Мне уже тогда это казалось подозрительным: Анна не походила на воровку, а Беа не нравилось, что она работала у меня, и именно Беа нашла деньги… Все слишком удачно сложилось. Но я ничего не сказал, потому что даже не знал, что сказать. Мне, конечно, не нравилось думать, что моя жена может быть такой интриганкой.
И мне не следовало ничего говорить о ее маме, но тем же вечером, в тот самый гребаный день, когда Бланш рассказала мне об этом, я открыл свой чертов рот.
– Ты не говорила мне, что твоя мама умерла, упав с лестницы.
Беа оторвалась от ноутбука; ее лицо купалось в бледном сиянии экрана, на носу сидели очки, темные волосы собраны в неряшливый пучок. Она внезапно показалась мне такой юной, такой непохожей на безупречную, уравновешенную Беа, которую я привык видеть. Мне понравилось.
– И что? – спросила она наконец. – Я же говорила, что она умерла внезапно.
– Верно, но ты объяснила это тем, что она много пила.
Беа снова обратила внимание на экран, ее пальцы застучали по клавиатуре.
– Так и было. Она слишком много выпила и упала.
Разозлившись, я пересек столовую и закрыл ее компьютер, выслушав в свой адрес протестующий вопль.
– Верно, но это сильно отличается от того, во что ты заставила меня поверить. Я думал, у нее печеночная недостаточность или что-то в этом роде. Цирроз печени. Я и не подозревал, что это был несчастный случай.
Мой голос сорвался на последнем слове. Открыв ноутбук быстрым, резким движением, Беа ответила:
– Ну да, это был несчастный случай. Она упала, и я нашла ее у подножия лестницы, что, конечно же, очень печально, так что спасибо, что напомнил мне об этом. Я так рада, что мы затронули эту тему.
– Не надо так.
Ее взгляд метнулся обратно ко мне, красные пятна выступили на шее, как бывало всегда, когда Беа злилась.
– Вы с Бланш обсуждали смерть моей матери по какой-то определенной причине? – спросила она.
Я мысленно выругался. Вот дерьмо. Мне следовало предвидеть это, но я так отчаянно пытался избавиться от ужасных подозрений, что совсем не учел, что Беа точно догадается, откуда я мог получить эту информацию.
– Она случайно упомянула об этом, когда я к ней сегодня заехал, – ответил я.
Беа саркастически рассмеялась:
– Действительно, это же обычная тема для разговора: «Послушай, ты знаешь, как умерла мама твоей жены?»
– Не будь стервой.
Я расправил плечи, но Беа не возразила, хотя я никогда прежде не разговаривал с ней в подобном тоне. Она вернулась к чтению электронной почты в ноутбуке, которую, по ее мнению, жизненно необходимо было разобрать в десять вечера в пятницу.
В тот вечер мы больше не разговаривали, а позже легли в одну постель. Беа повернулась ко мне спиной, ее ягодицы прижимались к моему бедру; на мгновение я подумал о том, чтобы разбудить ее, гадая, поможет ли секс наладить отношения между нами.
Я сомневался, что это возможно.
Пока я лежал рядом с Беа, я старался не думать о ее матери, лежащей у подножия лестницы в луже собственной крови. Старался не представлять, как Беа стоит на верхней ступеньке лестницы и смотрит на мать сверху вниз. Однако картина была слишком четкой, слишком легко воображаемой, и чем больше я гнал ее прочь, тем яснее она становилась, тем более правдивой казалась.
И я, черт возьми, понятия не имел, что с этим делать. На этой ли женщине я женился? На женщине, которая способна убить собственную мать? Я действительно не мог в это поверить – до той ночи, когда Беа убила Бланш.
Я и сам не знаю, зачем поехал к озеру. Возможно, потому, что ко мне заехал Трипп и предложил съездить туда вместе, а я удивился, узнав, что Беа пригласила его. Мы с Триппом не были друзьями или просто приятелями, но, услышав, что девочки (женщины, как поправила бы меня Джейн) отправились на озеро вдвоем, а затем Беа написала Триппу и попросила присоединиться к ним… я ощутил здесь какой-то подвох. Я замечал, как в последнее время Трипп смотрел на Беа грустным щенячьим взглядом; для себя я объяснял это тем, что Бланш так открыто флиртовала со мной. Он искал поддержки или что-то в этом роде, но это не означало, что мне должно это нравиться.
Итак, меня насторожило, что Беа пригласила Триппа, и еще долгое время после его ухода я сидел в гостиной, обдумывая ситуацию, прощупывая ее со всех сторон, как больной зуб языком. Зачем Беа понадобилось его присутствие? Ей Трипп даже не нравился, и они с Бланш вообще-то собирались устроить девичник.
Эдди входит в темный и пустой дом – или это только кажется, что дом пуст. Постояв немного в гостиной и громко возвестив о себе, он слышит храп наверху. Трипп, открыв рот, дрыхнет без задних ног в гостевой комнате, его рука свисает с кровати. Храп звучит громко, прерывисто, дыхание неровное, и что-то в этом кажется Эдди странным. Неестественным. Но опять же, Трипп – пьяница, возможно, все они так храпят.
Лодки нет у причала, и, судя по всему, в доме побывали все трое – у двери висит сумочка Бланш, ключи Триппа валяются на стойке, сумка с вещами Беа осталась на одном из барных стульев у стойки. Стоя посреди гостиной, Эдди твердит себе, что поступает, как полный придурок, что девочки просто взяли лодку и отлично проводят время, а он позволил Бланш запудрить ему мозги всем этим дерьмом о маме Беа.
Затем он выглядывает через заднюю дверь и видит ее. Беа. Она идет по причалу, промокшая насквозь.
И тут Эдди понимает.
И она понимает, что он все понял. Эдди запомнит выражение ее лица на всю оставшуюся жизнь, то, как Беа стиснула челюсти, расправила плечи и вскинула голову, словно хотела сказать: «Только попробуй, ублюдок». И поначалу Эдди принял правильное решение: заключил ее в объятия, сказал, что все понимает. Бланш знала ужасный секрет подруги и рассказывала его посторонним людям, что еще оставалось Беа? Она защищала себя и мужа, защищала все, чего они добились, и разве она не умница, раз пригласила сюда Триппа, чтобы свалить вину на него? Они скажут, что он сильно напился, поссорился с Бланш и ударил ее, ударил очень сильно. Беа пыталась спасти Бланш – ведь это ее лучшая подруга! – но тоже была пьяна, и было так темно. Она проявила такую храбрость, нырнула в воду, поплыла за помощью.
Улыбнувшись Эдди, Беа встает на цыпочки и целует его.
– Я знала, что ты меня поймешь, – произносит она.
Тогда Эдди хватает ее, зажав ладонью нос и рот. Ее ноги скребут по земле, пальцы отрывают пуговицу от его рубашки – он вспомнит о ней лишь несколько дней спустя, когда Беа уже будет находиться в безопасности в убежище для чрезвычайных ситуаций.
Она в безопасности – вот что он себе повторяет.
Я не мог сдать ее властям или допустить, чтобы ее посадили в тюрьму. Только не за такое расчетливое убийство, только не в штате, где разрешена смертная казнь, только не с учетом того, что ее могли заподозрить в причастности к смерти матери, как заподозрил я.
Не говоря уже о том, что судебный процесс разрушил бы бизнес. Никто не захочет покупать очаровательные безделушки у убийцы.
Но в то же время я не мог позволить ей продолжать в том же духе, не мог смириться с мыслью, что в следующий раз, когда кто-то не будет соответствовать ожиданиям Беа, она просто покончит с этим человеком. Убежище стало решением проблемы. Не самым продуманным, не самым лучшим, но, черт возьми, что еще мне оставалось делать?
Боль понемногу стихает, или, возможно, я просто привык. В любом случае, теперь я снова могу двигаться, и, хотя желудок опять скручивает, у меня получается сесть.
Джейн.
Я не любил ее по-настоящему – теперь я это понимаю. Я хотел бы ее полюбить. Очень хотел. Поначалу мне казалось, что это так легко: я мог бы просто полюбить кого-то другого, начать все сначала, оставить Беа в прошлом, забыть, что она сделала, что я сделал, что мы сделали, и начать все заново с Джейн. С умной, забавной Джейн, которая видела во мне хорошее, а не плохое.
В конце концов Беа выяснила правду о моей семье. О том, что я не общался с мамой и братом с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, хотя они оба были хорошими людьми, которые не сделали ничего плохого. Их единственным преступлением было то, что они напоминали мне о моем заурядном происхождении. Но Джейн этого не знала. Она не знала, что моя мама по-прежнему присылает мне электронные письма на общедоступный адрес, указанный на сайте «Сазерн-Мэнорс», а я удаляю эти письма сразу при получении. Или что, когда мой брат как-то раз прислал нам рождественскую открытку, я натравил на него наших адвокатов, обвинив в том, что он преследует нас.
С Джейн я мог начать все с чистого листа. Но в глубине души я всегда понимал, что ничего не выйдет. Я мог твердить себе, что спрятал Беа, чтобы сохранить бизнес, что лучше пускай все считают ее мертвой, чем убийцей, но правда заключалась в том, что… я не мог вынести мысли, что потеряю ее. Вот так просто. Так чертовски ужасно.
Я по-прежнему любил ее. Вот что мной руководило, как бы хреново это ни выглядело. Любовь. Я пытался спасти Беа от внешнего мира – и от самой себя.
– Так будет лучше для тебя, – сказал я ей в ту первую ночь, когда поместил Беа в убежище, и она уставилась на меня, растерянная и сердитая, а возможно, и немного испуганная.
И я сам в это верил. До сих пор верю. Но, господи, теперь она на свободе, наедине с Джейн, неунывающей Джейн, которую мне следовало отпустить с самого начала. Джейн этого не заслужила; мне не следовало делать ей предложение, раз уж я по-прежнему навещал Беа, виделся с ней, разговаривал с ней, спал с ней, но я хотел исполнить желание Джейн. Я почему-то, по глупости, решил, что у нас все получится, что существует выход из сложившейся ситуации и в итоге мы все получим то, что хотим.
А я хотел и Джейн, и Беа. Не желал отказываться ни от одной из них, собирался держать Беа наверху, привязать к себе Джейн обещанием жениться на ней, а теперь мы все в дерьме.