ь, внешнее впечатление не было обманчивым.
– Люди – неблагодарные свиньи, – воскликнул мой сосед после того, как с величайшим почтением поздоровался за руку со стариком, даже привстав при этом.
– Отчего вы сделали такой вывод, друг мой? – спросил я, надеясь услышать любопытную историю.
– Каждый раз, когда я вижу этого старика, сердце мое переполняется жалостью и обидой. Ведь вины его нет ни в чем. Ни в чем, кроме того, что имеет он переменчивый разум и чистое сердце. Однако, по порядку. Этот старец, тогда еще он был моложе, однако, молодым его никто не знал, приехал в нашу деревню из других мест. Он поселился в самом дешевом бараке, недалеко от базарной площади, и стал там жить, привыкая к новому месту.
Его день начинался рано. Вставая поутру, он выходил на улицу и шел сбегающими к морю улицами, в порт. Он приходил туда и начинал бродить вдоль пирса, кивая каждому, кого встречал на пути. Так он делал несколько дней подряд, и вскоре ему стали отвечать. Портовые работяги кивали в ответ и улыбались ему. Они шутя прозвали его Баратинёр, что значит «болтун», поддевая его привычку постоянно молчать: никто ни разу не слышал, чтобы он что-то говорил. Очень быстро все так привыкли к Баратинёру (кличка эта скоро закрепилась за ним), что ему даже стали предлагать разделить завтрак или выпить вместе кофе. Он часто отказывался, я думаю, характером он был из тех, что предпочитают отдавать, нежели брать. Это вскоре и подтвердилось, так как стал он предлагать свои услуги. Но, знаете, все это выглядело до того жалко, что даже сейчас, когда я пересказываю вам это, а я сам был тому свидетелем, в груди у меня щемит. Представьте себе безмолвного мужчину немолодых лет, который ходит, склонившись, от корабля к кораблю и хватается то за канат, то за сети, попеременно прикладывая руки к груди, давая понять, что он желает оказать помощь. Тут уж никакое сердце не выдержит, и ему стали давать всяческие поручения. Но не подумайте дурного, ему хотели оплачивать услуги. Моряки и капитаны, хоть и берегли каждую монетку, но их честные сердца не могли представить, что какая-то работа не будет оплачена. Поэтому, они порывались платить Баратинёру, да вот ведь какое дело: он не брал оплаты, ему не нужны были деньги. Он не был богат, он имел ровно столько, сколько вы и могли бы предположить, глядя на обноски, в которых он ходил. Но по неведомой причине денег он брать не желал.
Так и повелось. Как ни утро, так Баратинёр уже в порту, помогает везде, где может. То коробки поднести, то уложить сети. Вскоре на набережной без его помощи уже не представляли и дня. Все задания он выполнял споро, и с такой улыбкой, знаете, добросердечной, такой, что ты понимал, что помогает он тебе не по нужде заработка, а от чистого сердца. И было это так подкупительно, что без него уже не могли обходиться. Если случалось ему заболеть, так портовые работяги не ленились и шли друг к другу, чтобы разузнать, чего это Баратинёра не видно. Вот так он приучил их к своей безвозмездной помощи.
А виновник уже не ограничивался портом. Он пошел дальше, как, понимаете ли, эпидемия, только в самом хорошем смысле – отправился дальше, завоевывать своей добротой остальной город. Поначалу это был рынок, где он подвизался мыть и складывать овощи за нулевую, как водится, оплату, все с неизменной добрейшей улыбкой и в полнейшем молчании. Доставка покупок и подметание между лавок, затем уборка ботвы и мойка мостовых, за все брался Баратинёр. И, казалось, ему доставляет невообразимое удовольствие не столько сам процесс, сколько благодарность тех, для кого он старался. Он все так же отказывался от денег, да то были сущие гроши, если уж говорить откровенно, его работа стоила гораздо больше. Но все же главным вознаграждением была для Баратинёра, несомненно, благодарность. Эти слова: «спасибо», «благодарю» и прочие – были для него, как нектар для пчелы – то есть целью, основой его благой деятельности. От них он расцветал на глазах и расплывался в молчаливой улыбке, глядя, от смущения, вниз.
Деревенька наша мала, и не потребовалось много времени, чтобы Баратинёр стал незаменимым. Он стал вездесущ и востребован. Еще бы, вы могли поручить ему любую просьбу или вменить обязанность, и он брался за нее, не требуя взамен ничего. Вы можете себе представить в наше время человека, который выполняет любую работу без последующей оплаты? И никто не мог, оттого стал он нарасхват. Стоило завидеть Баратинёра, так торговки звали его наперебой, поднимая ругань из-за очередности, а мусорщики обнаглели вконец, сваливая на него свою работу. Но ничего не могло вывести Баратинёра из себя и ничто не могло заставить его говорить. Это был молчаливый, безотказный прислужник всей деревни. Очень скоро такое расположение дел показало настоящее лицо наших жителей. Как я уже упомянул, Баратинёру вначале предлагались и деньги, и всяческие благодарности, вроде обеда или кофе, или сладостей. Но, в виду его постоянных отказов, публика решила сэкономить и на этом, и теперь пользовала его безоглядно и, я бы даже сказал, беспощадно.
Его добрый, безотказный нрав, казалось бы, должен был расположить к нему людей, но случилось все с точностью до наоборот – люди стали показывать себя с самой отвратительной стороны. Если он стоял было в очереди за хлебом, то его могли попросить уступить. Потом подходил еще кто-нибудь и просил о том же, и так Баратинёр мог простоять до бесконечности, чтобы, в конце концов, подойти к пустому прилавку.
Но все это можно было списать на человеческую слабость, если бы в один нехороший день не приключилась с Баратинёром перемена. Вот здесь в моей истории наступает белое пятно, потому как не знаю я, что именно произошло в характере нашего героя, что он стал другим человеком в один момент. Я не знаток психологических изысканий и не способен поставить диагноз, но могу предположить, что то, что длилось на протяжении такого долгого времени, было не чем иным, как прихотью разума, каким-нибудь благочестивым припадком, который, уйдя маятником на одну сторону, возвратился с величайшей переменой после.
Как я уже сказал, Баратинёр переменился. Само лицо его стало иным. От доброго самаритянского лика не осталось и следа. Новая волна ощущений смыла с него все привычные черты, установив на их место лицо, если не требовательное, то в высшей степени, самодостаточное. Теперь он больше не спешил поутру ни в порт, ни к магазинам, ни на рынок. Он проводил дни напролет, гуляя, не занимаясь, в сущности, ничем. Но, разве же ему было это позволено? Публика, привычная к его доброму нраву, так и норовила подловить его и вручить ему какую-нибудь просьбу. Но вот ведь какое дело: он стал другим. Раньше он был без причины добрым, а сейчас стал без причины, не то, чтобы злым, а просто обычным, со своими прихотями и желаниями, и перемена эта огорчала и злила всех тех, кто привык этой добротой пользоваться. Со дня, когда случилась с ним эта трансформация, и пошло все наперекосяк. Он отказал мадам Люлли очистить картофель к обеду, ушел не дослушав месье Бенара, когда тот распоряжался выкорчевать с корнем кусты перед домом, отрицательно покачал головой, когда мадмуазель Манон попросила посторожить коляску с младенцем.
Теперь само его имя, Баратинёр, приобрело оттенок пренебрежения, и если раньше, произнося его, люди подразумевали покорность, теперь же это звучало как имя отщепенца, непредсказуемого негодяя. Теперь Баратинёр возмущал всех, кого встречал, ведь он больше не бежал по первому требованию на зов и не откликался с охотой на каждое поручение. Попадались и такие хитрецы, кто, прочувствовав его природу, пытались играть на той слабости, которую, как им казалось, они раскусили. Такие начинали благодарить Баратинёра раньше, чем тот соглашался на оказание помощи. Но вот незадача, это перестало срабатывать. Теперь его не интересовала похвала, да и вообще трудно было сказать, что осталось в его интересах, ведь он все дольше ходил себе по городу и все больше вызывал возмущение «почтенных», заметь, я говорю это слово с презрением, граждан. Да, теперь жители моей деревни показали свое лицо! Представь себе, с Баратинёром перестали здороваться, до того нестерпима людям была перемена, происшедшая с ним, что воспылали они к нему самой настоящей ненавистью. Ведь ничто не возмущает подлого человека больше, чем блага, доставшиеся просто так и затем отнятые без причины.
Но Баратинёру, казалось, не было никакого дела до тех, кому раньше он пытался быть полезным. Он жил своей жизнью, питался чем Бог пошлет, до сих пор не знаю, на какие деньги он умудрялся влачить свое существование, и длилось это грубое и неожиданное для всех остальных затворничество ровно четыре месяца и пять дней. Срок не такой уж большой, но его хватило, чтобы вся деревня, боготворившая Баратинёра, теперь повернулась против него. И вновь случилась с ним перемена, что-то переключилось в его голове, что по прошествии этих месяцев, стал он снова прежним Баратинёром, с блаженной улыбкой на устах и готовностью бежать на помощь каждому.
Но теперь уже никто не брал его услуги. Все, как один, жители деревни ополчились на него за его малодушие, за его переменчивую натуру, а французы, как вы можете знать, больше всего не терпят непредсказуемости, она их страшит и нервирует. И, куда бы ни шел Баратинёр, никто не желал с ним иметь никаких дел. Лишь самые бессовестные звали его, да и те забывали сделать главное – поблагодарить, ведь, будучи в меньшинстве, они теперь считали, что сами делают одолжение, разрешая себе помогать.
– И что же были это за перемены нрава? – перебил я. Все это время, пока мой собеседник вел рассказ, я не переставал наблюдать за стариком, который переходил от одного посетителя к другому и прикладывал свои старые руки к груди с немой просьбой.
– Никто не знает, да и не хочет знать. Баратинёр стал городским сумасшедшим, а что на уме у такого, кому охота знать? Его странные метаморфозы случаются и поныне, вот сейчас, полагаю, у него пора услужливости, посмотрите, как он старается привлечь внимание хоть кого-нибудь, да разве ж теперь это возможно? Люди – просто неблагодарные свиньи, вот вам мое глубочайшее мнение на этот счет, дорогой друг.