Это письмо… он не хотел ее видеть!.. А цветы все-таки послал…
Вот она опять у родственников. Рихард бросается ей навстречу, хочет шутливо, по своему обыкновению, обнять ее, она отталкивает его; наглый мальчишка, думает она, я знаю, чего тебе хочется, если даже ты сам не знаешь этого; я кое-что в этом смыслю, у меня любовник в Вене!.. Урок начинается; в заключение Элли и Рихард играют в четыре руки «Торжественную увертюру» Бетховена — это сюрприз отцу ко дню рождения.
Берта думает только об Эмиле. Она едва не сходит с ума, слушая это жалкое бренчание… Нет, невозможно так жить дальше, никоим образом!.. Она еще так молода… Да, все дело в этом, прежде всего в этом… она не сможет больше так жить… И ведь нехорошо, если она полюбит кого-нибудь другого… Как смеет она думать о чем-нибудь подобном… значит, она совершенно испорченная женщина! Кто знает, не это ли почуял в ней Эмиль, такой опытный, — и потому не захотел ее больше видеть… Ах, лучше всего живется женщинам, которые все воспринимают легко, для которых все кончается сразу, как только они с кем-нибудь «порывают отношения»… Но что это опять за мысли? Разве он с нею «порвал отношения»? Через три-четыре дня она снова будет в Вене, у него, в его объятьях!.. И она могла три года прожить так?.. Три?.. Шесть лет, всю свою жизнь!.. Если бы только он знал это, если бы только поверил!
Входит невестка, она приглашает Берту к ним на ужин… Да, это ее единственное развлечение: иногда поужинать за другим столом, в гостях, а не дома! Хоть бы здесь нашелся человек, с которым можно поговорить!.. А фрау Рупиус уезжает, оставляет мужа… Нет ли тут все же какой-нибудь любовной истории?.. Урок окончен, Берта прощается. Она чувствует свое превосходство над невесткой, почти жалость к ней и знает, что за целую жизнь — такую, как у этой женщины, не отдала бы того единственного часа, который провела с Эмилем. Притом, думает Берта по дороге домой, она, в сущности, даже не успела осознать свое счастье, так быстро все миновало… И еще эта комната, весь этот дом, эта ужасная картина!.. Нет, нет, по правде говоря, было омерзительно. По-настоящему хорошо было только тогда, когда он вез ее в карете и ее голова покоилась у него на груди. Он все-таки ее любит — конечно, не так, как она его, но разве вообще он способен так любить? Как много он уже изведал! Теперь она думает об этом без ревности, а, скорее, с легкой жалостью к нему — ведь ему приходится хранить столько воспоминаний. Ибо сразу видно, что он отнюдь не легко относится к жизни… Он человек не жизнерадостный… Все часы, проведенные с ним, были в ее памяти овеяны какой-то непонятной грустью. Если бы только она все знала о нем… Он так мало — совсем ничего не рассказал ей о себе!.. Но как он мог это сделать в первый же день? Ах, если бы он только по-настоящему знал ее! Если бы она не была так застенчива, так не способна выражать свои мысли… Она должна ему еще раз написать, прежде чем увидеться с ним… Да, она сегодня же напишет ему. Какое глупое письмо послала она ему вчера! Он, право, не мог ответить на него иначе, чем ответил. Ей следовало отправить ему не вызывающее, но и не смиренное письмо… нет, ведь она его любовница! Она ходит здесь по улицам, все встречные считают, что она такая же, как они, а она любовница этого замечательного человека, которого обожала еще в молодости. И как беззаветно, без всякого жеманства отдалась она ему — ни одна из знакомых ей женщин не поступила бы так!.. Ах, и она готова сделать еще больше! О да! Она готова жить с ним, не будучи его женой, и ей безразлично, что скажут люди… Она даже гордилась бы этим! А со временем он все-таки женится на ней… Это само собой разумеется. Она такая замечательная хозяйка… И как приятно ему будет после беспорядочных странствий жить в благоустроенном доме, вместе с преданной женой, которая никогда никого не любила, кроме него.
Вернувшись домой, в ожидании обеда, она приготовила все для письма. Ела она с лихорадочным нетерпением, едва нашла время положить и нарезать еду ребенку, затем поручила служанке раздеть его и уложить в постель — обычно она сама укладывала его, — села за письменный стол, и слова без всякого труда полились из-под ее пера, как будто все письмо давно было готово у нее в голове.