ть… а семью вывезти в закрытое место… Да-да-да, так будет лучше для всех… И у меня появится немного времени, чтобы сблизиться…
— Не понял, — Иван Степанович не любил перебивать начальство, но он привык получать четкие указания. — Киру Дмитриевну что? Изолировать?
— Значит так, Иван Степанович, — улыбаясь своему «коварному плану», произнес Дмитрий Викторович, — нужно срочно сделать для Киры Дмитриевны загранпаспорт и визу, когда документы будет готовы, я приеду и улажу все дела.
— И Пал Палыч приедет? — удивился и обрадовался одновременно начальник службы охраны.
— Не-ет, не думаю, — протянул отец Шубина и подумал, что Павел может и не послушаться его, он вряд ли упустит такую возможность увидеться со «своей бывшей». — Там решим и этот вопрос, а пока главное загранпаспорт…
— Кира Дмитриевна говорила, что вроде паспорт потеряла…
— Пусть твой Краснов найдет ее паспорт — ничего она не теряла, я слышал, как Павел говорил: «потеря паспорта хорошая идея», так, что пусть раздобудет.
— Сделаем, Дмитрий Викторович.
33
Официальное следствие шло своим чередом, вернее топталось на месте, и никаких изменений не намечалось — дознаватель Олег Рудольфович Знаменский был по-прежнему уверен в виновности Бурмистрова, свидания с женой не разрешал, но, осторожничая, дело все-таки не закрывал — время пока терпит.
Улики полностью изобличали подследственного: никого в доме кроме него не было и сперма его, но кое-что в этом деле настораживало: отпечатков на орудии убийства не было, следов крови ни на руках, ни на одежде у подследственного не обнаружено — конечно, кровь с рук можно смыть, одежду снять и спрятать (дом огромный и тщательно обыскать его с верху до низу не было возможности, к тому же гараж, комнаты служащих!), но следы пребывания жертвы на чердаке имелись, а отпечатков пальцем и обуви взрослого человека не было. Это было странно, но и это при желании можно было как-то объяснить — ну, ходил подозреваемый на чердак в перчатках и бахилах! Только зачем? Это же его дом! Улик против него было все равно больше. Но какое-то, нет, не шестое, а двадцать шестое чувство тоненько пищало внутри о невиновности Бурмистрова.
Днем в своем кабинете этот писк Знаменский не слышал, а вот ночью настойчивый писк не давал спать — может, именно так проснувшаяся совесть не дает покоя своему слишком уверенному и категоричному хозяину?!
Только совесть представлялась ему почему-то в образе огромной, зеленой купюры иностранного производства. Знаменский часто думал, почему совесть приобрела в его голове столь диковинный образ, а потом, со временем понял — чтобы, поступить по совести, придется долго и кропотливо докапываться до правды, а за такую зарплату, как у него, копать глубже десяти сантиметров, себе дороже — сляпал дело из того, что плавает на поверхности, и сдал.
А что плавает на поверхности всем известно — конфетку из него не сделаешь! Но иногда, например, в случае Бурмистрова, ему хотелось докопаться до истины — банальное убийство свихнувшегося не сексуальной почве богатея его не устраивало — скучно. Было в этом деле, он это чувствовал, что-то очень интересное, которое хотелось узнать — жив, значит, пока в его душе наивный, молоденький правдолюб, тот, который спешил заглянуть на последние страницы детективной истории.
Но для того, чтобы копаться в этом деле, кроме интереса требовалось побороть еще и леность, а побороть ее можно было только одним способом — деньгами. Вот отсюда и образ зеленой купюры — совесть манит его купюрой, пытается подогреть интерес, расшевелить и взяться за дело.
Он намекал адвокату Бурмистрова, но тот намек не понял — то ли дурак, верящий в торжество справедливости, то ли у этого адвокатишки свои далеко идущие планы. А ради спортивного интереса утруждать себя Знаменский не станет! Ради простого интереса он давно уже ничего не делал…
Жены у Олега Рудольфовича Знаменского не было, но были многочисленные часто сменяющие друг друга претендентки, которых он время от времени рассматривал на роль жены, но после долгих раздумий забраковывал: у одной много вещей, другая с претензиями, третья занята карьерой и презирает быт, у четвертой мать алкоголичка, у пятой еще три сестры и так далее. К тридцати трем годам он сделал единственно правильный вывод при его беспокойной работе и крошечной зарплате: одному в маленькой однокомнатной квартирке лучше — сам себе хозяин и не надо ни перед кем отчитываться. Он жил только для себя, для своего удовольствия, и совесть в нем просыпалась крайне редко.
Если официальное расследование прибывало в первоначальном состоянии, то частное расследование, возглавляемое Константином Александровичем Фединым, продвигалось вперед к завершению, пока медленно — проверка сведений о людях, проживающих в доме, дело кропотливое и хлопотное, но очень уверенно. Детективам удалось, таки, найти улики, вызывающие справедливые сомнения в виновности хозяина особняка, правда, они не доказывали саму невиновность, но сомнения всегда трактуются в пользу обвиняемого…
34
Вечер наступил как-то сразу, все вокруг потемнело и стало совсем грустно. Дождик все лил и лил, видно кто-то наверху забыл закрыть кран и пошел спать, а на земле начинался «всемирный потоп»: лужи разрастались все больше и больше, потом соединялись в маленькие озера, и собирались в озера побольше, из них вытекали маленькие реки и вливались в реки пошире, а те втекали в маленькие водоемы, и копились, копились, и прорывали «плотину» и маленькими водопадиками заливали всю землю и уже некуда было ступить от воды, чтобы не промочить ноги…
Закатав брюки и держа в руках промокшие балетки, Кира неспеша шла под зонтиком по дорожке к дому, хлюпая босыми ногами по лужам. В особенно большой луже она остановилась и потопталась ногами, как в детстве, вспоминая то веселое, беззаботное время и бабушку, которая вечно на нее ругалась, но ругалась беззлобно и не обидно.
— Как тебе там живется, бабулечка? — опустив зонт и глядя в небо, спросила Кира. — Может тебе что-то нужно? Прости, я давно не была на кладбище — все дела, дела… и поговорить с тобой некогда.
Вздыхая и не поднимая зонт, уже без прежней радости Кира быстро пошла к дому.
— Вы же совсем промокли, — услужливо распахнула входную дверь дома Раиса Васильевна, а про себя подумала: «- Чудная она какая то, по лужам босиком чапает — других жен Вячеслава Львовича к крылечку подвозили, чуть ли не на ручках из машины выносили — туфельки берегли, а эта насквозь промокла — заболеет, возись с ней потом».
Оставив мокрый зонт в холле, Кира поднялась в кабинет Бурмистрова, выпустила Лариона гулять, а сама поспешила в ванну, на ходу стягивая мокрую одежду.
Ларион радостно промчался по коридору, в два прыжка преодолел лестницу и, промчавшись через холл, прыгнул на входную дверь передними лапами. Нажал на ручку лапой и, выскочив под дождь, помчался по лужам к гаражу — недавно у него появился новый друг, дежуривший ночью в гостиной, и надо было с ним поиграть.
Согревшись под душем, Кира одела длиннющий, белый, махровый халат, завернулась в плед и позвонила Шубину.
— Привет, Шу-уби-ин, — протянула она, чувствуя, как в сердце у нее стало тепло и радостно. — У нас дождь, и я промочила ноги — теперь греюсь под пледом.
— Привет, хорошая моя, а у нас солнышко, — улыбнулся Павел и похвалился: — Сегодня первый раз ходил с отцом в город, правда, с палками и с остановками.
— Ты молодец! Я тобой горжусь! — «замурлыкала» Кира от избытка нежности к своему мужчине. — Тебе там еще долго лечиться?
— Месяц точно, а там решать будут, — поскучнел Павел. — Кир, я соскучился…
— И я… Здорово, что мы оба соскучились! Ой, Шубин, у меня же к тебе дело, — вспомнила Кира, выныривая из убаюкивающей теплоты халата и пледа. — Мне нужна консультация какого-нибудь банковского начальника — все твердят про совет директоров, на котором будет решаться вопрос об акциях Бурмистрова — моего мужа… — Кира сделала небольшую паузу и засмеялась: — Шубин, позлись — мне нравится, когда ты ревнуешь.
— Я не ревную, — как можно равнодушнее произнес Павел, хотя кулаки сжал. — Не отвлекайся на пустые разговоры, а то опять до полуночи проговорим.
— Ну, и что, — сразу погрустнела Кира и пожаловалась: — Дмитрий Викторович сегодня меня уже отругал за поздние звонки тебе, и завтра еще добавит.
— Давай рассказывай, что там с акциями?
— Ну, что-то там об управлении ими, переходе прав, переуступках… в общем, какая-то мышиная возня вокруг них.
— Жди, я перезвоню…
Кира плотнее закуталась в плед и, повалившись на подушки, закрыла глаза.
— Дурак ты, Шубин — все не едешь и не едешь… и меня к себе не зовешь… а я по тебе соскучилась… Позови меня, Пашечка… ну, пожалуйста… я все брошу и приеду… и никуда-никуда не уеду…
В дверь постучали.
— Кира Дмитриевна вам ужин подавать?
— Нет, Раиса Васильевна, — шмыгнула Кира носом, вытирая слезы ладошками, — спасибо.
— В холодильник поставим — захотите поешьте. Мы уходим.
— Спасибо, до свидания!
Через полчаса позвонил Павел, соединил ее с банковским работником, попросив перезвонить после разговора, и тот «на пальцах», то есть простыми, человеческими словами, объяснил ей примерное положение вещей — например, десять человек создали банк, вложив туда по равной сумме денег, каждый получил одинаковое количество акций, если кто-то хочет выйти из дела, он продает свои акции только остальным учредителям (одному или нескольким или всем, а те уже делят между собой) — главное, чтобы акции банка оставались только в руках учредителей, если кто-то умирает из учредителей, то на время вступления в наследство, акциями управляет кто-то из учредителей, а потом они выкупают их у наследников… в общем, необходимо было ознакомиться с учредительными документами и заручиться поддержкой какого-нибудь учредителя… и так далее…
Как только банковский работник отключился, Кирины глаза закрылись, и она, как будто, провалилась в бездонную яму, так быстро сморил ее сон. Сон не отпустил ее даже тогда, когда она отвечала на звонок Павла (он сам позвонил, не дождавшись ее звонка), плохо понимая, с кем разговаривает и о чем ее спрашивают.