На эту ночь Кира оставила Лариона «дежурить» в коридоре — к кабинету он точно никого не подпустит, а проходящего мимо, если такой появится, обязательно облает.
Выключив свет, Кира закрыла окна в кабинете и балконную дверь в спальне, чтобы не подсматривали и не подслушивали, улеглась на кровать и позвонила Шубину.
— Привет, ты там как, успокоился? Больше не ревнуешь? — спросила она и посмотрела на темнеющее за окном небо — вот и еще один день пролетел без него…
— Привет, моя хорошая… Я нормально. Это ты там как? — с паузой, на выдохе, как учили, произнес Павел — теперь он «не справлялся» только с длинными словами.
— Сначала ты, — вздохнула Кира, — мне много-много надо рассказать.
— Я учусь ходить, занимаюсь, плаваю, мне делают массаж, — отчитался Павел. — Все. Теперь ты.
— Ну, в общем так… Инна Валерьевна передает тебе привет и искренние поздравления с успехами. Она за тебя рада. А я тобой горжусь…
И Кира в подробностях рассказала, как прошел ее день, с кем встречалась, кто приезжал и кому звонила, даже рассказала, что ее достали эти «телохранительские» правила. Пока рассказывала, Кира сто раз пожалела, что Павла нет рядом: как было бы здорово, если бы она разговаривала с ним «глаза в глаза», сидя у него на коленях, нежно гладя его по затылку и целя «за ушком», наблюдая, как плавится сталь в его глазах и по телу растекается приятная истома… Вот если бы он был ее телохранителем, они целые дни проводили бы вместе, а ночами он, обнимая ее, охранял бы ее сон…нет, ночами они бы точно не спали и не скучали… Хотя, если бы он был бы телохранителем, то соблюдал бы эти свои «телохранительские» правила! Не, не, не… он будет стоять рядом и не помогать, она будет злиться на него, а злиться на Павла она не хотела. Хотела, чтобы он всегда был рядом, смотрел на нее влюбленными глазами, гладил бы ее по спинке, а она прижималась бы к нему, будя в его теле такие простые и такие важные желания…
— С паспортом хорошо придумано, а вот то, что Абрам Ааронович отказался вести дело Бурмистрова — плохо.
Кира вынырнула из своих «заманчивых видений» и улыбнулась — эти «телохранительские» правила преследуют ее сегодня целый день.
— Федин тоже так говорит, — нехотя включилась она в разговор. — Вы его все знаете, оказывается.
— Знаем, ну, ничего, сами справимся. Теперь расскажи, что будешь делать завтра?
— Поеду с утра в следственный изолятор: посылку надо передать Вячеславу Львовичу, потом к следователю Знаменскому: узнаю почему свидание не дает, потом в магазин: тюль надо купить для спальни, потом… а потом не знаю. На конюшню бы съездить, денежки Галине отдать на ремонт и на Дебби посмотреть…
— Как нога?
— Лучше, но еще к вечеру опухает и подергивает…
— Ложись и клади больную ногу на подушку.
— Хорошо, хорошо, не волнуйся. Мне не нравится, когда ты сердишься, мне нравится, когда ты меня жалеешь, как вчера… Шубин, скажи: «милая моя девочка»…
— Ты из меня веревки вьешь… Милая моя девочка.
— Не только из тебя, из Дмитрия Викторовича тоже. Нет, Паш, ты не так скажи, а с чувством…
— Милая моя девочка… — нежно с любовью зашептал Павел, жалея, что ее нет рядом, что не может поцеловать ее губы, погладить спину, вдохнуть ее запах, от которого у него страстью темнеют глаза и «сносит башню»…
— Хорошо, что ты у меня есть, Пашечка… Пока.
И Кира нажала отбой, чтобы продлить волшебную музыку его нежных слов.
26 Среда
Ночью Кира спала плохо — она всегда плохо спала на новом месте — «кровать неудобная, подушка душная, одеяло кусачее».
Она встала и, назло всем любопытствующим, открыл окна — пусть слушают. В спальне стало намного прохладнее.
Но сон не шел… Мысли роились в голове, строя планы на завтра.
Ей слышались шорохи, лязг железа, приглушенные разговоры и чужие шаги за стеной.
Да и сама спальня не устраивала ее, как место отдых. Ей казалось, что энергетика прежних хозяев комнаты, накопившаяся за годы в предметах, стенах и обстановке, постепенно вытекает оттуда, окружает ее невидимым плотным кольцом и выталкивает из комнаты.
За окном была звездная, августовская ночь — прохладная и таинственная…
Кира смотрела в окно, любуясь яркими звездами, а не на огромный, плазменный экран и зеркальные поверхности предметов — в открытое окно вливалась ночная прохлада и чистый лесной воздух.
Она прямо чувствовала эти освежающие потоки, касающиеся кожи и проникающие внутрь.
«— Завтра надо обязательно что-нибудь придумать со спальней, — решила она, подтягивая клетчатый, ворсистый плед к плечам, пытаясь хоть таким образом отгородиться от чужой энергетики, постепенно заполняющей спальню. — Купить плотные занавеси, новую кровать и комод для своих вещей…»
Это она решила сделать завтра, а сегодня надо было как-то спать! Но сон не шел — не помогали подсчеты «баранов», «слонов», «бегемотов» — мысли вертелись в голове колесом и не собирались успокаиваться.
Прошел час, другой, третий… Звезды стали меркнуть, небо посерело…
Кира впала в состояние среднее между бодрствованием и сном: в полудремоту, в полусон, в полузабытье…
Сквозь прикрытые веки она смутно различала предметы спальни, наползающую на нее белую, клубящуюся хмарь, чувствовала холодеющий вокруг воздух, даже видела пар, вырывающийся из ее же ноздрей. На нее что-то надвигалось, но ни проснуться, ни пошевелиться она не могла — страх туго спеленал ее тело, сморозил внутренности и сгустил кровь. Кира не чувствовала ударов сердца и от этого, сознавая свое бессилие, становилось еще ужаснее.
Белая, клубящаяся хмарь заполнила комнату, надвинулась, и Кира сквозь клубы различила едва видный размытый, человеческий образ. Образ приблизился, склонился к ней, и можно уже было различить тонкие черты маленького личика, обрамленного двумя длинными косичками.
«— Ох-хо-хох, — по-старушечьи, не открывая рта, вздохнула девочка-приведенье и тихонько заплакала. — Жизнь кончилась…»
«— Тебе очень больно… Бедненькая… — так же, не открывая рта, пожалела ее Кира».
Она откуда-то знала, что это призрак той убитой в доме девочки — просто знала и появление призрака приняла, как должное.
«— Нет, не больно, а обидно! Я ехала, ехала к папе, уснула и больше не проснулась. А мне тетя обещала подарить Барби-невесту с женихом и новый красненький, мобильный телефончик. Мама тоже обещала, все обещала, обещала… Теперь уж точно никогда не подарит!»
«— Не плачь, — попыталась утешить ее Кира. — Там на небе много игрушек».
«— Много, — печально согласилась девочка-призрак, — но все они общие, а мне так хотелось иметь там что-нибудь свое — чтобы напоминало о доме, о маме…»
«— Не плач, я куплю тебе и Барби, и телефончик, — пообещала Кира и увидела, что девочка-призрак улыбается. — Но как передать тебе подарки?»
«— Это просто: надо положить подарки ко мне в гроб или, если не успеете купить к погребению моего тела, положить в гроб к кому-нибудь из умерших — лучше передайте с женщиной, с которой вы скоро познакомитесь — у нее больное сердце и ее дни на земле сочтены. Она мне обязательно передаст, она добрая. Обещаете?»
Кира пообещала и провалилась в забытье…
Проснувшись, она не сразу поняла, где находится — может это продолжение сна? — осмотрелась, вспомнила, но вставать с кровати не спешила.
Что это было?
Повернувшись на бок, она взглянула в зеркальную поверхность экрана и не смогла оторвать от нее взгляд — взгляд словно примерз к заиндевевшей поверхности. На побелевшем экране возник четкий образ девочки-призрака.
«— Обещаете? — с надеждой в голосе спросила она, не раскрывая губ и, не дождавшись ответа, растворилась».
Заиндевевшая поверхность оттаяла, приобретя первоначальную зеркальность, и Кира окончательно проснулась.
Вскочив с кровати, трясущимися руками она начала быстро одеваться — скорее убраться из этой комнаты! — но убеждать себя в том, что виденье в зеркале и ночной разговор с девочкой-призраком — это ерунда, дурной сон, она не стала. Бабушка рассказывала ей и не такие странные и удивительные истории, пытаясь доказать упрямой внучке-максималистке существование загробного мира.
— Раз обещала — надо выполнить, — решила для себя Кира, и сердце ее перестало дрожать и сжиматься от страха.
27
Чтобы не думать об увиденном в спальне Бурмистрова, Кира попыталась загрузить свой день по «полной программе».
Не смотря, на то, что небо затянули серые облака, и ни один солнечный лучик не пробивался сквозь серую хмарь, Кира одела свой любимый брючный костюм цвета горького шоколада с тоненькой серебряной полоской, серебряный топ и черные, свободные балетки — на ноге вместо эластичного бинта была мягкая повязка и другая обувь просто не налезала, хотя знала, что, если будет дождь она обязательно промокнет.
Понимая куда она едет, Кира сняла часики и кулон, спрятала их в сейф в спальне, оставив только сережки с бриллиантиками — подарок Валентина и колечко с бриллиантовой «дорожкой» — подарок Павла. Из сейфа она взяла пачку долларов, положила деньги в сумочку и, закрыв Лариона в кабинете, пошла к машине.
В восемь они были уже в следственном изоляторе и, отстояв очередь, Кира подошла к окошку с заполненным наполовину бланком — написала только свою фамилию и фамилию мужа…
Стоя в очереди и глядя на этих несчастных женщин, у которых близкие оказались в тюрьме (по их собственной вине или по воле случая), которые тащили им сумки с едой на свои последние рубли, Кира испытывала неловкость перед ними за свой фиктивный брак, за то, что сердце ее не рвется на части от безысходной тоски и разлуки с любимыми, как у них, и что стоит она среди них довольно равнодушная, хоть и обеспокоенная за судьбу «мужа», готовая сделать для его освобождения, все возможное и невозможное, но ругающая себя и уже жалеющая, что позволила втянуться себя в эту авантюру, подвергая свою жизнь и жизнь своих близких опасности.
Стоя у Киры за спиной, Стас закрывал ее своей мощной фигурой от посторонних глаз и Кира, сунув за решетку незаполненный бланк, отсчитала из пачки долларов семнадцать сотенных купюр и протянула девушке в форме: