— Я не думаю, что это имеет какое-либо отношение к твоей собственной персоне. Услышав слово «рак», люди начинают нервничать. Именно поэтому они звонят и привозят нам готовые обеды.
Никогда не забуду этих слов. Чарльз во многом считал себя лучше меня, но из нас двоих меня всегда любили больше, чем его. При любой возможности муж стремился это обесценить. Даже тогда, когда мне критически нужна была поддержка, если не от него, то хотя бы от других.
Позже выяснилось, что лампэктомия[18] не решила проблему. На краях раны остались раковые клетки. Нужно было делать мастэктомию — удаление молочной железы.
Следующую операцию, запланированную через две недели, назначили на полдень. В то утро я напекла брауни, а также приготовила ужин. Я должна была вернуться домой на следующее утро. Вспоминая то время, мне кажется, что я вела себя так, как будто мне собирались удалять бородавку.
Я приехала в Женский хирургический центр и была приятно удивлена заботе и вниманию, с которыми со мной там обращались.
— Вот тебе, дорогуша, халат, ночнушка и тапочки. Я зайду, как только ты переоденешься, — сказала медсестра Тина. Это была женщина чуть старше пятидесяти, с добрыми глазами и мягким голосом. Медсестра вернулась через несколько минут и дала мне подогретое одеяло.
— Вот, завернись в одеяло, здесь может быть даже очень прохладно, — сказала она и набросила мне его на плечи.
В бригаде хирургов и медсестер были только женщины, и все они окружили меня добротой. Кто-то пару минут помассировал шею, кто-то нежно погладил и легонько сжал мою руку, кто-то накинул второе одеяло, потому что в операционной всегда прохладно. Такая забота помогла мне спокойно пережить то, что Чарльз не стал сопровождать меня в Центр, ссылаясь на утреннего пациента, зато пообещал навестить после операции.
Муж действительно приехал, но не один, а с Элли. Не знаю, о чем он говорил с доктором и что из этого услышала дочь, но с ней случилась истерика, и потом девочку долго успокаивали, сначала мой папа, а потом сам Чарльз. Когда я вернулась домой, Элли была молчаливой и угрюмой. Когда я думаю об этом сейчас, то готова кричать от злости на мужа, но больше на себя за то, что была словно парализована собственной беспомощностью.
Приблизительно через десять дней после мастэктомии мне надо было снять швы и узнать результат гистологического исследования. Тридцать лет назад моей маме делали похожую операцию на груди и удалили три узла, после чего она прекрасно прожила еще двадцать пять лет. Я предполагала, что меня ждет такая же участь. Как обычно, Чарльз уехал на работу, а меня отвезла к врачу еще одна близкая подруга, Лиза.
— А ваш муж разве не приехал? — удивилась доктор Карлтон и после короткой паузы продолжила: — Диана, есть проблемы. Распространение раковых клеток оказалось шире, чем мы предполагали. Глубина поражения более шести сантиметров, и у вас десять подтвержденных узлов.
— Десять?! Да как такое может быть?! — я была просто в ужасе. — Шесть месяцев назад ничего не было, маммография была абсолютно чистой!
Я не могла удержаться и заплакала. Казалось, мне только что зачитали смертный приговор. Когда я зашла в комнату, в которой меня ждала Лиза, я была не в состоянии вымолвить и слова. Подруга все поняла по выражению моего лица. Мы доехали до дома в гробовом молчании.
Я не имела права раскисать. Не могла позволить себе терять время. Я записалась на прием к четырем онкологам, чтобы в итоге выбрать одного из них. Сказала Чарльзу, что мне нужно его мнение, что сама я не смогу определить, кто больше подходит, и муж поехал на все четыре консультации. Доктора рекомендовали одно и то же: операция, восемь курсов химиотерапии, потом высокодозная химиотерапия, пересадка стволовых клеток и тридцатидневный курс лучевой терапии. На лечение должен был уйти приблизительно год.
Чарльз задавал вопросы, выбирал. В тот период своей жизни я хотела, чтобы обо мне заботились, все за меня решали. Хотела чувствовать себя зависимой от кого-то.
Когда выбор был сделан и даты определены, у меня возникло желание поблагодарить Чарльза за участие, и я приготовила его любимые блюда, дополнив их бутылкой дорогого вина. Я подняла бокал и сказала, что теперь, как никогда прежде, стараюсь найти ценность в каждом прожитом дне. Муж поднял глаза от своей тарелки и спросил:
— На протяжении всего следующего года мы только и будем говорить о раке, да? До того как ты в очередной раз начнешь выступать на эту тему, не могла бы спросить меня, хочу ли я об этом говорить?
Я так мечтала, чтобы Чарльз меня поддержал, и мне так была нужна его помощь, что я игнорировала слишком многое. После этих фраз я больше не говорила с мужем о своей болезни.
Как-то, воскресным осенним днем, вскоре после операций, солнце ненадолго выглянуло из-за туч. Мы с Чарльзом отвезли детей в парк, чтобы они могли покататься на велосипедах и поглядеть на лягушек в пруду.
Мы сидели на скамейке. Я потянулась к его руке. Мускул на его щеке задергался.
— Ты очень напряжен, — произнесла я и дотронулась до его ладони.
Он брезгливо поморщился.
— Мне неприятно. У меня на это нет времени. Я не могу делать больше того, что уже делаю.
Я убрала свою руку. И поняла, что как женщина я Чарльзу уже не нужна.
Глава 14
В течение долгого периода времени я убеждала себя, что именно из-за рака наши отношения с мужем окончательно испортились. Что из-за операции на груди я перестала возбуждать его, а до этого наша интимная жизнь была вполне нормальной. Но сейчас, просматривая свои дневниковые записи, я вижу, что еще до диагноза находилась на грани серьезной депрессии. Поэтому и начала посещать психоаналитика доктора Путман.
От Чарльза я это скрыла. Он бы тут же начал жаловаться на то, что я транжирю деньги, что мы и так находимся «на грани финансовой катастрофы» (эту фразу он часто использовал с момента покупки первого дома) и что на приеме у психоаналитика я не могу услышать ничего нового для себя.
Я и правда не слышала. Зато говорила. Мы встречались три, а иногда четыре раза в неделю, и каждый раз у меня были новые истории.
— В воскресенье я нашла в магазине Great Finds & Designs чудесное небольшое керамическое панно. Очень милое, моей маме оно бы точно понравилось. Вещица стоила всего 35 долларов, и я ее купила, — рассказывала я доктору Путман во вторник. — В тот же вечер я повесила панно в столовой и попросила Чарльза прийти посмотреть. Конечно, мужу не понравилось, где именно я повесила эту вещь, и он предложил перевесить ее на противоположную стену. Чарльз постоянно так себя ведет. Ему надо что-то изменить только для того, чтобы сделать по-своему. Я перевесила панно и снова позвала его взглянуть. Он вернулся в столовую, ничего не сказал, изобразил на лице недовольство.
Я замолчала.
— И что было потом? — спросила доктор Путман.
— Я даже не успела ничего сказать, потому что муж тут же произнес: «Если бы ты сразу повесила правильно, этого бы не произошло». Чарльз не извинился, а просто снова переложил вину на меня. Я, конечно, дико разозлилась и заорала: «Черт тебя подери! Гребаный урод!» Я махнула рукой и задела стул, он упал, и спинка раскололась. Получается, это я вела себя неадекватно, — я рассмеялась, хотя ничего смешного в моем рассказе не было.
— Мне кажется, что я еще не говорила тебе об «автокатастрофе на 95-м шоссе», — сказала я в четверг во время следующей встречи. — Когда в первый раз я услышала от Чарльза эту фразу, то ничего не поняла и попросила объяснить. На его лице появилась странная застенчивая улыбка, и муж ответил: «Ну если бы мои родители по пути к нам попали в аварию и погибли, то мы бы получили наследство, и это избавило бы нас от финансовой катастрофы».
Рассказывая эту историю, я переживала о том, что подумает доктор Путман. Шокируют ли ее слова Чарльза, как шокировали меня, когда я их услышала? Психоаналитик молчала.
— Сейчас я думаю, интересно, а он уже просчитал выгоду от моей смерти?
Я снова нервно засмеялась. Серая полосатая кошка доктора, по кличке Марго, запрыгнула ко мне на диван и прилегла рядом.
Неожиданно меня словно передернуло, я быстро встала и пересела в кресло с обивкой персикового цвета, стоявшее напротив моего психоаналитика. Я почувствовала, что мне срочно надо ей кое-что сказать и услышать ее реакцию.
Когда я, наконец, почувствовала в себе достаточно сил, чтобы высказать свою мысль, то произнесла:
— Я долго игнорировала злость Чарльза, но теперь абсолютно уверена, что муж презирает меня.
Но у меня словно нет доказательств его ненависти, понимаешь? Нет улик. Он всегда говорит спокойно, рационально и уравновешенно, это я ору и кидаю мебель. Если я избегаю конфликта и ухожу в другую комнату, пытаюсь чем-то себя отвлечь, Чарльз идет следом. Еще одно «пожелание» от него, что я должна делать или чувствовать, и я взрываюсь. А он уходит с таким выражением умиротворения на лице, словно через мои истории он избавляется от собственного напряжения. Я вижу в этом определенный паттерн.
Благодаря психотерапии мои взрывы и истерики вскоре сошли на нет, я все реже срывалась на крик, и в моем поведении появилось больше достоинства. А еще я стала «разруливать» некоторые ситуации.
Например, с нашей общей секретаршей Джери, которую Чарльз использовал, чтобы отчитывать меня за траты. У меня был открыт кредитный счет в мебельном магазине Pier One. Этим счетом я воспользовалась всего лишь один раз: приобрела стол, который мне был нужен для офиса. Стол стоил 129 долларов. На следующий месяц после покупки в своей ячейке для входящих писем я нашла счет от Pier One, к которому Джери прикрепила записку с текстом: «Пожалуйста, распишитесь для оплаты счета. Немедленно его закройте и больше не используйте для покупок».
Я зашла в кабинет Чарльза, но не стала кричать, как он, возможно, ожидал, а пригласила Джери и спокойно напомнила ей, что она работает в том числе и на меня, поэтому не имеет права указывать, что я должна делать. А еще добавила, что начиная с сегодняшнего дня хочу раз в неделю получать отчет о всех финансовых операциях, которые были осуществлены в офисе. Чарльз кивнул, не сказав ни слова.