Огненный смерч встал над мариенбургскими крышами и разметал их, словно карточные пирамидки. Тысячи огромных камней, сотни тысяч каменных осколков взлетели в вышину и, зависнув на мгновение в зените, с леденящим душу свистом обрушились на землю. Смертоносный каменный дождь пролился на окрестности Мариенбурга.
Старинная надворотная башня пошатнулась под ударом взрывной волны, треснула от фундамента до верхушки изломанной рваной щелью, но устояла. Ее каменным телом защитило от осколков не успевших отойти далеко жителей и защитников города, и среди них поранило лишь несколько человек. Зато на построившиеся в густые колонны роты московитов камни посыпались, словно божье проклятие. Они дробили черепа, сокрушали спины, перемалывали ребра, разносили в щепы приклады ружей. Солдаты, бесстрашно выстоявшие под огнем, в ужасе бросали оружие, закрывали головы руками и опрометью разбегались в разные стороны. Марта видела, как, сбитый камнем, кубарем покатился полковник Вадбольский. За несколько секунд победоносные войска, стоявшие перед воротами поверженного города, превратились в толпу обезумевших людей, думавших только о собственном спасении…
С глухим стуком упал последний камень. Грохот сменился тишиной, прерываемой только стонами и воплями раненых московитов. Победители и побежденные, равно ошарашенные и поверженные случившимся, застыли как завороженные.
Первыми опомнились испытанные в десятках стычек, боев и сражений уппландские драгуны. Общим солдатским разумом они вмиг смекнули возможные последствия взрыва мариенбургского арсенала и без приказа нашли путь к спасению. Смяв немногих вставших у них на пути московитов, синие мундиры устремились к берегу Алуксне. Не скидывая тесных ботфортов — не до них! — солдаты бросались в воду и, отчаянно работая руками и ногами, спешили отплыть подальше. Некоторые из них, судя по всему, думали уйти на тот берег и попытаться проскользнуть мимо московских пикетов, другие забирали вдоль острова, рассчитывая укрыться в зарослях камышей и ивняка. По плывущим с обоих берегов вразнобой защелкали выстрелы, однако безумный гнев опомнившихся от каменного дождя московитов обрушился в основном на оставшихся шведских военных. Офицеры были перебиты, оглушены взрывом или попросту утратили власть над своими людьми. Озверевшей толпой, с ревом направляя отточенные жала багинетов и занося для удара окованные железом приклады, сермяжные пехотинцы набросились на несчастных гарнизонных солдат. В их глазах каждый, носивший шведский мундир, был виновен в этом предательском взрыве, в страшной смерти стольких их товарищей. Мольбы о пощаде были напрасны. Московиты с чудовищной бранью вырывали из охваченной агонией толпы горожан военных, швыряли их на землю, топтали ногами, забивали прикладами, пропарывали багинетами. Иные, выхватив ножи, перерезали своим жертвам горло и со зловещим наслаждением вытирали с лиц густые брызги крови. Офицеров, впрочем, московиты не били, а оттащили от остальных шведов и окружили плотным, ощетинившимся железом кольцом. Видимо, за их пленение можно было получить особую награду.
Тщетно пытаясь спастись от ярости победителей, шведские солдаты пытались укрыться в толпе горожан. Иные становились на четвереньки и ползли между ногами, прячась среди женских юбок, другие пытались протиснуться на середину и в толкучке сбросить мундиры. Не знавшие милости убийцы преследовали их по пятам.
Марта наблюдала за страшными сценами, словно заледенев. Ее измученную душу словно выдуло до дна горячим дыханием взрывной волны, не оставив ни ужаса, ни сожаления, ни страха. Она сидела, словно живая покойница, в одно мгновение потеряв и любимого человека, и волю к борьбе, и вкус к жизни.
Мертвыми глазами она следила, как лейтенант Хольмстрем, выхватив сверкающий палаш, бесстрашно ринулся на убийц. Один рослый московит встретил его с выставленным багинетом. Лейтенант словно мимолетом звякнул о него клинком — багинет отбросило в сторону. Завершая молниеносное полукружие удара, Хольмстрем чиркнул русского концом палаша по горлу. Тот запрокинулся наземь, судорожно подрыгал мосластыми ногами в сбившихся чулках и затих. Бросились навстречу еще двое — Хольмстрем ловко нырнул под удар одного, сделал молниеносный выпад, проткнул его насквозь и сбросил с палаша прямо на багинет второму. Этого неприятеля бравый драгун опрокинул сокрушительным ударом гардой в лицо, но тут на него наскочили разом полдюжины московитов. Хольмстрем не растерялся, отступил на несколько шагов и завихрил своим тяжелым клинком такую опасную круговерть ударов и выпадов, что вся толпа врагов принялась скакать и вертеться, словно одержимые. Наверное, и эти не взяли бы лейтенанта, если бы не очухался солдат с разбитым лицом, не пополз бы вперед по-песьи и не бросился бы сзади непобедимому Хольмстрему под колени. Тут остальные московиты всей оравой навалились на храброго уппландца, вывернули из его руки палаш и принялись молотить его, но не прикладами, а здоровенными мужицкими кулаками. Как видно, такой искусный рубака был нужен им живым.
Тучный бургомистр тщетно пытался протягивать русским ключи от города. Широколицый плечистый солдат схватил их, с плевком швырнул на землю и с размаху всадил в мягкое брюхо городского головы свой багинет. Над обезумевшими от ужаса мариенбургцами блеснула окровавленная сталь… Дети с плачем закрывали ручонками глаза, женщины теряли сознание от ужаса, мужчины тщетно молили о пощаде или хотели с голыми руками броситься на убийц, чтобы погибнуть первыми и не увидеть неизбежного.
Но тут посреди кровавого хаоса убийства и слепого мщения вдруг высоко и отчетливо зазвучали слова молитвы. Пастор Глюк развернул славянское Евангелие и, словно щит, поднял его над головами обреченных людей, навстречу ударам. Он стоял, выпрямившись во весь рост, острия багинетов и шпаг упирались ему в открытую грудь, а он торжественным голосом читал Символ веры по-церковнославянски:
— Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И восшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца…
Вечные слова христианского исповедания слетали с растрескавшихся губ мариенбургского лютеранского священника и подобно ангелам садились на острия багинетов, склоняя смертоносное оружие до земли. Они вливались в пылавшие бешенством солдатские души и гасили в них адский пламень. Тяжело дыша, московиты смотрели на «чудного попа», не в силах сдвинуться с места, не в силах поднять руку для удара. Кровавая пелена ненависти, застилавшая взоры, отступала, и совесть пробуждалась в сердцах вчерашних крестьянских парней при виде невинных жертв. Не одна русоволосая голова склонялась на широкую грудь в запоздалом раскаянии, не одна окровавленная рука, задрожав, творила крестное знамение. Недавние убийцы оглядывались друг на друга, словно прозревшие слепцы:
— Братцы, что ж это мы? Что натворили-то?! Будто звери дикие… Стыдно, братцы! Господи, помилуй!!
Полковник Вадбольский, у которого из-под смятой шляпы обильно стекала кровь, с трудом поднялся с земли.
— Прекратить немедля! — срывающимся голосом крикнул он. — Я не допущу резни! Господа офицеры, стройте своих людей! Обеспечить обывателям и пленным защиту!
Марта откинулась навзничь и увидела прямо над собой бездонный свод неба, таивший в себе неизведанную высокую дорогу. Мудрый и добрый пастор Глюк, столько лет заменявший ей отца, смирил злобу захватчиков. Теперь он спасен. И он сам, и госпожа Христина, и милая подружка Катерина, и младшие названые сестрички… И даже Эрнст Глюк-младший, который ей нисколечко не нравился, но она все же очень счастлива, что он спасен. Спасены сотни знакомых и незнакомых людей, среди которых прошли ее отрочество и юность. Конец. Путь пройден, долг исполнен. Теперь ничто больше не удерживает ее здесь. «Йохан, Йохан! — чуть слышно позвала бедная девушка. — Спустись ко мне, забери меня с собой!»
— Я здесь, моя храбрая девочка! — ласково ответил самый любимый голос на свете. — Какое счастье, что ты жива! Как хорошо, что ты дождалась меня здесь…
Лицо у Йохана было все залито запекшейся кровью, волосы опалены и торчали клочьями, мундир — разорван. Марта слабо изумилась: неужели в раю не могли переодеть душу ее любимого во что-нибудь более приличное? Например, в радужную кольчугу со светозарными крыльями или в ослепительно белый плащ…
Но душа Йохана вдруг повела себя очень странно: быстро и испуганно огляделась по сторонам и весьма чувствительно попыталась поднять с земли глуховато болевшее от контузии тело Марты.
— Ну, соберись с силами, моя любимая! — жалобно попросила душа Йохана. — Ты должна встать! Нам нужно убраться отсюда, пока московиты не опомнились. Я не подниму тебя: по мне словно целый эскадрон рейтар проехал после этого проклятого взрыва…
— О Боже! — воскликнула Марта в неожиданном озарении и даже на мгновение встрепенулась. — Ты — живой!! Пресвятая Дева, какое счастье!
Марта вновь бессильно откинулась на его руках, вложив в этот порыв остатки сил.
— Ты весь в крови, любимый, — пролепетала она в полубессознательном состоянии. — Ты сильно ранен?
— Несколько царапин и пара небольших ожогов. На мне в основном кровь мерзавца Вульфа. Он оказался сверху, когда взорвался арсенал. Сам того не желая, закрыл меня собой, идиот несчастный… Марта, миленькая, вставай, ради всего святого! Сейчас московиты закончат возиться с пленными и заметят нас.
Марта сделала над собой последнее героическое усилие. Йохан помогал ей изо всех сил, но и у него, контуженного и опаленного взрывом, их было немного. Опираясь друг на друга, они смогли доковылять до ближайших зарослей ивняка, тех самых, в которых они когда-то, юные и счастливые, укрывались от толпы беззаботных гуляк в ночь их свадьбы. В ночь Яна Купалы…