— Моя дочь умирает. Ей всего тридцать восемь лет, и у нее трое детей в возрасте от года до пяти лет, — от этих слов мне стало нестерпимо больно. — Дочка думала, что уже победила рак. Первый узелок в груди у нее нашли пять лет назад, сразу после рождения первой внучки. Сейчас у дочери метастазы по всему телу. Она умрет, и ее дети останутся сиротами…
Я не смогла сдержать слез. Чувствовала боль этой женщины и плакала вместе с ней.
Потом поехала забирать детей из школы. Февральское небо было серым и безжизненным. Подошла к школе, и тут меня осенило. Я сделаю трансплантацию, должна сделать. Это правильный путь для меня. Даже если она не поможет остановить болезнь, не хочу умирать, думая, что не испробовала все возможные способы. Буду бороться до конца и сделаю все, чтобы у Элли и Сэма была мама.
Спустя несколько дней, как я объявила о принятом решении Чарльзу, он как бы между прочим поделился своими мыслями:
— Сегодня по пути домой я видел аварию на трассе I-83. Машина перевернулась, и люди в ней скорее всего погибли. — Муж помолчал и потом продолжил: — И я подумал о том, что я сам, в принципе, готов умереть хоть сегодня. Если бы я попал в такую аварию, я не хотел бы, чтобы меня спасали или искусственным образом поддерживали во мне жизнь, если бы я впал в кому или стал инвалидом. Моя страховка дала бы детям достаточно денег, и их будущее было бы обеспечено. Так что я мог бы умереть со спокойной душой.
После этого Чарльз вышел из кухни, а я еще несколько минут не могла пошевелиться. Он готовил меня к смерти. Эта история должна была подтолкнуть меня к мысли, что лучше умереть и, благодаря своей страховке (а она у меня тоже была), обеспечить детям хороший старт в жизни, чем бороться за собственную. Муж уже списал меня. Я понимала, что он давно перестал ценить меня как женщину и жену, но в этот момент стало очевидным, что и мои материнские заслуги Чарльз оценивает ниже выплат по страховке.
На протяжении моей профессиональной деятельности я сталкивалась с большим количеством людей, которые в детстве потеряли одного или обоих родителей. Во всех случаях это оказалось травмирующим психику переживанием вне зависимости от возраста, в котором умер родитель, или обстоятельств смерти. Чарльз этого совершенно не понимал.
Прокручивая в голове все, что он когда-либо говорил о своих родителях, я понимала, что он наверняка тоже предпочел бы выплаты по страховке или наследство. И теперь то же отношение я получила уже в нашей семье.
Глава 17
Чарльз часто повторял, что мы находимся на грани финансовой катастрофы. Мне всегда казалось, что он преувеличивает, пугает меня, чтобы я поменьше тратила и не отказывалась от пациентов под предлогом лечения и усталости. Но летом муж объявил, что мы более не в состоянии платить по ипотеке и поэтому должны отдать дом банку, а сами снять жилье и перевести детей в бесплатные государственные школы.
Я подумала о том, сколько может вынести один человек. Я работала, практически в одиночку заботилась о детях, боролась с раком, а теперь еще и лишилась дома и должна заниматься переездом? Но это было далеко не последним испытанием.
Однажды вечером, когда Чарльза не было дома, я решила воспользоваться его компьютером, потому что мой ноутбук разрядился, а зарядка осталась в машине. Его почта оказалась открыта, и я обратила внимание на несколько писем от женщины по имени Марисса. Так звали пациентку Чарльза, которая несколько раз звонила на наш общий рабочий номер, и я отвечала на ее звонки. У этой женщины был запоминающийся глубокий, хриплый и резкий голос, в тоне которого чувствовалась жесткость и агрессия, что плохо сочеталось с ее благозвучным и женственным именем. Однажды, после того как я перевела звонок Мариссы на Чарльза, я спросила, соответствует ли голос ее внешнему виду. Тот рассмеялся и ответил: «Да».
Повинуясь интуиции, я открыла одно из писем и из его содержания поняла, что у Мариссы с Чарльзом было свидание во время ланча. Подписано письмо было: «XOXO[20], Марисса».
В течение нескольких дней я ничего не говорила мужу о том, что знаю об этой переписке, но внутри я просто кипела. Помимо того, что Чарльз, скорее всего, завел полноценный роман на стороне, он выбрал для этого свою пациентку. За это он мог лишиться лицензии и работы.
В конце концов я спросила Чарльза, какие отношения связывают его с Мариссой.
— Мне нужен человек, с которым я могу поговорить. Ты в последнее время кроме своего рака ничем не интересуешься. А с этой женщиной у меня много общих тем для обсуждения: она экстрасенс, интересуется астрологией и НЛО.
— Но, Чарльз, встречаясь с пациентами во внерабочее время, ты сильно рискуешь своей лицензией и ставишь под угрозу финансовое обеспечение нашей семьи! Обещай, что закончишь отношения с этой женщиной, — сказала я.
Он не ответил и вышел из комнаты.
Во время следующей встречи с доктором Путман я все ей рассказала, и та дала мне брошюру об этике и поведении врачей, выпущенную Американской психиатрической ассоциацией. Я надеялась на то, что смогу спокойно обсудить содержание брошюры с Чарльзом. И оставила ее на своем рабочем столе перед тем, как отправиться в больницу на процедуры, предшествующие пересадке стволовых клеток.
Пока я была под капельницей, Чарльз увидел брошюру и позвонил мне. Он был вне себя от ярости.
— Да как ты смеешь, сука! Зачем ты лезешь в мои дела? Я сам прекрасно знаю, что делаю!
Он орал еще несколько минут, а потом бросил трубку, не дав мне и слова сказать. Я сидела на кровати и плакала. Когда в палату вошла медсестра, меня вырвало.
Домой я вернулась на следующий день. Чарльз к этому моменту успокоился и даже признал, что я права и ему стоит прекратить общение с Мариссой. Но муж так и не прекратил. Время от времени я заглядывала в его почту и видела, что переписка продолжается. Они активно обсуждали похищения людей инопланетянами, астрологические прогнозы, гадание и… меня. Марисса писала, что я негативно влияю на Чарльза, что я — проклятие в его жизни, а сам он — одаренный и гениальный человек с сердцем, переполненным сострадания. Интуиция экстрасенса Мариссы подсказывала ей, что если я начну пересадку стволовых клеток, то Чарльз должен полностью от меня отойти и не оказывать мне никакой помощи.
Как я могла быть такой глупой? Надеялась, что наши отношения улучшатся после того, как я закончу курс лечения, а он тем временем вовсю крутил роман с Мариссой и смеялся надо мной.
На следующей встрече с доктором Путман я спросила:
— Могу ли я оставаться в отношениях, в которых меня не любят, ради детей и при этом сохранить физическое и эмоциональное здоровье?
— А ты как сама считаешь?
— Я даже не знаю. А может быть, знаю, но боюсь себе в этом признаться. Чарльз даже не встречался с врачами, которые будут делать пересадку. Вероятно было бы предположить, что он, будучи доктором, захотел бы с ними встретиться, задать какие-то вопросы, но нет, муж с ними не встречался! — обиженно ответила я на повышенных тонах.
В понедельник я приехала в больницу для забора стволовых клеток. Мне предстояла достаточно простая процедура: меня подключат к аппарату, вроде того, при помощи которого делают диализ. Я буду спокойно лежать, через четыре часа забор стволовых клеток закончится, и я смогу вернуться домой. Если соберут достаточно, мне не надо будет возвращаться на повторную процедуру на следующий день.
Всего в тот раз кроме меня забор стволовых клеток делали еще двум пациентам: больным лейкемией мужчине и женщине. Они оба приехали вместе со своей супругой или супругом.
— А с вами кто-нибудь есть? — спросила медсестра, обратившая внимание на мое обручальное кольцо.
— Нет, сегодня никого, — ответила я, словно в остальное время было по-другому. Я сказала это с улыбкой, но на самом деле ощущала себя одинокой и брошенной. Да, я вполне могла пережить процедуру без посторонней помощи, но, черт подери, мне все-таки очень хотелось, чтобы со мной был муж и я не была одна, в отличие от двух других пациентов.
Через два часа мне сообщили, что собрали огромное количество стволовых клеток и я могу возвращаться домой. Такое удачное окончание процедуры я восприняла как доброе предзнаменование. И почувствовала, что пересадка пройдет успешно.
В первые двое суток госпитализации мне делали химиотерапию, накачивая таким мощным раствором, который мог бы «вырубить» мою иммунную систему, убить все красные кровяные тельца и лишить жизни. На третий день самым обычным шприцом в мое тело ввели стволовые клетки, забор которых провели ранее. Их надо было вводить медленно, чтобы у меня не возникло шокового состояния и я не умерла.
На второй день химиотерапии у меня пропал аппетит. К началу третьего дня количество красных кровяных телец резко упало. Меня рвало, я чувствовала себя ужасно, так что о еде не могло быть и речи. Меня начали кормить внутривенно. Горло распухло, и я глотала с большим трудом. Друзья привозили мне в больницу мороженое и пудинги. Они надеялись, что я смогу это есть, но я не могла.
Потом доктора нашли правильное сочетание болеутоляющих и противорвотных лекарств, после чего у меня начался бред. Я не понимала, который час, день на улице или ночь. В таком состоянии я оторвала от груди центральный венозный катетер. Помню, как меня быстро везли на каталке по коридору с бледно-зелеными стенами и сквозь двойные двери вкатили в операционную для того, чтобы опять вставить катетер. Мне казалось, что я схожу с ума. Я как будто оказалась заперта в собственной голове, откуда мне уже никогда не выбраться.
В какой-то момент пребывания в больнице я дрожащей рукой написала в своем дневнике:
«Я просыпаюсь и вижу перед собой красивый стол из красного дерева. А может быть, это и не стол… На нем огромные свечи и над ним хрустальная люстра… Может быть, это гроб… О, должно быть, это мой гроб!»