Но прежде всего мне хотелось больше узнать о ней. Находится ли она сейчас внизу, в моем доме? Думает ли она обо мне, бедной покойной жене Эдди? Ненавидит ли она меня?
На ее месте я бы возненавидела меня.
Моя задумка с кроватью оказалась глупой. Я просто надеялась, что где-нибудь там, внизу, Джейн сможет услышать меня; хотела сообщить ей, что все это – дом, муж – по-прежнему мое.
Придя чуть позже, Эдди спросил меня об этом:
– Ты что, шумела здесь?
Я широко развела руки, приглашая его осмотреть комнату, оглядеть меня.
– Каким образом? – спросила я, и Эдди покачал головой.
– Хорошо.
Он повернулся, чтобы уйти, но я взяла его за руку. И он остался.
Время летит неумолимо, и я чувствую, как рассудок снова покидает меня. Неужели уже прошло столько месяцев с тех пор, как мы с Бланш исчезли? И почему я до сих пор здесь?
Иногда мне кажется, что мой муж вернулся. Иногда по утрам я просыпаюсь с убеждением, что именно сегодня он выпустит меня… а затем вспоминаю про нее. Теперь я многое знаю о Джейн. Она была приемным ребенком, жила в Аризоне. Эдди познакомился с ней, потому что Джейн выгуливала собак для наших соседей, но жила она в Сентер-Пойнте с каким-то придурком. У нее каштановые волосы, как и у меня, но на несколько тонов светлее. По-видимому, она забавная. И ей двадцать три года.
Двадцать три.
Выражение лица Эдди смягчается, когда он рассказывает о ней – такого взгляда я у него раньше не видела. Эдди смотрел на меня со страстью, гневом, восхищением, но с нежностью – никогда. Что это значит? Он ее любит? Любит ли он еще меня? Потому что я думаю, что все еще люблю его.
Несмотря ни на что.
Я снова облажалась. Сегодня приходил Эдди. Он поцеловал меня, уложил в постель, трахнул, а когда все закончилось, я представила, как он спускается вниз, к Джейн, и выпалила то, что копила в себе уже несколько недель:
– Наверное, это трудно – жить с новой подружкой, когда у тебя наверху жена?
Эдди одевался, и я увидела, как напряглись мышцы на его спине. Мне не следовало этого говорить, но я не смогла промолчать. Эдди посмотрел на меня и сказал:
– Ты действительно хочешь, чтобы я задумался об этих трудностях, Беа? Ты действительно хочешь, чтобы я решил эту проблему?
Сразу после этого он ушел.
ЧТОБ МЕНЯ!
Эдди до сих пор так и не вернулся. Прошло уже несколько дней. Неужели он просто оставил меня умирать? Это, безусловно, стало бы легким решением его «проблемы» – для него. Для меня все не так просто. У меня остался небольшой запас еды и воды, часть припасов спрятана под кроватью, и я теперь судорожно пересчитываю их, хотя понимаю, что это тревожный признак и мне не следует так делать.
Но я не знаю, как еще быть. Это единственное, что я сейчас контролирую.
Сегодня Эдди наконец-то пришел, только через четыре дня. Я была так благодарна ему, что бросилась в его объятия, вдохнула его запах и почувствовала, как его руки обнимают меня, услышала, как он прошептал мое имя, уткнувшись лицом в мои волосы. Он тоже скучал по мне. Но поможет ли мне это?
Это моя последняя запись. Эдди пошел в душ, и мне нужно спешить. Джейн, я знаю, что ты найдешь это. Эдди заботится о тебе, уважает тебя, а это значит, что ты сообразительная. Я кладу эту книгу в карман его пиджака – он слишком теплый, Эдди не станет надевать его, когда пойдет вниз, поэтому я надеюсь, что мой муж не обнаружит книгу в кармане. Как бы то ни было, я вынуждена рискнуть. Ради себя и ради тебя, Джейн.
Пожалуйста. Пожалуйста, найди это. Пожалуйста, найди меня. Я больше не могу здесь оставаться.
Я наверху. Дойди до конца коридора и пройди через шкаф. Я не знаю код от двери, но думаю, что он такой же, как и в доме на озере, – мой день рождения. Эдди всегда с трудом запоминал цифры.
Джейн, я умоляю тебя.
Спаси меня. Спаси себя.
Пожалуйста.
Ее детство настолько до смешного напоминало роман в жанре южной готики[22], что иногда казалось, будто она сама написала его. Но нет, вообще-то она сделала свое прошлое более пресным и скучным, пастельной копией детства Бланш, – так было даже лучше. Слишком Большой Дом в центре Западной Алабамы был никому не интересен, как и папа, который слишком много пил и слишком резво махал кулаками даже в состоянии опьянения; как и мама, которая подсела на водку и «Клонопин»[23], когда Беа была еще такой маленькой, что потом ни разу не смогла вспомнить, чтобы ее мать когда-либо играла с ней или читала ей.
Конечно, тогда ее звали не Беа. Тогда она еще была Бертой. Бертой Лидией Мейсон. Бертой звали ее бабушку по отцовской линии, Лидией – по материнской, и Беа всегда считала, что родители могли бы, по крайней мере, оказать ей любезность, поменяв местами имена. Называться Лидией было бы не так плохо, как именоваться Бертой.
Но это был не самый плохой поступок ее родителей.
В памяти не отложилось, когда отец впервые ударил ее. Побои стали такой же неотъемлемой частью детства Берты, как кровать с балдахином в ее комнате или часть стены в ванной, где обои все время отклеивались. Побои постоянно присутствовали, как фоновый шум. Отец бил ее, когда был пьян, когда злился, а порой, как ей казалось, просто от скуки.
Когда-то в ее семье водились деньги, и отец еще не успел забыть, как рос в достатке, поэтому остро ощущал нехватку средств. Дом построили на семейные деньги, это случилось примерно в двадцатых годах, но к моменту появления Бланш дом уже практически утопал в окружающей его красной алабамской грязи. Денег на такие вещи, как ремонт крыши, уже не было, и, когда потолок в спальне наверху стал протекать и буквально гнить, родители Берты просто закрыли дверь в эту комнату и сделали вид, что ничего не происходит.
Берта тоже научилась этому. Идти простым путем, закрывать дверь, создавать новую реальность.
Она пошла в местную муниципальную школу, потому что в ее крошечном городке других не было; не просто муниципальная школа, а округа, что по какой-то необъяснимой причине беспокоило ее отца больше, чем если бы она была городской. Ее мать училась в школе-интернате недалеко от Бирмингема, Айви-Ридж. Мать много рассказывала о ней, описывая землю обетованную, полную хорошеньких девушек в клетчатых юбках, зданий из красного кирпича, высоких старых деревьев.
Берта вышла в Интернет через школьный компьютер, посмотрела фотографии, и интернат показался ей даже лучше, чем по описаниям ее матери. Заполнить анкету – проще всего. Труднее получить финансовую помощь, так как ее родители должны были подать соответствующее заявление, предоставить налоговые декларации и всевозможные другие взрослые вещи, о которых Берта на самом деле ничего не знала. Но она умна и находчива, и однажды ночью, после того как ее отец отключился в комнате, которую ее мать упорно называла гостиной, Берта прокралась к его столу. Его бумаги хранились в беспорядке, но она нашла то, что ей было нужно.
К концу седьмого класса у Берты было письмо о приеме и полная стипендия от момента поступления в Айви-Ридж и до самого окончания школы при условии, что она будет поддерживать высокий средний балл. Узнав обо всем, отец избил ее сильнее, чем когда-либо прежде. Потом она лежала в своей постели, ощупывая языком пульсирующее место в десне, где не хватало зуба, но боль – ничто. Боль того стоила, потому что Беа построила себе спасательный плот прочь от тонущего корабля своей семьи.
Вот с чего действительно все началось, все поменялось: Айви-Ридж познакомил ее с новой жизнью, с Бланш, но, что более важно, с новой версией самой себя, с незнакомкой, которая всегда жила внутри нее, хозяйкой своей судьбы.
В первый учебный день выдалась такая жара, что Беа чувствует, как пот пропитывает лифчик, стекает каплями по спине. Она уже ощущает пудровый запах своего дезодоранта, и перед глазами внезапно возникает пугающая картина: мокрые пожелтевшие пятна под мышками ее новой белой блузки. Она хочет взглянуть на подмышки, но что если ее кто-нибудь увидит? Тогда ей придется нести на себе не только тяжелый груз того, что ее зовут Бертой, она станет еще и Бертой, Которая Разглядывает Свои Подмышки. Нет, лучше ходить с кругами пота, чем с таким прозвищем.
Кампус великолепен: кирпичные здания, ярко-зеленая лужайка; пускай комната не так шикарна – сплошной линолеум, две простые односпальные кровати с поцарапанными деревянными рамами, – Беа все равно чувствует себя, как в раю, находясь вдали от дома, вдали от родителей, и ни за что бы не уехала отсюда.
В первый же день она знакомится с Бланш. Они не соседки по комнате – это случится позже, – но живут в одном здании общежития, и Бланш назначила себя неофициальным помощником для вновь прибывших учениц. У нее невероятно мягкие волосы, они ниспадают ей на спину идеальной гладкой и блестящей волной цвета кофе. У самой Берты тоже каштановые волосы, но они не такого насыщенного цвета, не такого глубокого оттенка, чтобы хотелось протянуть руку и дотронуться до них.
– Берта? – уточняет Бланш, сморщив нос, и Берта чувствует, как тело съеживается, плечи втягиваются, спина сгибается. Эту позу она принимала тысячу раз. Если бы она могла свернуться в достаточно плотный комочек, родители вообще не заметили бы ее.
Но Бланш кладет руку ей на плечо, прогоняя неловкость.