Панический страх перед встречами с новыми людьми постепенно отступал. Теперь Лаврик уже с неподдельным интересом наблюдал их реакцию на свою внешность — в какой-то мере это было цинично и жестоко, в первую очередь по отношению к самому себе (ведь он был еще подростком с неокрепшей психикой и мечтал о дружбе и любви), но ему надо было приспосабливаться к безжалостной (в первую очередь для него) жизни, одеть броню безразличия и глубоко спрятать от окружающих свои мечты и надежды. По людской реакции Лаврик научился определять, что он может позволить себе в дальнейшем в общении с этим человеком. Да, он начал использовать людей — их жалость, чувство необъяснимого стыда за свою первую реакцию на его отталкивающую внешность, их брезгливость и даже презрение — получи, что тебе надо и убирайся от меня подальше! И еще он увлекся психологией и стал учиться, как бешеный, наверстывая упущенные знания. Если на уроке в школе, а потом в институте он получал четверку, для него это была настоящая катастрофа: значит, он ошибся в психологической оценке этого учителя, недостаточно изучил его слабые места и поверхностно изучил саму тему ответа. После четверки он получал три пятерки подряд и только тогда успокаивался. Обладая хорошей памятью, он много читал, слушал классическую музыку, не путал картины Сандро Боттичелли с Яном Ван Эйка, но сколько бы он не развивал свой ум и душу внешне он оставался слабым и беззащитным против грубой силы. В эти самые трудные подростковые годы становления ему помог Славка Бурмистров — долговязый сын школьной учительницы русского языка и литературы, отъявленный хулиган и двоечник. С его кулаками, а главное с жестоким, каким-то фанатично упертым натиском и злобой, совладать из противников никто не мог — его били, валили на землю, но он вставал и отчаянно бросался в драку. Откуда и почему возникла дружба между столь разными мальчиками, никто не знал и не понимал — знали и понимали только они: у них была одна цель — вырваться из нищеты и уготованного Судьбой круга. Они объединили свои усилия, прекрасно дополняя друг друга и создавая единое неделимое целое целых семь лет школьной жизни.
Дальнейшие, жизненные пути их разошлись, но оба они уехали в Москву, получили образование, не теряя друг друга в суетной студенческой жизни. Как только дела одного (Бурмистрова) пошли в гору, он тут же пригласил другого на ответственную должность, оплатив из своего кармана второе образование. И Лаврентий чувствовал себя обязанным школьному другу.
Но «долг» другу он «вернул» с торицей, частично посвятив его в науку женского обольщения — не смотря на свое уродство любовником Лаврентий был первостатейным, в совершенстве овладев «наукой любви»: страстным, опытным и неутомимым — женщины с восторгом отдавались его «умелым ручкам» и внушительному «орудию любовных утех» и уходили от него удовлетворенные, влюбленные и мечтающие о следующей страстной ночи с любвеобильным Казановой.
Перегнувшись через ручку кресла, Лаврентий поставил рюмку на столик и взял в руки один единственный листок с печатным текстом и в который уже раз перечитал отчет — «молодая жена» Славки Бурмистрова ему не нравилась.
Ну, не нравилась, хоть убей!
Она пришла ругаться с ним! Ругаться! С самым любезным кавалером банка и лучшим, признанным дамским обществом, любовником! И то, что она не поддалась его обаянию (чарующий голос его, почти, не знал поражений, а дальше дело техники: цветочки, подарки, постель и от «дамы» можно получить все что угодно) и своей жалости (Лаврентий видел предательские слезы жалости и сочувствия в ее глазах), его настораживало — придется искать к ней другие подходы, чтобы заставить эту женщину действовать в его интересах, а это требовало времени и плотного общения. С общением было намного проще — он постарается каждый день появляться у нее перед глазами (причина для визитов всегда найдется) и обольщать, и обольщать, и обольщать, а вот со временем дело обстояло не так оптимистично — личного времени у него всегда не хватало. Не хватало, а ему надо было быстро обаять и подчинить себе эту женщину: узнав об аресте компаньона, учредители банка собираются на внеочередное совещание — что они на нем решат уже не зависело от их с Борисом выбранной тактики и приложенных усилий, а вот, как поведет себя на собрании эта женщина, они с Борисом должны точно знать! Поэтому-то ему и надо было ее подчинить своей воле и контролировать ее действия… Контролировать, а не предполагать ее поступки: что это еще за черновики…
«— И почему их два? Либо завещание, либо дарственная — значит, еще сомневается… Кому она собралась передавать Славкино имущество? Фамилия Шубин была в отчете — значит, не просто знакомый, но ничего у вас не выйдет, разлюбезная Кира Дмитриевна — акции банка никому ни подарить, ни продать нельзя, кроме учредителей банка, а по договору доверительного управления «управляющий» имуществом должен действовать в интересах доверителя. Как же вы объясните Вячеславу, что, подарив его имущество другому человеку, вы действовали в его интересах?»
Но в одном Лаврентий был прав: опыт общения с больными у Киры Дмитриевны имелся — никакого смущения и жалости во взгляде (глаза в глаза и никаких рассматриваний пола или стен), ровный голос с нотками усталости и мягкой иронии. Все правильно — словно опытный внимательный доктор с капризным пациентом…
«— Хорошо бы пригласить ее в театр и посмотреть, как она станет выкручиваться, — с привычным сарказмом подумал о себе Лаврентий и нервно дернул большой головой. Волосы опять упали на лицо, и он заправил их за уши маленькой ручкой. Он был не лилипут — маленький человек, у которых соблюдены все пропорции между частями тела, а карлик с телом тридцатисемилетнего мужчины и ужасающе короткими ручками и ножками. — Хотя, кто ее знает, как она отреагирует на мое приглашение — вдруг согласится… И, кто тогда из нас останется в дураках?»
Лаврентий всегда мастерски владел своим голосом, и лишь когда волновался или когда бесконтрольная злость затапливала мозг и душу, послушный инструмент выпадал из его рук — голос становился почти обычным и ему долго потом не удавалось восстановить собственный контроль над собственным голосом. В присутствии этой женщины голос тоже отказывался ему подчиняться — не желал он обольщать и обманывать ее, ну, хоть ты тресни! И это обстоятельство Лаврентию особенно не нравилось!
41
— Поверь, уж я теперь точно знаю — никакие они не ангелы! Несколько дней пообщалась с капитаном Знаменским и потеряла веру в наши правоохранительные органы — ему нет никакого дела до человеческой судьбы и справедливости — кто заплатил, тот и невиноват! Хватит разговаривать по телефону — завтра с утра поеду с ним ругаться! — Кира шла с Николаем от гаража к дому (неся в руках коробки с пирожными и пакет с подарками девочке-призраку, остальные пакеты нес Николай — хорошо, что сейчас он не телохранитель, а домоправитель и их «телохранительские» правила на него не распространяются) и возмущалась, что опять не смогла добиться свидания с Вячеславом Львовичем. — Ему все равно, что человек на самом деле ни в чем не виноват, но все вокруг его обвиняют, подозревают, а уж если улики против него, то держись — не задумываясь, посадят: зачем тратить время и собственные силы, выясняя правду, когда очевидное плавает на поверхности. Нет, не ангелы они, а обыкновенные люди со своими меркантильными интересами, которым свойственно лениться, а главное, ошибаться. Мы должны исключить эту ошибку, поэтому у нас и работают профессионалы!
— Я вот все думаю, как эта девочка попала в наш дом? Вячеслав Львович ее в машине не мог привезти — он всегда ездит с шофером и телохранителем, но ни Стас, ни Виктор, ни Олег никакой девочки в «Мерседесе» не видели. В тот день с нашего участка выезжали и приезжали на участок только две машины: наши «Мерседес» с Вячеславом Львовичем и джип, на котором Раиса Васильевна и Роза с одним из охранников ездили по магазинам за продуктами — так записано в журнале у наружной охраны. А после двенадцати ночи, вообще, никто в дачный поселок не въезжал.
— Тогда как ребенок попал на участок? Бедные родители… Надо Федину позвонить, может уже выяснили, кто и откуда эта девочка?
Кира позвонила Федину и тот сказал, что расследование — это, не их с Николаем дело, и что они уже давно знают про все машины, въезжавшие в поселок и даже останавливающиеся вблизи, просмотрев все записи с видеокамер.
Кира развела руками — мол, не нужны им наши подсказки и догадки и,
посмотрев в глаза Николая, ставшие еще ярче оттененные голубой тенниской, спросила:
— А ваша сестра влюблена в Вячеслава Львовича или в своего шефа?
От неожиданности Николай вздрогнул и отшатнулся, как от пропущенного прямого удара в челюсть, щеки его вспыхнули, но он тут же взял себя в руки.
— Кто вам сказал, что она моя сестра? Мы с ней совсем не похожи друг на друга — отцы у нас разные. Светка на своего отца похожа, я на своего.
— А глаза? Глаза у вас одинаковые, — улыбнулась Кира — от матери, наверно.
— Ладно, сестра… — невесело признался Николай и почувствовал облегчение — скрывать правду от человека, доверявшему ему, было, по его понятию, недопустимо. Однако, тайна принадлежала не ему, а сестре и это его как-то мирило с обстоятельствами. — Фамилии у нас разные, вот я и устроил ее в банк, но никто не должен знать об этом, особенно Вячеслав Львович.
— Что так?
— Да поймите же, Кира Дмитриевна! Если он узнает, что Светка моя сестра, как мне тогда с ним работать? Ведь она иногда сюда в дом с ним приезжала… — опустив голову, Николай сжал кулаки. — Говорил я ей дуре, что не женится он на ней — а она знай, твердит: «люблю, да люблю — вот рожу от него ребеночка, а уж там, как Бог распорядится». Институт забросила, по десять раз на дню к нему в кабинет бегала, у входа его ждала. Родители меня вопросами замучили.
— Да-а, ситуация сложная…
— А то! Эх! Если вы, Кира Дмитриевна, мне так доверяете, то не могу я больше от вас таиться! Пойдемте в беседку, поговорим.