– Даже так?
– Одна ночь, проведенная с ней, вернула меня к жизни. У меня нет другого объяснения, и врачи полностью на моей стороне – случилось чудо, настоящее чудо! – старик развел руками и осклабился.
– Чудо? – прошептал Кристоф, и крики чаек раздались совсем близко от его уха. – Чудо? – чуть громче произнес он; лицо его побелело, обострив и без того тонкие черты. – Чудо! – наконец выкрикнул он так, что старик вздрогнул, а посетители повернули головы.
Болезненная пустота вдруг охватила его, словно кто-то опорожнил долго полнившийся горшок. И тогда, не в силах больше сдерживаться, схватившись за спинку стула и запрокинув голову, Кристоф безудержно расхохотался.
Додж
По легенде отца, когда малышка Абель еще даже не видна была из коляски, во время прогулок за ней часто увязывалась свора бродячих собак.
– Что они делали? – в сотый раз спрашивала девочка.
– Да ничего, просто шли, – задумчиво произносил отец, закуривая очередную сигарету.
Сердце Абель замирало, когда она представляла себе, как ведомая таинственной силой, виляя хвостами, за papa трусит свора уличных дворняг. Девочка тихо улыбалась и растворялась в сонной тишине балкона, где они проводили время только вдвоем. Она любила быть рядом, тихая, наблюдательная. Взгляд отца, всегда задумчивый, устремлялся вдаль, прочь от тихого дворика, где у подъезда жил заблудший пес Бурж, за жестяные крыши соседских домов и дальше – маленькая Абель не могла видеть, что там. Она старалась поймать взгляд его задумчивых глаз, но ей это не удавалось, и тогда она молча смотрела на сгорбившуюся на маленьком стуле фигуру: нога на ногу, печальные, усталые плечи. «О чем ты думаешь?» – хотелось спросить Абель, но она знала, что отец не ответит ей.
«Папа слишком много курит», – однажды решила она. И когда «враг» был определен, на душе девочки стало легко. Теперь она знала, что должна спасти отца.
– Каждую сигарету, что ты выкуришь, я буду тушить об себя, – сказала она отцу.
– Что ты такое говоришь, – нахмурился он.
В подтверждение своих слов она выхватила из его пальцев сигарету и опустила на нежную кожу своего бедра. Боли почти не было, а если и была, то выражение лица отца смыло все неприятные ощущения. С вытянувшимся лицом он вскочил, опрокинув стул, на шум прибежала мать. Абель с удивлением наблюдала за поднявшейся суетой и в это мгновение поняла, какая же она сильная и какие слабые они.
Она не сомневалась, что отец никогда больше не притронется к сигаретам. Но три дня спустя она нашла три свежих окурка за старым кувшином. Поджав губы, она прошла на кухню и достала спички. Прикурила все три и задрав шорты, один за другим, потушила о свои ноги. Потом промыла водой от пепла и пошла гулять.
В тот день Абель качалась на качелях. Когда во двор ленивой походкой вошли три заблудшие псины, она не придала этому значение. Их пасти были распахнуты, языки вывалились наружу. Абель не насторожило, что Бурж, до того момента спокойно лежавший в пыльной тени неподалеку, вскочил на лапы, и шерсть на загривке встала дыбом. Вспомнив, что у нее еще осталось немного колбасы, она зашелестела пакетом, достала несколько заветренных обрезков и бросила в изнывающую от зноя группу. То, что случилось потом, Абель будет вспоминать еще много лет. Три собаки, как одна, бросились к ее ногам, а верный Бурж, решив, что хозяйке угрожает опасность, свирепо взвизгнув, ввинтился в самую гущу.
В замедленном кошмаре она смотрела, как свились в визжащий извивающийся клубок четыре шерстяных тела. С трудом она выделяла знакомый черный окрас, но не узнавала озверевшую пасть и плотно прижатые уши.
Когда она опомнилась и стала звать на помощь, Бурж, тяжело хрипя, уже лежал на земле. На его боку блестели пятна крови. Изодранная в клочья нога, словно мертвая, отброшена в сторону, на шее проплешины. Успокоившиеся собаки бродили вокруг поверженного, истерзанного тела, их морды жадно тянулись кверху, обнюхивая воздух, словно не было этой пыльной, бурной бойни. Кажется, они искали еще колбасы.
На крик подоспели люди, прибежали отец, мать. Абель увели домой в забрызганной щедрыми росчерками крови футболке. Бурж издох через полчаса, так и не встав на ноги, и отец забрал его, чтобы увезти и закопать. А спустя два месяца он и сам уехал, чтобы никогда уже не вернуться к дочери с матерью.
Курить он так и не бросил.
Если до той поры любовь к собакам у Абель была неуловимая, не вполне осознанная, то со дня, когда погиб Бурж, эта любовь стала иной – всепоглощающей, почти болезненной. Она вытеснила из жизни ребенка почти все, что когда-то интересовало ее – катание на роликах, плавание, рисование. Она поняла, что собаки способны отдать жизнь за своего хозяина, а еще, что собаки, не знающие дисциплины, могут эту жизнь отнять.
Когда ей исполнилось пятнадцать, она записалась волонтером в школу кинологов и вскоре освоила азы дрессировки. Как завороженная, Абель наблюдала за усатым, хмурым дрессировщиком, открывавшим рот только для того, чтобы отдать очередную команду. Он превращал неуравновешенных животных в послушных, красивых созданий, у которых после тренировок даже менялась походка.
Ритмичный, монотонно повторяющийся звук команд успокаивал Абель. В слове «место», – произнесенном несколько десятков раз – она улавливала странную мелодичность. «Звуки жизни – это когда тебе говорят, что нужно делать», – думала она. И собаки, словно понимая это, сначала нехотя, а потом с готовностью принимали условия игры.
На полках Абель поселились книги по кинологии, альманах собачьих пород, ветеринарная энциклопедия. Из них она узнала, что собаки могут болеть теми же болезнями, что и люди, что эти животные также боятся одиночества. А еще, что за дружелюбие у них отвечает особый ген. Этот ген в чистом его проявлении вызывает ярко выраженную преданность и добродушие, граничащее с умственной отсталостью. «Собаки – почти инвалиды», – думала Абель, и это осознание наполняло ее решимостью во что бы то ни стало овладеть этой наукой.
Но больше, чем интересные факты о четвероногих, ее интересовала дрессура. Вскоре она поняла, что многие вещи уже знает, на уровне интуиции. Она недоумевала: неужели люди и вправду верят, что собака сама знает, сколько ей есть? Собаками правят инстинкты, и наивно думать, что они не нуждаются в твердой руке.
Из маленькой крепкой девочки она превратилась в маленькую крепкую женщину с ровным пробором посередине блекло-русых волос, туго стянутых на затылке. Носила шорты с накладными карманами, футболки и надежную обувь, плотно сидящую на широких лодыжках.
Вскоре Абель переехала в пригород в сорока километрах от города. Как-то сложилось само, что дом этот с его просторным двором и пожухлым, неухоженным кустарником стал местом паломничества. Следуя за Абель, владельцы везли и оставляли собак на несколько недель для воспитания.
Она никогда не брала несколько собак за раз, предпочитая концентрироваться на одном животном, прощупывая его характер, ища слабые и сильные стороны. Натаскивала слишком добрых собак и утихомиривала агрессивных.
И к тому моменту, когда ей привезли Доджа, десятимесячного щенка среднеазиатской овчарки, она освоила все существующие методы воспитания дисциплины и была знакома почти со всеми социотипами собак.
То, что с псом что-то не так, Абель поняла сразу. Было что-то настораживающее в позе, в которой он стоял у ворот, расхлябив длинные, чуть изгибистые лапы. Голова слишком задорно склонена, а взгляд отрешенный и дикий, расширенные зрачки смотрели одновременно в никуда и во все сразу. Рост низковат для нормы, и стойка слишком вольная, без всякого стержня. Он рвался с поводка, но не это смутило Абель, повидавшей достаточно агрессивных собак. Если бы пес бросался на нее или проходящую мимо кошку, она бы поняла это. Но Додж метался в разные стороны, словно сам не знал, куда и зачем.
– Это его обычное поведение? —спросила она молодую пару, которая привезла собаку. Оба худые, как щепки, плюнь – и переломишь.
Девушка, прикрывая лицо от солнца нежной рукой, почти плача, заявила, что Додж был таким всегда. Она говорила, а муж сочувственно кивал. Абель узнала, что они взяли Доджа с осеннего помета у знакомых. Им понравился его окрас – белый, с рыжими ушами, словно прилипшими к голове осенними листьями. Доджу выстроили уютный вольер, словно домик! – при этих словах Абель поморщилась – где пес проводил большую часть дня, но когда его выпускали, зверел. Он пытался перепрыгнуть забор, передушил всех кур и кошек в округе, не воспринимал команды. Его выводили гулять только в тугом наморднике, но все равно прогулка превращалась в ад. Он рвался с поводка, переругиваясь с другими собаками, пугая всех соседских детей и срывая себе глотку безостановочным лаем. «Мы хотели иметь друга, —закончила плаксиво девушка, – но он не любит нас…»
Последней каплей стал случай, когда Додж, увидев проезжающий мотоцикл, потащил за собой хозяйку, и она упала, сломав руку. После этого пса перестали выводить за ворота.
Муж ее, пинавший камень носком, сначала сокрушенно кивнул, а потом тихо добавил:
– Мы хотели бы отдать его.
– Прививки все есть?
– Да-да, конечно, вот паспорт, – протянул он книжечку. – Мы заплатим, сколько скажете, – на его лице лежала тень печали, – только заберите его навсегда.
Абель перевела внимательный взгляд на пухлую, тупоносую морду с коричневыми обрубками ушей. Ей приходилось иметь дело с азиатами – аборигенными породами, созданными самой природой. По своей сути они не нуждались в людях, но сотни лет совместного общения повлияли на породу, сблизив два вида. Эти собаки нуждались в дрессуре не меньше любой другой породы – а может и больше.
– Я возьму его, но пока только на передержку. Дайте ему время. Потом решите.
Абель забрала поводок, заломив его привычным движением на 90 градусов и ограждая себя от харкающей слюной морды. Во дворе Додж повел себя предсказуемо. Как классическая территориальная собака, стал бегать зигзагами, обнюхивая все углы, а потом побежал за дом. Он вернулся еще более возбужденный, в пасти его висел еще трепыхавшийся соседский гусь.