– Мы молимся о благополучном исходе, – наконец говорю я.
О чудо, это сразу же заставляет их заткнуться. Дамочки решительно кивают, а Анна-Грейс даже бормочет:
– Аминь.
Примерно около десяти вечера мы с Эдди уходим, хотя вечеринка в полном разгаре: люди постепенно пьянеют, музыка становится громче, а я устаю улыбаться на камеру.
– Ты хорошо провела время? – интересуется Эдди.
Я настолько измотана, что готова сказать правду:
– Вообще-то нет.
В ответ он смеется и ослабляет галстук.
– Понимаю. Эти люди… что-то с чем-то.
Мы идем к нашей машине, под ногами хрустит гравий.
– Ты больше не думал об отъезде? – спрашиваю я, а затем оглядываюсь на Эдди через плечо. – То есть я помню твои слова о том, что Беа хотела, чтобы головной офис «Сазерн-Мэнорс» оставался в Алабаме. Но ведь можно продать компанию, не так ли? – Сделав паузу, я испытываю легкий страх, что зашла слишком далеко. – Я просто хочу сказать, что мы с тобой оба приехали сюда из других штатов. Мы могли бы начать все сначала где-нибудь в другом месте.
Эдди останавливается.
– Тебе этого хочется?
Несколько недель назад я бы ответила «нет», уверяла бы, что мечтаю остаться в Торнфилд-Эстейтс навсегда, но теперь, когда я увидела неприглядную сторону того, что считала идеальным местом, в моей душе зародились сомнения.
– Возможно, – наконец отвечаю я. – Если ты тоже хочешь.
Эдди запрокидывает голову, глядя в небо.
– Было бы неплохо, – неопределенно отвечает он.
На пути к машине Эдди снова резко останавливается.
– Ты что-то уронила.
Он наклоняется и поднимает с земли золотой браслет Лэндри. Я беру его и прячу обратно в сумочку.
– Ах, это. Спасибо.
– Ты волнуешься? – спрашиваю я, когда машина отъезжает от загородного клуба и спускается с крутого холма.
Три бокала «Совиньон Блан», выпитые на пустой желудок, развязали мне язык. Мотор тихонько урчит, других машин на дороге нет – вообще нет никаких звуков, если не считать тихого вздоха Эдди, положившего руку мне на колено.
– Из-за Триппа? Я бы не сказал, что не волнуюсь, это уж точно.
Он поднимает руку и расстегивает верхнюю пуговицу рубашки; повернув голову, в тусклом свете приборной панели я вижу тени под его глазами, заострившиеся скулы.
Я кладу ладонь на ногу Эдди.
– Все будет хорошо, – заверяю я его. – Теперь, когда Триппа арестовали…
Эдди усмехается и возвращает руку на руль, входя в очередной поворот.
– Это еще не конец, – произносит он. – Будет суд, будут репортеры, будут новые вопросы…
Замолчав, он качает головой.
– Такая херня творится.
Я думаю о том, что недавно в кофейне рассказывала мне Кэмпбелл о характере Эдди. О том, как кейтеринговая компания испортила вечеринку, Беа отшутилась, но Эдди…
Нет.
Нет, повторяю я, больше не позволю себе подобных мыслей. Эдди просил меня доверять ему, и я доверюсь.
– Мы вместе, – напоминаю я ему.
Выражение лица Эдди немного смягчается, когда он смотрит на меня.
– Да, точно, правда же?
С улыбкой он наклоняется, чтобы слегка коснуться губами моей щеки. От него, как всегда, хорошо пахнет, но сквозь пряный, дорогой аромат одеколона просачивается более дымный запах бурбона; на минуту мне невольно вспоминается Трипп, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не отпрянуть.
Эдди совсем не похож на Триппа, и мы только что были на вечеринке, черт возьми. Конечно, от него немного пахнет хорошей выпивкой – от меня, наверное, тоже до сих пор пахнет тем «Совиньон Блан», которое Эмили заставила меня выпить.
Мы въезжаем на подъездную дорожку перед освещенным фонарями домом, и я гадаю, привыкну ли когда-нибудь к мысли, что живу здесь. Что этот великолепный дом полностью мой. Ну, мой и Эдди.
Уже дома я выпиваю еще один бокал вина, пока Эдди отвечает на какие-то вечерние электронные письма, а затем решаю принять ванну. Я не могу насытиться этой гигантской ванной, тем, что могу пользоваться ею когда захочу. По пути я стягиваю с себя платье и беспечно бросаю его на мраморный пол, хотя оно стоит больше, чем моя арендная плата за квартиру Джона. На сегодняшнюю вечеринку я брала клатч поменьше, куда поместились лишь телефон, губная помада и несколько мятных леденцов, – а теперь там лежит и браслет Лэндри, – и, бросив сумку на тумбу, я слышу сигнал телефона. Нахмурившись, я вытаскиваю его из сумки, слегка беспокоясь, не обнаружилась ли уже пропажа браслета, но, увидев, от кого пришло сообщение, чувствую, как сердце уходит в пятки.
«Нам нужно поговорить».
Это Трипп. Я откидываюсь на раковину, уставившись на экран, и тут поступает еще одно сообщение:
«Я пойму, если ты пошлешь меня подальше, но я этого не делал».
«И почему-то мне кажется, что ты могла бы мне поверить».
Проходит три секунды, четыре, и приходит последнее сообщение:
«А это значит, что ты в опасности».
– Джейни?
Я вздрагиваю, когда в дверях появляется Эдди с развязанным галстуком на шее.
– Что случилось? – спрашивает он, затем хмурится. – Ты побледнела.
Скажи ему, говорю я себе. Ты солгала ему о Джоне и вспомни, как он расстроился, не лги теперь об этом.
– Перепила вина, – смущенно отвечаю я и добавляю, помахав телефоном перед Эдди: – И Эмили только что написала мне по поводу КпБР.
Эдди качает головой.
– КпБР. Несмотря на все эти разговоры о переезде, ты говоришь как одна из них.
Он нежно улыбается мне, и я в ответ выдаю ему одну из самых кокетливых своих улыбок.
– Ты же знаешь, что в глубине души любишь это.
– Я люблю тебя, – возражает он.
Моя улыбка блекнет, но, к счастью, Эдди уже отвернулся.
– Я тоже тебя люблю, – отвечаю я.
А потом пишу Триппу:
«Когда ты хочешь встретиться?»
Часть VIIIБеа
Вечеринка проходит в «Тутвейлере», старом отеле в Бирмингеме, который всегда нравился Беа. Всего полгода назад Бланш сыграла здесь свою свадьбу, и тогда Беа поняла, что просто обязана тоже провести в этом отеле какое-то мероприятие. Запуск новейшей коллекции «Сазерн-Мэнорс» и празднование выхода акций компании на широкий рынок показались идеальным поводом, и Беа потратила месяцы на планирование каждой мелочи. Когда наступает долгожданный день, торжественный прием превосходит все ее ожидания.
Банкетный зал украшен символикой «Сазерн-Мэнорс», на каждом столе яблоко из чистого серебра, или хрустальная свинья, или ваза из выдувного стекла, украшенная клетчатым бантом. Все выглядит стильно и элегантно, но в то же время сердечно и дружелюбно, как и пропагандирует бренд, над которым Беа трудилась в течение последних нескольких лет. Она сама пытается быть его воплощением: ее платье красиво сшитое и возмутительно дорогое, но не слишком нарядное, а украшения аскетичны.
Бланш в длинном черном платье выглядит разодетой в пух и прах; она увешана бриллиантами, и Беа злорадствует над тем, как неуместно выглядит Бланш в этом пространстве, которое когда-то открыла первой.
Вечер проходит идеально, и Беа – идеальная хозяйка даже несмотря на то, что, взглянув на молодые пары в комнате, она понимает, чего ей самой не хватает. Супруг – единственное, чего ей недостает, и, наблюдая, как Бланш берет Триппа под руку, Беа удивляется, почему до сих пор не задумывалась о романтической части своей жизни. Она знает, что в основном это связано с тем, что ей приходилось решать более насущные проблемы: с момента окончания колледжа «Сазерн-Мэнорс» стала для нее целым миром, но теперь Беа внезапно остро чувствует нехватку и понимает, что с этим надо что-то делать.
Но не сегодня. Сегодняшний вечер целиком посвящен ей, ее успеху. Тому, чего она добилась с нуля.
Среди гостей находится и ее мать, одетая в мятно-зеленое платье. Беа сама выбрала это платье для нее, потому что считала, что оно будет красиво смотреться с ее светло-рыжими волосами, но теперь видит, что это было ошибкой: такой цвет лишь подчеркивает желтый, болезненный оттенок кожи и придает матери усталый и увядший вид.
– Мама, ты не хочешь подняться в свою комнату? – тихо спрашивает Беа, наклоняясь ближе к матери, сидящей за столом с бутылкой газированной воды у локтя. Беа дала всем официантам строгие указания не наливать матери спиртного, и пока что они, похоже, ее не подвели.
– Нет, – спокойно отвечает мама и дрожащей рукой откидывает волосы назад.
Сегодня она тоже носит бриллианты – не в таком количестве, как Бланш, и явно давно не чищенные, судя по тусклому блеску. Беа поздно спохватывается, что забыла подарить маме новые украшения, что-нибудь от «Сазерн-Мэнорс».
– Я так горжусь тобой, Берта-Медвежонок, – улыбается мама. Беа покорно позволяет ей называть себя этим именем. Сегодня вечером она наконец оставила прошлое позади, стала новенькой, как с иголочки.
Остаток вечера Беа прохаживается между гостями, и это ошибка с ее стороны. Ей следовало присматривать за матерью, настоять, чтобы та поднялась в свою комнату. И, конечно, она не осознает этой ошибки, пока не поднимается на трибуну, чтобы произнести речь, поблагодарить гостей за то, что пришли, что поддерживали «Сазерн-Мэнорс» на пути к успеху. Что поддерживали ее.
– «Сазерн-Мэнорс» – это семья. – Голос Беа звенит из звуковых колонок. – И свое начало эта компания берет из моей собственной семьи: из антикварных предметов моей матери; из лоскутных одеял бабушки; из любви моего отца к тяжелым бокалам для бурбона.
Толпа вежливо смеется, а Беа впивается пальцами в край подиума, размышляя, что ее отцу всегда было наплевать, из чего пить, лишь бы спиртное не заканчивалось. Что она в глаза не видела свою бабушку, и все более-менее ценное в доме ее матери было продано еще до ее рождения. Беа понимает, что лжет людям, но она лжет всем вокруг уже столько времени, что даже в голову не приходит, что мама не согласится с ее словами. С чего бы маме возражать, если именно эта ложь обеспечивает ее выпивкой и дает возможность делать покупки в роскошных универмагах?