5 сентября 1993 года, воскресенье(Клэр 22, Генри 30)
КЛЭР: Генри погружен в зачитанный «Справочник практикующего терапевта». Нехороший признак.
– Никогда не думала, что ты наркоман.
– Я не наркоман. Я алкоголик.
– Ты не алкоголик.
– Конечно алкоголик.
Я ложусь на его диван и кладу ноги ему на колени. Генри ставит книгу на мои голени и продолжает пролистывать страницы.
– Ты совсем немного пьешь.
– Раньше больше. Я снизил дозу после того, как чуть не убился. Ну и отцовский пример перед глазами.
– Что ты ищешь?
– Что-нибудь на свадьбу. Не хочу оставить тебя стоять перед алтарем на глазах у четырех сотен людей.
– Да. Мысль неплохая. – Я представляю себе ситуацию и вздрагиваю. – Давай сбежим.
– Давай. – Он смотрит на меня. – Я только за.
– Родители от меня отрекутся.
– Ни за что.
– Ты просто внимания не обращал. Это крупная бродвейская постановка. Мы – просто способ для моего отца щедро развлечь своих дружков-юристов и произвести на них впечатление. Если мы пойдем на попятную, им придется нанять актеров, чтобы нас заменить.
– Давай пойдем в ратушу и поженимся до этого. И потом, что бы ни случилось, мы, по крайней мере, будем уже женаты.
– Да, но… мне это не по душе. Это будет обман… и это мне не нравится. Как насчет того, чтобы пойти в ратушу после, если на венчании что-нибудь случится?
– Отлично. План Б.
Он протягивает руку, и я ее пожимаю.
– И как, нашел что-нибудь в справочнике?
– Ну, в идеале мне нужно что-то типа нейролептика под названием риспедал, но на рынке он появится только в девяносто четвертом. Еще есть хорошая вещь клозарил и, третьим номером, хардол.
– Названия как у хайтековских средств от кашля.
– Это все антипсихотики.
– Правда?
– Да.
– Но ты же не псих.
Генри смотрит на меня, корчит жуткую рожу и царапает воздух, как оборотень в немом кино. Потом довольно спокойно говорит:
– На электроэнцефалограмме у меня мозг как у шизофреника. Не один врач настаивал, что моя галлюцинация о перемещении во времени имеет шизофреническую природу. Эти препараты блокируют рецепторы допаминов.
– Побочные эффекты есть?
– Ну… дистония, акатизия, псевдопаркинсонизм. То есть непроизвольные мышечные сокращения, беспокойство, судороги, нервные движения, бессонница, неподвижность, неконтролируемое выражение лица. И также – поздняя дискенсия, хроническая неспособность контролировать лицевые мышцы, агранулоцитоз, хроническая неспособность организма вырабатывать белые кровяные тела. И потом, потеря сексуальных функций. Дело в том, что все препараты, доступные на данный момент, по сути транки.
– Ты же не собираешься на самом деле принимать их, да?
– Ну, раньше я принимал хардол. И торазин.
– И?..
– Просто ужас. Я был как натуральный зомби. Казалось, что вместо мозгов у меня – резиновый клей.
– А еще что?
– Валиум. Либриум. Ксанакс.
– Мама их принимает. Ксанакс и валиум.
– Да, это логично.
Он корчит рожу, отбрасывает справочник терапевта и говорит:
– Иди сюда.
Мы возимся на диване, пока не прижимаемся друг к другу. Очень уютно.
– Не принимай ничего.
– Почему?
– Ты не болен.
– Вот за это я тебя люблю, – смеется Генри. – За твою слепоту к моим ужасным порокам.
Он расстегивает на мне блузку, и я обнимаю его. Он смотрит на меня, выжидая. Я немного злюсь.
– Я не понимаю, почему ты так об этом говоришь. Ты постоянно говоришь о себе ужасные вещи. Ты же не такой. Ты хороший.
Генри смотрит на мою руку и прижимает меня ближе.
– Я не хороший, – тихо говорит он мне на ухо. – Но, может, я им стану, мм?
– Да уж стань, пожалуйста.
– Я хороший для тебя. – (Это точно.) – Клэр?
– Мм?
– Тебе никогда не мешала заснуть мысль о том, что я – шутка, которую играет над тобой Господь?
– Нет. Я не могу заснуть только от беспокойства, что ты можешь исчезнуть и никогда не вернуться. Я не могу заснуть, размышляя о вещах, которые я вроде как знаю о будущем. Но вот в чем я абсолютно уверена: мы созданы, чтобы быть вместе.
– Абсолютно уверена…
– А ты разве нет?
Генри целует меня.
– «Ни время, ни судьба, ни смерть сама / Желанья моего не умалят»[72].
– Что?
– Это про меня.
– Хвастун.
– Ну и кто говорит обо мне ужасные вещи?
6 сентября 1993 года, понедельник(Генри 30)
ГЕНРИ: Сижу на ступенях грязно-белого алюминиевого домика в Гумбольдт-Парке. Утро, понедельник, часов десять. Я жду, когда вернется Бен. Интересно, где его носит. Мне не очень нравится этот район; я чувствую себя вроде как незащищенным, сидя у двери Бена, но он нечеловечески пунктуален, поэтому я продолжаю ждать. Смотрю, как две пуэрториканки катят детские коляски по разбитому и неровному тротуару. Размышляя о перекосе в работе городских служб, я вдруг слышу вопль: «Книжный мальчик!» Поворачиваюсь на голос, и, разумеется, это Гомес. Невольно издаю стон; у Гомеса потрясающий талант натыкаться на меня, когда я собираюсь сделать что-то особенно неприглядное. Надо избавиться от него, пока не показался Бен.
Гомес подходит ко мне со счастливой улыбкой. На нем костюм, в руке атташе-кейс. Я вздыхаю.
– Ça va[73], товарищ.
– Ça va. Что ты здесь делаешь?
Хороший вопрос.
– Жду приятеля. Сколько сейчас времени?
– Пятнадцать минут одиннадцатого. Шестое сентября тысяча девятьсот девяносто третьего года, – любезно подсказывает он.
– Я знаю, Гомес. Но все равно спасибо. Ты от клиента идешь?
– Да. Девочка, десять лет. Дружок матери заставил ее выпить «Драно»[74]. Как я устал от людей.
– Да. Слишком много маньяков и дефицит Микеланджело.
– Ты обедал? Или, наверное, надо спросить: завтракал?
– Да. Мне нужно тут остаться, я друга жду.
– Не знал, что твои друзья живут здесь. Все люди отсюда, которых я знаю, ужасно нуждаются в услугах юриста.
– Приятель по школе библиотекарей.
А вот и он. Бен подъезжает на своем серебристом «мерседесе» шестьдесят второго года. Внутри всё в лохмотьях, но снаружи машина – просто конфетка. Гомес тихо присвистывает.
– Извини, что опоздал, – говорит Бен, подъезжая к нам. – Вызов на дом.
Гомес пристально смотрит на меня. Я не обращаю внимания. Бен смотрит на Гомеса, потом на меня.
– Гомес, Бен. Бен, Гомес. Извини, друг, но мне пора.
– Вообще-то, у меня пара часов свободных…
Бен принимает подачу:
– Приятно познакомиться, Гомес. В другой раз, ладно?
У Бена плохое зрение, и он добродушно смотрит на Гомеса сквозь толстые линзы очков, увеличивающие глаза раза в два. Бен позвякивает ключами в руке. Меня это нервирует. Мы оба стоит молча, ожидая, когда Гомес уйдет.
– Хорошо. Ну, тогда пока, – говорит Гомес.
– Я позвоню после обеда, – говорю я.
Он поворачивается и уходит, не глядя на меня. Я чувствую себя неловко, но есть вещи, о которых Гомес знать не должен, и это одна из них. Мы с Беном обмениваемся взглядом, означающим: мы знаем друг о друге такое, что в случае огласки возникнут проблемы. Он открывает входную дверь. У меня всегда руки чесались попробовать вломиться к Бену в дом, потому что там так много разных замков и защитных устройств. Проходим в темный узкий коридор. Здесь всегда пахнет капустой, хотя я точно знаю, что Бен никогда ничего съедобного не готовит, тем более капусту. Мы проходим к лестнице в конце дома, наверх, в другой коридор, через одну спальню в другую, где Бен устроил свою лабораторию. Он ставит сумку и снимает куртку. Я почти жду, что он наденет теннисные туфли а‑ля мистер Роджерс[75], но вместо этого он начинает возиться с кофеваркой. Сажусь на складной стул и жду, когда Бен закончит.
Бен похож на библиотекаря больше всех остальных моих знакомых. И я действительно встретил его впервые в Розарии, но он ушел оттуда перед окончанием института. Он похудел с прошлого раза, когда я его видел, и волосы еще поредели. У Бена СПИД, и каждый раз, когда я его вижу, я отмечаю изменения, потому что не знаю, что будет с ним.
– Выглядишь хорошо, – говорю я ему.
– Убойные дозы АЗТ. Витамины, йога, медитация. Что я могу для тебя сделать?
– Я женюсь.
Бен сначала удивлен, потом приходит в восторг.
– Поздравляю. На ком?
– Клэр. Ты ее встречал. Девушка с очень длинными рыжими волосами.
– А, да… – Бен мрачнеет. – Она знает?
– Да.
– Ну, отлично. – Он смотрит на меня, как будто хочет сказать, что все очень мило, но он-то при чем?
– И ее родители планируют большую свадьбу в Мичигане. Церковь, подружки невесты, рис, кучу денег вбухали. Плюс торжественный прием в яхт-клубе после венчания. Во фраках, никак не меньше.
Бен наливает кофе и протягивает мне кружку с Винни-Пухом. Я насыпаю в чашку порошковые сливки. Здесь, наверху, довольно холодно, кофе пахнет горечью, но, в общем, на вкус ничего.
– Мне нужно быть там. Мне нужно пережить этот восьмичасовой изнуряющий стресс и не исчезнуть.
– А-а. – Бен всегда принимает проблему такой, какая она есть, и меня это очень успокаивает.
– Мне нужно как-то заблокировать все рецепторы допамина, которые во мне есть.
– Наван, халдол, торазин, серентил, мелларил, стелазин…
Бен протирает стекла очков свитером. Без очков он похож на большую лысую мышь.
– Я надеялся, что ты сделаешь для меня вот это. – Я шарю по карманам джинсов в поисках бумажки, нахожу ее и вручаю Бену.
– «3‑[2‑[4‑96‑фтор‑1,2‑бензоксазол‑3‑у1]… коллоидальная двуокись кремния, гидроксипропил метилцеллюлоза… пропиленгликоль…» – Он читает прищурившись. Затем спрашивает ошеломленно: – Что это?
– Это новое антипсихотическое средство под названием риперидон, на рынке известно как риспедал. Его разрешат продавать в девяносто восьмом году, но я бы хотел попробовать сейчас. Он относится к новому классу препаратов под названием «вторичные бензисоксахолы».
– Где ты это достал?
– «Медицинский вестник». Издание двухтысячного года.
– Кто его делает?
– «Янссен».
– Генри, ты знаешь, что не очень переносишь антипсихотики. Если, конечно, этот не работает на каком-нибудь радикально ином принципе?
– Они не знают, как он работает. «Избирательный моноаминергический антагонист с высокой близостью к серотонину второго типа, допамину второго типа и так далее».
– В общем, те же яйца, вид сбоку. Почему ты думаешь, что это лучше, чем халдол?
– Это догадка, основанная на массе эмпирических данных, – терпеливо улыбаюсь я. – Наверняка я не знаю. Ты можешь это сделать?
– Да… могу, – поколебавшись, отвечает Бен.
– Насколько быстро? Там эффект кумулятивный, надо, чтобы в организме успела накопиться концентрация.
– Я тебе скажу. Когда свадьба?
– Двадцать третьего октября.
– Хм. А доза?
– Начни пока с одного миллиграмма.
Бен встает и потягивается. В тусклом свете холодной комнаты он кажется старым, больным, кожа как будто бумажная. Часть Бена любит принимать вызов («Эй, давай синтезируем этот чумовой препарат, который еще даже не изобрели»), но другая часть не любит рисковать.
– Генри, ты даже не знаешь, точно ли твоя проблема в допамине.
– Ты видел снимки.
– Да, да. Но почему просто не смириться? Лечение может оказаться хуже самой проблемы.
– Бен, что, если бы я вот так щелкнул пальцами, – я встаю, наклоняюсь к нему и щелкаю пальцами, – и прямо сейчас ты оказался бы в спальне Аллена, в восемьдесят шестом году…
– Я б убил этого пидора.
– Но ты не можешь, потому что ты его не убивал. – (Бен закрывает глаза и трясет головой.) – И ты ничего не можешь изменить: он все равно заболеет, и ты заболеешь, und so weiter. Что, если бы тебе пришлось смотреть, как он умирает, снова и снова? – (Бен садится на складной стул. На меня он не смотрит.) – Вот каково это, Бен. Да, это здорово. Но в основном это означает растерянность, воровство и попытки просто…
– Справиться. – Бен вздыхает. – Боже, ну почему я иду у тебя на поводу?
– Новизна? Моя мальчишеская привлекательность?
– Помечтай. Эй, а я на свадьбу приглашен?
Я в шоке. Мне никогда не приходило в голову, что Бен захочет прийти.
– Да! Конечно! Правда придешь?
– Это ж лучше, чем похороны.
– Класс! Моя сторона в церкви быстро наполняется. Ты будешь моим восьмым гостем.
– Пригласи всех бывших подружек, – смеется Бен. – Ряды будут ломиться.
– Я бы этого не пережил. Большинство мечтают убить меня.
– Хм.
Бен встает и шарит в одном из ящиков стола. Вытягивает пустой пузырек из-под таблеток, открывает другой ящик, вынимает большую банку с капсулами, открывает ее и перекладывает три капсулы в пустой пузырек. Протягивает мне.
– Что это? – спрашиваю я, открывая банку и вытряхивая таблетки на ладонь.
– Это стабилизатор эндорфина плюс антидепрессант. Это… эй, не надо… – (Я бросаю таблетку в рот и глотаю.) – В основе у него морфий. – Бен вздыхает. – Поосторожней бы ты с таблетками.
– Мне нравятся опиаты.
– Надо думать. Но не надейся, что я позволю тебе съесть их тонну. Дай знать, если решишь, что это сработает на свадьбе. На случай, если это твое средство не получится. Действуют они около четырех часов, поэтому тебе понадобится две штуки. – Бен кивает на оставшиеся две таблетки. – Не жри их просто ради прикола, ладно?
– Честное скаутское.
Бен хмыкает. Я плачу ему за таблетки и ухожу. Спускаясь вниз, чувствую, что меня накрывает, останавливаюсь у подножия лестницы, чтобы насладиться. Проходит какое-то время. Что бы Бен сюда ни примешал, это просто кайф. Это как десятикратный оргазм плюс кокаин, и, кажется, накрывает все сильнее. Выйдя на улицу, я чуть не натыкаюсь на Гомеса. Он ждал меня.
– Тебя подвезти?
– Конечно.
Я глубоко тронут его заботой. Или его любопытством. Или чем бы то ни было. Мы идем к его машине, «шевроле-нова» с двумя битыми фарами. Сажусь на пассажирское сиденье. Гомес садится за руль и захлопывает дверцу. Заводит машину, и мы выезжаем.
Город серый и мрачный, начинается дождь. Жирные капли шлепаются о ветровое стекло, мимо пролетают дома, заколоченные досками или вообще заброшенные. Гомес включает Эн‑пи‑ар[76], там играет Чарльз Мингус, композиция кажется мне немного растянутой, но почему бы и нет? Это свободная страна. На Эшленд-авеню полно мерзких выбоин, но все остальное просто отлично, довольно хорошо, у меня голова плавная и подвижная, как вытекающая из разбитого градусника жидкая ртуть, и я сдерживаюсь, чтобы не замурлыкать от наслаждения, когда наркотик ласкает все нервные окончания своими крошечными химическими язычками. Мы проезжаем мимо вывесок «Экстрасенс читает карты», «Автомобильные шины Педро», «Бургер-Кинг», «Пицца-Хат», и в голове моей начинает звучать «Я – пассажир»[77], сливаясь с Мингусом. Гомес что-то говорит, но я не улавливаю, потом резко бросает:
– Генри!
– Да?
– Что он тебе дал?
– Точно не знаю. Научный эксперимент, вроде того.
– Зачем?
– Вопрос на пять баллов. Следите за дальнейшими объявлениями.
Мы ничего больше не говорим, пока машина не останавливается напротив квартиры Клэр и Клариссы. Я смущенно смотрю на Гомеса.
– Одного тебя оставлять нельзя, – тихо говорит он мне.
Я не спорю. Гомес открывает входную дверь, и мы поднимаемся наверх. Клэр открывает дверь, и при виде меня лицо ее становится расстроенным, радостным, веселым, все вместе.
КЛЭР: Я уговорила Генри пойти в мою комнату спать, и вот мы с Гомесом сидим в гостиной, пьем чай и едим сэндвичи с ореховым маслом и желе из киви.
– Учись готовить, женщина, – поучает Гомес.
Он выглядит как Чарльтон Хестон, читающий десять заповедей[78].
– Непременно, но в другой раз. – Я размешиваю сахар в чае. – Спасибо, что приехал и привез его.
– Ради тебя, котенок, все, что угодно.
Он начинает сворачивать сигарету. Гомес – единственный из известных мне людей, кто курит во время еды. Я решаю промолчать. Он прикуривает. Смотрит на меня, и я мысленно готовлюсь.
– Итак, в чем там было дело, а? Большинство людей, которые ездят в благотворительную фармакопею, больны или СПИДом, или раком.
– Ты знаешь Бена?
Не знаю, почему я удивлена. Гомес знает всех.
– Я слышал про Бена. Моя мама ездила к Бену, когда сидела на химиотерапии.
– А-а… – Я взвешиваю ситуацию, думая, о чем могу упомянуть без последствий.
– Что бы Бен ему ни дал, Генри начал жутко тормозить.
– Мы пытаемся найти что-то, что поможет Генри оставаться в настоящем.
– Кажется, сейчас его в настоящем можно только как мебель использовать.
– Согласна.
Может, дозу снизить?
– Зачем ты это делаешь?
– Что именно?
– Помогаешь и содействуешь мистеру Мочилову. Выходишь за него замуж, ни больше ни меньше.
Генри зовет меня. Я поднимаюсь. Гомес протягивает руку и хватает меня за локоть.
– Клэр, пожалуйста…
– Гомес, пусти меня.
Я смотрю на него. После длинного, ужасного момента он отводит взгляд и отпускает меня. Бегу по коридору в свою комнату и закрываю дверь.
Генри вытянулся, как кот, по диагонали на кровати, лицом вниз. Я скидываю туфли и вытягиваюсь рядом с ним.
– Как ты? – спрашиваю я у него.
Он переворачивается и улыбается:
– Божественно. – Он гладит меня по лицу. – Хочешь присоединиться?
– Нет.
– Ты такая хорошая, – вздыхает Генри. – Не нужно было пытаться совратить тебя.
– Я не хорошая. Мне страшно.
Мы лежим вместе в тишине очень долго. За окном светит солнце, и я вижу свою спальню в свете дня: изгиб кровати из орехового дерева, фиолетовый с золотом восточный ковер, расческа, губная помада и банка с кремом для рук на ночном столике. Копия «Искусства в Америке» с Леоном Голубом[79] на обложке лежит на сиденье моего старого кресла с распродажи, частично скрытое «A Rebours»[80]. На Генри черные носки. Длинные костлявые ступни свисают с кровати. Он кажется мне таким худым. Глаза Генри закрыты; возможно, он чувствует, что я на него смотрю, потому что открывает глаза и улыбается мне. Волосы падают на его лицо, и я убираю их назад. Генри берет мою руку и целует ладонь. Я расстегиваю его джинсы и нащупываю член, но Генри трясет головой, убирает мою руку и держит ее.
– Извини, Клэр, – тихо говорит он. – В этой штуке есть что-то такое, что закорачивает все системы. Может, попозже.
– Да, в брачную ночь это будет весьма кстати.
Генри трясет головой.
– На свадьбу я это принять не смогу. Слишком весело. В смысле, Бен, конечно, гений, но он привык работать со смертельно больными. Что бы он сюда ни добавил, ощущение – как будто умираешь. – Он вздыхает и ставит пузырек с таблетками на тумбочку. – Нужно послать это Ингрид. Для нее это то, что надо.
Я слышу, как открывается и захлопывается входная дверь; Гомес ушел.
– Хочешь поесть?
– Нет, спасибо.
– Бен согласен сделать то, другое лекарство для тебя?
– Он собирается попробовать.
– А если оно не подойдет?
– В смысле, если Бен все запорет?
– Да.
– Что бы ни случилось, мы точно будем вместе, пока мне не стукнет сорок три. Поэтому не волнуйся.
«Сорок три?»
– А что случится после этого?
– Не знаю, Клэр. Может, я выясню, как остаться в настоящем.
Он обнимает меня, и мы лежим неподвижно. Когда я просыпаюсь, уже темно, Генри спит рядом со мной. На пузырьке с таблетками блестят красные отсветы цифр электронного будильника. «Сорок три?»
27 сентября 1993 года, понедельник(Клэр 22, Генри 30)
КЛЭР: Я захожу в квартиру Генри и включаю свет. Мы сегодня идем в оперу, на «Призраков Версаля»[81]. Опоздавших в Лирик-оперу не пускают на свои законные места, поэтому я волнуюсь и сначала даже не понимаю, что свет выключен, то есть Генри нет. Когда до меня это доходит, я начинаю злиться, потому что теперь мы точно опоздаем. Затем – мелькает мысль, что он мог исчезнуть. Но тут я слышу дыхание.
Замираю. Дыхание доносится из кухни. Бегу туда, включаю свет и вижу Генри, лежащего на полу, при полном параде, в странной, судорожной позе и с открытыми невидящими глазами. Я замираю, он издает низкий, нечеловеческий звук, это стон, который вибрирует в его горле, прорывается сквозь сжатые зубы.
– О боже, господи!
Звоню 911. Оператор уверяет меня, что «скорая» будет через пару минут. Я сижу на полу в кухне, глядя на Генри, и меня захлестывает волна злости. Нахожу в столе его записную книжку и набираю номер.
– Да? – Голос кажется высоким и далеким.
– Это Бен Мэттесон?
– Да. А кто вы?
– Клэр Эбшир. Послушайте, Бен, Генри лежит на полу, сведенный судорогой, и не может говорить. Какого черта?
– Что? Черт! Звони девять один один!
– Уже…
– Препарат симулирует болезнь Паркинсона, ему нужен допамин! Скажи им… черт! Позвони мне из больницы…
– Они уже здесь…
– Отлично! Позвони мне…
Я вешаю трубку, и тут появляются парамедики.
Позднее, после того как «скорая» приехала в больницу «Мерси», после того как Генри приняли, сделали ему интубацию, подключили к системе и он лежит на больничной койке, прикрепленный к датчикам, расслабленный и спящий, я поднимаю глаза, вижу высокого костлявого парня у двери палаты Генри и вспоминаю, что забыла позвонить Бену. Он входит в палату и встает по другую сторону койки. В комнате темно, и свет, падающий из коридора, очерчивает силуэт Бена, когда он наклоняет голову и говорит:
– Прости. Мне очень жаль.
Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до руки Бена.
– Все в порядке. С ним все хорошо. Правда.
– Это полностью моя вина, – качает головой Бен. – Не нужно было делать этого для него.
– Что произошло?
Бен вздыхает и садится на стул. Я сажусь на постель.
– Возможно несколько причин. Может, просто побочный эффект, это могло случиться с любым. Но может, Генри неправильно записал рецепт. В смысле, запомнить его сложно. А проверить нельзя.
Мы оба сидим молча. Капельница качает жидкость в руку Генри. Проходит дежурная с каталкой.
Наконец я говорю:
– Бен?
– Да, Клэр?
– Можешь кое-что для меня сделать?
– Все, что угодно.
– Сними его с этого. Больше никаких препаратов. Таблетки не работают.
Бен улыбается облегченно.
– Просто скажи, что запрещаешь.
– Именно.
Мы смеемся. Бен какое-то время сидит со мной. Когда он собирается уходить, берет меня за руку и говорит:
– Спасибо, что отнеслась к этому с пониманием. Он бы запросто умер.
– Но не умер ведь.
– Да, не умер.
– Увидимся на свадьбе.
– Да.
Мы стоим в холле. В ярком свете дневной лампы Бен кажется усталым и больным. Он кивает и поворачивается, идет по коридору, а я возвращаюсь в палату, где спит Генри.