На стене.
Голос Кэтрин был слабым, а речь отрывистой. Внезапно она поняла, что ее знобит.
Найдя выключатель, мужчина хлопнул по нему рукой. Вспыхнул свет. Пытаясь защитить глаза от яркого света, Кэтрин прикрыла лицо. Она не хотела, чтобы ее видели в таком состоянии.
Где у вас стаканы? — спросил незнакомец.
Кэтрин показала на кухонный шкафчик.
Мужчина налил стакан воды и протянул его ей. Ее руки дрожали. Сильно сжав пальцами стекло, она отпила из стакана.
У вас шок. Вам принести одеяло?
Вы работаете в авиакомпании? — в свою очередь спросила Кэтрин.
Сбросив пальто, мужчина снял пиджак, накинул ей на плечи. С его помощью Кэтрин смогла просунуть руки в рукава. К ее удивлению, ткань оказалась теплой и шелковистой.
Нет. Я из профсоюза.
Кэтрин медленно кивнула, лихорадочно пытаясь постичь смысл происходящего.
Меня зовут Роберт Харт, — с опозданием представился мужчина.
Она снова кивнула и глотнула воды. Пересохшее горло отозвалось тупой болью.
Я приехал помочь вам, — сказал Роберт. — Будет трудно. Ваша дочь здесь?
Вы знаете, что у меня дочь? — спросила Кэтрин и, лишь произнеся эти слова, поняла, что по-другому и быть не может.
Вы не против, если я сообщу ей о случившемся? — поинтересовался он.
Кэтрин отрицательно покачала головой.
Жены пилотов всегда говорили, что профсоюз будет первым, — сказала она. — Мне разбудить Мэтти?
Роберт Харт быстро взглянул на циферблат часов, затем на Кэтрин, словно соображая, сколько времени у них в запасе.
Подождите. Успокойтесь. У нас еще есть время.
Тишину кухни разорвала трель телефонного звонка. Роберт не раздумывая поднял трубку.
Без комментариев, — сказал он. — Без комментариев… Без комментариев… Без комментариев…
Опустив трубку на рычаг, Роберт Харт почесал затылок. Кэтрин обратила внимание на то, что пальцы и кисти его рук слишком большие для человека его сложения.
Она смотрела на белую в серую полоску рубашку, а видела объятый пламенем самолет, несущийся в небесах.
Как бы ей хотелось, чтобы представитель профсоюза сейчас повернулся к ней и, извинившись, признался, что ошибся. Это был не тот самолет, а она — не та миссис Лайонз, чей муж погиб. Если бы чудо произошло, она бы почувствовала себя на седьмом небе от счастья.
Но реальность была безжалостна и груба.
Может, вы хотите, чтобы я кому-то позвонил? — обратился к ней Роберт. — Кому-то из ваших близких.
Нет… Да… Нет… — помедлив, отрицательно покачала головой Кэтрин.
Она была еще не готова принимать соболезнования подруг.
Невольно ее взгляд упал на тумбу под раковиной кухонной мойки. Что в ней? «Каскад». «Драно». «Пайн сол». Черный крем для обуви Джека. Женщина закусила щеку и оглядела кухню. Потрескавшийся сосновый стол. Покрытая пятнами плита. Молочно-зеленоватый кухонный шкафчик. Всего лишь два дня назад ее муж чистил здесь свои туфли. Его нога упиралась в выдвижной ящик для хранения хлеба, который Джек специально выдвинул, чтобы использовать как подпорку. Чистка обуви была последним, что он делал, выходя из дому на работу. Обычно Кэтрин сидела на стуле и внимательно наблюдала за его действиями. Со временем чистка обуви превратилась в некий ритуал.
Кэтрин всегда чувствовала себя покинутой, когда муж уходил в рейс. Не имело никакого значения, что впереди ее ждала уйма работы, что ей не хватало времени на себя.
Кэтрин не боялась. Страх не был свойствен ее характеру. Муж часто говорил, что летать на самолетах безопаснее, чем работать таксистом. При этом он излучал такую уверенность, словно вопрос о его безопасности не стоило даже обсуждать. Нет, она не тревожилась за жизнь мужа. Ее расстраивал сам факт его ухода. Наблюдая за тем, как Джек выходит за двери, засунув свою форменную фуражку под мышку, а в руках держа папку с документами и пластиковый пакет с необходимыми вещами, Кэтрин на подсознательном уровне считала, что он бросает ее. Джек летал на стосемидесятитонных трансатлантических авиалайнерах. Пунктами его назначения были Лондон, Амстердам или Найроби.
Чувство одиночества быстро проходило. Иногда Кэтрин так привыкала к частому отсутствию мужа, что его появление вносило неприятный диссонанс в ее размеренное существование. Впрочем, уходы и приходы сменяли друг друга каждые три-четыре дня.
Кэтрин подозревала, что для Джека расставание с ней не было столь болезненным. Оставить любимого человека всегда легче, чем быть покинутым.
Я просто расфуфыренный водитель автобуса, — частенько повторял ее муж. — Слава нашей профессии теперь сплошная мишура.
Повторял!.. Осознать его гибель было трудно. Все, что Кэтрин смогла себе представить, — киношные клубы густого дыма и разлетающиеся во все стороны осколки. Испугавшись, она быстро изгнала ужасную картину из своего сознания.
Миссис Лайонз! У вас дома есть телевизор? Мне надо следить за последними новостями с места падения самолета.
Там… в той комнате… — показала рукой Кэтрин.
Я должен быть в курсе.
Хорошо. Со мной все будет в порядке.
Роберт Харт кивнул и с видимой неохотой удалился. Провожая его взглядом, Кэтрин подумала, что ей не хватит смелости рассказать о смерти мужа дочери.
Перед ее внутренним взором предстала картина. Вот она открывает дверь в комнату Мэтти. На стенах — плакаты с рекламой горнолыжных курортов в Колорадо. На полу разбросана вывернутая наизнанку одежда, накопленная за два-три прошедших дня. Спортивное снаряжение Мэтти свалено в углу: лыжи и лыжные палки, сноуборд, клюшки для хоккея на траве и лакросса. Доска объявлений увешана карикатурами и фотографиями ее подруг, Тейлор, Алисы и Кары — пятнадцатилетних девочек с длинными челками и волосами, собранными сзади в конский хвост. Мэтти с головой укрыта своим любимым бело-голубым стеганым ватным одеялом. Думая, что пора идти в школу, она притворится спящей, и Кэтрин придется трижды произнести ее имя, прежде чем дочь вскочит с постели, сердитая и удивленная, что мать ее разбудила. Растрепанные светло-рыжие волосы Мэтти будут свисать на фиолетовую футболку с белой надписью «Ely Lacrosse» на девичьей груди.
Опираясь руками о постель, Мэтти спросит:
Что случилось, мама?
Да, она спросит:
Что случилось, мама?
Не дождавшись ответа, Мэтти повысит голос:
Мама, что случилось?!
И Кэтрин опустится на колени у постели дочери и расскажет о трагедии, постигшей их.
Нет, мама! — закричит Мэтти. — Нет!
Кэтрин вывело из полузабытья приглушенное жужжание телевизора. Встав со стула, она замерла на пороге «длинной» комнаты, шесть высоких двустворчатых окон которой выходили на лужайку и океан. В углу комнаты стояла рождественская ель. Роберт Харт, скрючившись на диване, внимательно слушал какого-то старика по телевизору. Кэтрин пропустила начало репортажа. Она не поняла, какой это канал, Си-эн-эн или Си-би-эс.
Роберт вопросительно взглянул на нее.
Вы и впрямь хотите смотреть это?
Да. Я лучше посмотрю, — ответила она.
Переступив порог комнаты, Кэтрин подошла к телевизору.
На месте, где работали телевизионщики, моросил дождь. Внизу экрана Кэтрин прочла название местности: «Ирландия. Мыс Малин-Хед». Она не имела ни малейшего представления, где это находится, не знала даже, в какой части Ирландии расположен этот мыс. На телеэкране капли дождя стекали по щекам старика. Под его глазами уродливо выделялись большие белесые мешки. Камера отъехала в сторону, показав замшелые белые фасады старых деревенских строений. Посреди приземистых домишек возвышалась унылая гостиница, на узкой вывеске которой было написано: «Отель Малин». На крыльце гостиницы толпились люди с чашками чая и кофе в руках. Они подозрительно разглядывали приехавших в их деревню телевизионщиков. Вернувшись в исходное положение, камера «наехала» на лицо старика. Было видно, что он потрясен случившимся. Его рот оставался полуоткрытым, словно старику трудно было дышать. Разглядывая пожилого человека на экране, Кэтрин подумала, что выглядит, должно быть, не лучше: землистый цвет лица, глаза, устремленные куда-то вдаль, рот, раскрытый, как у пойманной на крючок рыбы.
Репортер — темноволосая женщина под черным зонтиком — попросила пожилого «джентльмена» рассказать, что он видел.
Светила луна… Вода в море была черная… как смоль… — запинаясь, начал старик.
Его голос был хрипловатым, как от застарелой простуды. Он говорил с таким сильным акцентом, что телевизионщикам пришлось пустить внизу экрана строку субтитров: «Кусочки серебра падали с неба в воду… Они падали вокруг моей лодки… Кусочки порхали, словно… птицы… раненные птицы… падали вниз… по спирали… вращаясь…»
Подойдя к телевизору, Кэтрин опустилась на колени. Теперь лицо старика на экране находилось вровень с ее лицом. Рыбак размахивал руками, имитируя падение осколков самолета. Сложив ладони рук вместе, он зашевелил пальцами, а затем резко развел руки в стороны. Отвечая на вопросы корреспондента, старик заявил, что ни один из пылающих кусков обшивки самолета не упал в его лодку. Когда он, запустив мотор, подплыл к месту предполагаемого падения, обломков там уже не оказалось. Он попытался забросить сети, но ничего не выловил.
Повернувшись к камере, журналистка сообщила телезрителям, что имя единственного свидетеля авиакатастрофы Эмон Гилли. Ему восемьдесят три года. Из-за того, что больше свидетелей нет, делать окончательные выводы пока что рано. Чувствовалось, что репортерша доверяет словам старика, но считает необходимым предупредить зрителей о возможной ошибке.
Перед внутренним взором Кэтрин предстала нелепая в своей трагичности картина: сверкающее и переливающееся в лунном свете море и серебристые блестки, падающие с неба, подобно крошечным ангелочкам, спускающимся на землю; маленькая лодка и застывший на носу рыбак. Его лицо повернуто к луне, а руки тянутся к небу. С трудом сохраняя равновесие, он старается поймать мерцающие огоньки, подобно ребенку, гоняющемуся за светлячками в летнюю ночь.