т я украла у какого-то незнакомого человека по дороге из Ашерслебена и наклеила в него свою фотографию. В Вене у меня нет ни друзей, ни родных. Все уехали. Мне никто не помогал. Мне никто не помогал. Никто.
Все эти волнения привели меня в самую настоящую сказку братьев Гримм, залитую светом нежной летней луны. Шумный дядя Кэте ждал меня на станции вместе с лошадью, запряженной в двуколку. Он был толстый, волосатый и очень дружелюбный; тем же отличалась и его лошадь. Кэте сообщила дяде, что я страдала расстройством пищеварения, и для выздоровления мне требовался свежий воздух и хорошее питание. Пока лошадь цокала копытами через чудесный городок, дядя расписывал, какими яствами угостит меня его супруга. Меня ожидали свиные отбивные, куры на вертеле, вареники и sauerbraten, соленые огурчики и картофельный салат.
«Звучит прекрасно», – пробормотала я. Меня тошнило.
Ночь я провела в огромной кровати, под целым ворохом одеял. На туалетном столике уютно расположился домашний алтарь: портрет Адольфа Гитлера в окружении свежих цветов и миниатюрных нацистских флажков. Фюрер следил за моим сном.
За завтраком меня затошнило от запаха каши и вида яиц, хлеба и бекона. Я выбежала на улицу. Чуть позже наш радушный хозяин пригласил всех прокатиться на возке по цветущим окрестностям. Кроме меня, на ферме была еще семья из Линца – мужчина, женщина и два бледноглазых внука. Эту поездку для них спонсировала основанная Гитлером программа «Сила через радость»: фюрер предлагал гражданам рейха посещать различные достопримечательности страны. Хозяин приготовил для нас богатый пикник.
Глубоко вдыхая теплый воздух, я старалась понемногу есть и настраивала себя: «Восстанавливай силы. Лечись. Это ценная возможность».
Фермер между тем начал разговор о величии фюрера. Что он за человек! Покровитель искусств, друг детей! Какое прекрасное будущее ждало всех нас благодаря его вдохновенной работе! Lebensraum – жизненное пространство. Зеленые поля России, «пустоши» Польши. Все ли видели запись, как Гитлер с триумфом марширует по Парижу? Как счастлива Австрия наконец объединиться со своими немецкими братьями и вернуть себе право на мировую власть, коварно украденное у нее проклятыми евреями!
Он поднял свою кружку с пивом. «За здоровье фюрера! Хайль Гитлер!»
И его гости, довольные бурливыми ручьями, щебетом птиц, волшебным лесом и вкусной пищей, счастливые, как кошки, нализавшиеся сметаны, в один голос воскликнули: «Хайль Гитлер!»
Я сбежала к кустам. Меня нещадно рвало. Фермер сочувственно прошептал кому-то: «Бедняжка. Это подруга моей племянницы Кэте. Все время ее тошнит. Что-то с желудком, кажется».
Не прошло и нескольких дней, как я вернулась в Вену. Жена фермера уложила мне с собой хлеба, ветчины, сыра и несколько домашних пирогов-Stollen. Я поставила все это богатство на стол к Юльчи. Малыш Отти сосредоточенно грыз пирог своими крошечными зубками. Хоть это меня обрадовало.
С Кристль мы встретились в кафе. Она казалась как никогда красивой и сильной, но у рта пролегла напряженная морщинка. Ей все еще приходилось прятать Берчи. Многие ее бывшие поклонники, как и ухажеры ее сестры, погибли на войне.
«Помнишь Антона Ридера, он еще пошел учиться на дипломата?»
«Нет. Только не это. Не говори».
«Он умер во Франции».
Я его оплакивала. Возможно, мы с ним могли друг друга спасти.
Кристль очень волновалась за отца: он работал инженером вермахта на Русском фронте. «По радио русских высмеивают, – объяснила она. – Каждый день рассказывают, что они ничего не стоят, что из-за большевизма русские отупели и голодают. Но моя мама была русской. В болезни она терпела боль, как Афина. Думаю, с русскими у нас проблем будет куда больше, чем думает фюрер. – Кристль обняла меня за плечи. – Что будешь делать?»
«Не знаю. Наверное, все-таки придется ехать в Польшу».
«Лучше держись поближе к этой Нидераль, – сказала Кристль. – У нее большие связи. За раннее вступление в партию ей выдали магазин, раньше принадлежавший Ахтерам. Приятная семья, хорошо, что им хватило мозгов сразу отсюда уехать. В отличие от тебя, моя гениальная подруга».
Она легонько меня толкнула. Я не смеялась. Как верно сказала Юльчи, иногда шутки не к месту. Тогда они были совершенно не к месту.
Фрау Нидераль, сидя за отполированным столом, разливала из изящного фарфорового чайничка настоящий кофе.
«На днях ты так жадно ела… Я была уверена, что тебе понравится на ферме дяди Кэте. Однако мне сообщили, что ты едва притронулась к еде».
«Простите. Я не хочу выглядеть неблагодарной».
«Ты выглядишь больной. В обычных обстоятельствах я бы отправила тебя прямиком в больницу. Послушай, у тебя ведь был дядя по имени Игнац Хофман, терапевт из Флорицдорфа?»
«Был. Он совершил самоубийство».
«Я его знала, – сказала Мария. – Когда я была еще ребенком и жила в том же квартале, я тяжело заболела. Твой дядя спас мне жизнь. После его смерти его жене потребовалась помощь с вывозом вещей из Австрии».
«Так это вы…»
Я наклонилась к ней, сгорая от желания понять ее и узнать, почему она стала нацисткой.
«В юности я пошла работать на доктора Нидераля. В работе от меня пользы было немного, но у меня был выдающийся талант в другой области. Доктор снял мне квартиру. Там я и жила. Вот о чем мечтает большинство мужчин, Эдит – чтобы дома была теплая постель, чтобы ужин был наготове и чтобы их ждала женщина. Все знали о наших отношениях. Однако он не мог развестись с женой, хотя они друг друга горячо ненавидели: католические законы нашей богобоязненной родины развод запрещали.
Нацисты пообещали изменить законы о разводе. Поэтому я их и поддержала. И они хорошо мне отплатили. Наконец я стала фрау Доктор. К сожалению, детей заводить уже поздно, но с законным положением приходит особое достоинство, и порадоваться ему не поздно никогда».
Разве не удивительно, что такая замечательная женщина связалась с настоящими чудовищами только ради обручального кольца?
Кристль меня кормила. Спала я тоже у нее, в задней части магазина. По ночам мимо нередко проходил ночной сторож с фонариком. Я пряталась за коробками и боялась дышать. Было понятно, что если меня найдут, то Кристль отправится в концлагерь. «Нужно найти новое место!» – снова и снова думала я.
Я случайно встретила на улице дядю Феликса Ромера. Он прошел мимо. Я тоже некоторое время шла как раньше, а потом свернула и догнала его в переулке. Дядя рассказал, что к нему приходили из гестапо проверять документы, но он соврал, что планирует эмигрировать в Южную Африку и уже отправил туда все бумаги. И ему поверили. Как видите, далеко не все эсэсовцы были такими же хитрыми, как Эйхман.
У дяди Феликса я провела всего одну ночь. Оставаться дольше было слишком опасно. Соседи могли заинтересоваться, откуда у старика дома появилась молодая девушка. Я лежала, прислушиваясь к его хриплому дыханию, и думала: «Если нас поймают, его отправят в концлагерь. Он там не выживет. Нужно найти новое место».
Мама написала, что мою двоюродную сестру Зельму, дочь самого старшего брата отца Исидора, решили депортировать. Узнав об этом, ее жених сбежал из трудового лагеря в Штайре и вернулся в Вену, чтобы ей не пришлось ехать в Польшу одной.
Этот рассказ вдохновил меня. «Поехали в Польшу вдвоем, – предложила я Пепи. – По крайней мере, будем там вместе».
Он не согласился, но успешно угрожал этим своей матери. «Эдит нужно где-то жить, – возмущался он. – Если ты нам не поможешь, я уеду на восток вместе с ней».
Это встревожило Анну, и она отдала сыну ключ от квартиры в том же доме, хозяин которой был в отъезде. Несколько ночей я провела там. Там нельзя было ни мыться, ни ходить в туалет, ни включать свет: соседи могли подумать, что кто-то вломился в дом, и вызвали бы полицию. Кажется, я там даже ни разу не раздевалась. Анна заходила по утрам, оглядывалась, нет ли кого рядом, выпихивала меня на улицу и говорила: «Иди. Шевелись».
У меня не было сил.
Я была сущей развалиной. Я бродила по городу, сходя с ума от беспокойства. Где мне сегодня ночевать? Где моя мама? Найду ли я ее в Польше, если поеду туда? Где мне сегодня ночевать? Ничего вокруг не видя, я чуть не попала под велосипед какого-то парня. Он резко вывернул руль, чтобы меня не сбить.
«Эй, ты что, спишь?!»
«Извините».
Он улыбнулся. Помню, что он был в шортах, невысокий и жилистый. «Ну, обошлось и слава Богу, – пожал он плечами, – однако за спасение жизни ты мне должна небольшую прогулку». Я до смерти его боялась, хотя он этого не замечал, а спокойно болтал себе дальше: «Чертовы нацисты испортили Вену – понаставили контрольных пунктов, заграждений и так далее. Как по мне, лучше бы фон Шушниг остался, но если ты скажешь, что я это говорил, я буду все отрицать. Да ладно тебе, пойдем где-нибудь посидим, как ты на это смотришь?»
«Спасибо, мне нужно идти… Большое спасибо…»
«Да ладно, ну полчасика…»
«Нет, честно…»
У него был обиженный и немного возмущенный вид. Это очень меня напугало, и я согласилась с ним посидеть. Он все говорил и говорил, но через какое-то время все-таки отпустил меня на волю.
«Вот тебе кое-что, будешь меня вспоминать», – сказал он и дал мне маленькую медаль святого Антония.
Я чуть не заплакала. «Ну что ты, не надо так реагировать, я же не замуж тебя зову, это просто на память и на удачу…»
Эту медальку я сохранила. Она со мной и сейчас.
Чтобы помыться, я ходила в женский день в Амалиенбад, общественную баню в переулках у Фаворитенштрассе в Десятом районе. В этой части города жили в основном рабочие, так что узнать меня было некому. Бани были далеко от центра и выручали тех, у кого дома были туалеты, но не было ванн.
У дверей не было охраны. Не было даже табличек с предупреждением, что евреям вход воспрещен. Никто не требовал предъявить документы.
Я помылась, намылила и сполоснула волосы и решила посидеть в парилке. Я так расслабилась, что даже задремала.