— Сговорились! — улыбаясь, укорила Кира. — Вот зачем нужен был мой паспорт Краснову.
— Я хотел и их забрать с собой, но отец сказал, что с меня и тебя одной за глаза хватит, беззаботная ты моя! Все, заканчивай свои тренировки и бегом к Бурмистрову сдавать «дела».
— Слушаюсь, мой генерал, — козырнула Кира и засмеялась.
На душе у нее стало легко и спокойно — никакой проверки не было, но его серьезное, почти фанатичное отношение к работе, ее немного смущало: на первом месте у него будет работа… да и на втором, наверно, тоже…
А на каком месте в его жизни будет она?..
83
После визита Федина к врачам клиники и капитану Знаменскому эта поездка к матери убитой девочки не имела большого значения — все и так стало ясно.
В Подольск же Федин ехал потому, что хотел еще раз увидеть Екатерину Захарову. Увидеть, узнать, как у нее дела, предложить свою помощь, а главное, разобраться в своих чувствах к ней.
Многие годы для него существовала только одна женщина — его жена. Он любил ее, оберегал, жалел — любовь, забота и жалость настолько сплелись в его сердце, что он уже не мог отличить одно от другого. Для него она была семьей, единственной женщиной за которую он нес ответственность: перед собой, перед ее родными, перед всеми людьми. Отчасти он чувствовал себя виноватым в том, что не смог дать ей того, о чем она так страстно мечтала (хотя вины его в этом не было — Антонина не могла выносить ребенка) — наверно, недостаточно хотел детей — и после каждого умершего ребенка жалел жену еще больше. В его сердце не было места ни для кого и ни для чего кроме этой жалости.
С появлением в их семье «приемной дочери» Федин почувствовал, что жена отдалилась от него, попытался сблизиться, но скоро понял, что Антонина была счастлива… Счастлива без него! Счастлива оттого, что теперь у нее есть долгожданный ребенок, и никто другой ей был уже не нужен! Что ему оставалось делать? Смириться с новым отведенным ему местом? Он смирился, но из сердца его ушла жалость к жене. В нем осталась любовь и забота, но жалость ушла… И когда он увидел Катерину — такую красивую и такую несчастную, сердце его дрогнуло и сжалось от жалости, такой привычной и такой необходимой ему.
Федин мучился, казнил себя, но перед его глазами все время стояли черные, влажные от слез глаза несчастной женщины.
Он должен был еще раз увидеть ее и решить, что делать с возникшим в его сердце чувством.
Все оказалось намного проще: увидев его на пороге своего дома, Катерина бросилась к нему на шею… И Федин не смог устоять против такого явного проявления чувств, обнял Катерину, поцеловал, и все закружилось, завертелось, остались только ее черные, влажные от слез глаза, трепещущие от горя и желания губы. Но не все оказалось так просто, как надеялся Федин, целуя ее плечи и грудь. Почувствовав его руку на своей груди, женщина вскочила, лихорадочно запахивая полы халата, испуганно глядя на него влажными от слез глазами. Тяжело дыша, Константин смотрел на нее, не зная на что решиться — выбор был за ней, но она молчала. Он встал и медленно пошел к двери. Выдержать его ухода Катерина не смогла — она опять останется одна. Совсем одна! Она бросилась за ним, обхватила за талию, прижалась жарким телом к спине и замотала головой. Он медленно повернулся, и все началось сначала: поцелуи, ласки, ее стоны и его тяжелое дыхание, но как только он хотел близости, она пугалась, вскакивала, пыталась убежать от него. На третий раз он ее не отпустил, ласки его стали напористыми, слегка грубыми, проникая во все запретные места, она застонала, выгнулась от волн оргазма и жарко зашептала ему «Да»… И он не стал медлить, тратить время на раздевание, боясь, что она опять передумает…
Теперь он возвращался в Москву к своей жене, понимая, что там, за дверями чужого дома возникло между ним и Катериной что-то намного большее, чем простая человеческая жалость…
Телефонный звонок вывел Федина из задумчивости.
— Слушаю, — ответил он, не глядя на определитель номера.
— Костя, ты где? Приезжай быстрее… — рыдала в трубке Наталья Григорьевна. — Тоню увезли в больницу на «Скорой»… сердце…
Прямо из больницы Федин поехал в Южное Бутово.
Всю дорогу он старался не казнить себя за связь с Катериной, почему-то считая, что именно из-за этого у Антонины случился сердечный приступ.
Но это было не так — Антонина с детства была болезненным человеком с кучей различных болезней и пороком сердца — на ее здоровье отрицательно сказалась последняя неудачная беременность: врачи предупреждали их о последствиях, но Антонина слушать их не захотела. Она хотела ребенка! Хотела страстно, фанатично, не считаясь с медицинскими запретами и уговорами мужа и матери.
Умом Федин понимал, что приступ мог случиться в любой момент, но сердцем, сознавая свою вину, винил в состоянии жены только себя. Возможно, если бы он не поехал в этот день в Подольск, то все было бы в порядке с Антониной…
«— Господи, оставь ей жизнь! — молил он, выезжая на Кольцевую автостраду, — Я сделаю все, что ты скажешь! Хочешь, я больше никогда не увижу Катерину? Забуду о ней! Только не забирай Антонину! Как же без нее будет Машка? Мне одному с малюткой не справиться!»
Но Бог молчал…
84
В огромном доме Бурмистрова царила праздничная суматоха, и пахло чем-то необычайно вкусным и пряным — еще бы, вернулся настоящий хозяин дома! Все рады! И все теперь пойдет по-старому!
Но «настоящий хозяин дома» возвращаться к старой жизни в собственном доме не хотел!
В часы «одиночного сиденья» в СИЗО он о многом передумал, многое понял, удивляясь своему упрямству в отношении охраны в доме, мягкотелости в отношении прислуги и своих бывших и общей беспечности — столько было потрачено денег на охрану и обслугу и все равно такое несчастье случилось в его доме! Теперь он был полностью согласен с мнением Киры: давно пора навести порядок в собственном доме и поменять правила, заведенные непонятно кем!
Бурмистров встретил Киру у гаража, обнял, взял под руку и провел по дорожке к дому.
— Я ужасно рад, что в тебе не ошибся! Ты меня снова спасла, и я снова твой должник! — сообщил он, щурясь от света — глаза его, привыкшие к тусклому свету камерной лампочки, болезненно реагировали на естественный свет. — Как же хорошо дома!
— Хорошо, — покладисто согласилась Кира. — Только твой дом крепостью не назовешь!
— Ты права, я много думал об этом… Теперь все будет по-другому!
— Без твоего ведома, я ребятам разрешила пользоваться тренажеркой и сауной — лично мне страшно было находиться одной в пустом доме. Ты можешь запретить, но тогда ты снова останешься ночью один в доме…
Кира внимательно посмотрела на своего уже почти бывшего мужа и… осталась довольно его внешним видом: он похудел, побледнел, в нем поубавилось спеси: не было во взгляде надменности, а на губах пренебрежительной улыбки, тонкая «азиатская» бородка потеряла четкость линий и лицо стало мягче и человечнее.
— Похоже диета и заключение пошли тебе на пользу, — привычно иронизировала Кира и сникла — шутить ей не хотелось: вернулся хозяин, и она чувствовала себя теперь в этом доме «не в своей тарелке». — Сдам тебе «дела», соберу вещи…
— Куда спешить? — натянуто улыбнулся Бурмистров, прикидывая, как потактичнее, перейти к главному вопросу. — Но, вообще-то, я не против, если ты задержишься здесь на какое-то время!
— Как это? — услышав такое предложение, опешила Кира, останавливаясь на дорожке.
Сделав несколько шагов, Бурмистров был вынужден тоже остановиться.
— Я тут подумал на досуге, — повернувшись к «жене», все же начал он непростой разговор, — времени у меня для размышлений было предостаточно, и решил, что лучшей жены, чем ты, мне все равно не найти — так может и не стоит нам разводиться…
Неделя срок для брака совсем незначительный, но за это время Кира так устала нести ответственность за чужую собственность и чужие деньги, разгребать чужие проблемы и всегда быть в «парадной форме», что готова была сию же минуту вернуться к себе домой на Цветной бульвар и неделю не выходить из квартиры, сменив «парадную форму» на привычную футболку, бриджи и тапочки.
— Змей Горыныч сделал свое дело — Змею Горынычу пора и отдохнуть!
— Это значит — нет? — нахмурил брови Бурмистров — к отказам он не привык.
Неужели Шубин оказался прав, и Вячеслав не захочет просто так дать ей развод? А как же поездка с Павлом? Она так хотела уехать отсюда, забыть все неприятности и побыть с ним вместе, хоть какое-то время. И Кира, поджав губы, чтобы скрыть эмоции, запаниковала…
Она не знала, как себя вести с Бурмистровым, чтобы не обидеть и не разозлить его — как с мужем или как с другом? Мужем он для нее не был, а друг никогда не заговорил бы о настоящем браке — у них было только деловое соглашение, и этому соглашению пришел конец: она вернула долг, заплатив услугой за дорогой подарок. Может, Бурмистров считает эту услугу недостаточной компенсацией за подаренный ей «Ягуар», но это уже его трудности — она свое дело сделала: сохранила его «богачество» и вызволили его из тюрьмы и большего требовать от нее он не может! К тому же эта «услуга» дорогого стоит — она вынуждена будет продать кое-что из наследства семьи Каплан, даже не видя того, о чем подписывала договор и давала обещание — а вдруг ей будет жизненна необходима именно обещанная коллекция или картина, или гравюра…
— Это значит, — взвешивая каждое слово и стараясь не обидеть человека своим отказом, начала говорить Кира, — что слишком много молодых, беременных женщин, носящих твоего ребенка, претендуют на место законной жены и некоторые даже говорят, что любят тебя — тягаться мне с ними будет трудновато, к тому же я боюсь погрязнуть в их кознях и судебных исках твоих будущих детей. А потом… у меня очень жесткие требования к супругу относительно женского пола — боюсь, они мало кому по плечу.
— Ты такого нелестного мнения обо мне, что даже не хочешь попробовать? — услышав отказ, банкир все еще не мог поверить, что его отвергли — а он то считал себя неотразимым!