— Матушка не больна, — заявила она первой, не став дожидаться, пока заговорит отец. — И она не может меня заразить. Тогда почему…
Такеши взмахнул рукой, останавливая поток слов дочери, и она, наконец, заметила повязку у него на ладони, которой еще не было во время вчерашнего ужина.
— Чему я тебя учил? — спросил отец, нахмурившись. — Если я говорю, значит, так надо. Мои слова не обсуждаются. Это один из основных постулатов, на которых основаны взаимоотношения самурая и даймё, и я считал, ты его запомнила. Ты можешь выучиться обращению с нагинатой и копьем яри, но ты никогда не сможешь назвать себя онна-бугэйся, если не будешь подчиняться приказам.
Пока отец говорил, лицо Хоши утратило всю краску, сделавшись мертвенно-бледным. А под конец на ее щеках двумя яркими пятнами вспыхнул румянец, и она закусила изнутри щеку. О, как же она хотела возразить отцу! Но внутреннее чутье подсказывало ей, что стоит промолчать. В этот раз отец не был настроен что-либо с ней обсуждать.
Хоши резко отвернула в сторону лицо, и волосы упали ей на глаза, закрыв от взгляда Такеши. Тот косился на притихшую дочь, явно недовольную и несогласную с ним, и кипевшую возмущением, но все же молчавшую. Косился и сдерживал ухмылку. Иного он и не ожидал.
Он вошел следом за Хоши в ее комнату, залитую солнечным светом, и плотно закрыл за собой дверные створки. Дочь повернулась к нему лицом и неосознанно шагнула назад, подальше от него и поближе к распахнутым седзи. Но, вскинув подбородок, она смотрела на отца прямо и не отводила взгляда, хотя и заметно нервничала.
— Я хочу рассказать тебе кое-что. Сядь, — Такеши опустился на татами, скрестив перед собой ноги, и хлопнул по полу ладонью. Он дождался, пока дочь усядется напротив, прежде чем продолжил. — Твоя матушка болеет. Ее болезнь не заразна, но причиняет ей много страданий. Вы вдвоем уедете из поместья на какое-то время, чтобы она поправилась и отдохнула.
Пока Хоши ошеломленно моргала, пытаясь осознать услышанное, Такеши внимательно следил за выражением ее лица. Его дочери лишь семь, и он уже взваливает на нее слишком многое.
— Твоя матушка действительно больна сейчас, — повторил он. — И ты должна проследить, чтобы во время вашей поездки с ней все было хорошо.
Глаза Хоши округлились — столь сильно она удивилась. Она заерзала на месте и, опустив взгляд, принялась раз за разом натягивать на коленки ткань от широких штанов хакама. Отец смотрел на нее, не отрываясь, и Хоши это чувствовала, и ей делалось неуютно и даже чуть-чуть страшно.
— Это ненадолго, — вновь заговорил Такеши. — Вас будет сопровождать Рю-сама — это лекарь твоей матушки, и кто-то из моих самураев — я еще не решил, Масато или Мамору.
Хоши тряхнула головой и смахнула упавшие на лоб волосы. Она подняла на отца обеспокоенный, тревожный взгляд, но не заговорила, лишь прикусила губу.
— Вы отправитесь в один из дружественных нам монастырей, и ты сможешь продолжать там свои тренировки и обучение.
— Если мы едем ненадолго, отец, то это не так важно, ведь правда? — девочка окинула его быстрым взглядом исподлобья и вновь уставилась на свои ладони.
— Это может занять какое-то время, — уклончиво отозвался Такеши. — Может быть, вплоть до весны. В том месте, куда вы отправитесь, зимы гораздо теплее. Это хорошо для твоей матушки.
— Но весна еще ужасно нескоро, — расстроенно прошептала девочка, и сердце Такеши болезненно сжалось.
Он протянул руку, и она с готовностью прильнула к нему, крепко прижавшись к плечу. И замерла там, словно птичка.
— Всего четыре месяца. Когда шла война, меня не было в поместье гораздо, гораздо дольше. Ты будешь очень храброй девочкой, и совсем не заметишь, как пролетит время. А потом, когда мы вновь увидимся, ты покажешь мне то, чему научилась.
Хоши просияла и часто-часто закивала. Обещание отца посмотреть на ее успехи в занятиях примирило ее с необходимостью пожить какое-то время не в поместье. Она будущая онна-бугэйся и не должна бояться небольших трудностей.
— Прости меня за то, что ослушалась, — пробормотала Хоши ему в плечо.
Ей сделалось ужасно стыдно за свое неподобающее поведение. Ее мама болела, а она вела себя совсем как ребенок. Пререкалась с отцом, мешалась Мисаки! Ведь еще никогда отец не запрещал ей ничего без повода, и всегда, когда он говорил о чем-то или просил, это было действительно важно.
Такеши кивнул и поцеловал ее в лоб.
Глава 50. Отравитель
Такеши шел по дому широко и стремительно — как и всегда, и редкие слуги, оказавшиеся в господской части, поспешно уступали ему путь, и кланялись вслед. Такеши неосознанно сжимал и разжимал правую ладонь, бередя незатянувшиеся порезы, и хмурился, думая о предстоящих делах.
Он нашел Мамору во дворе перед главным домом — тот отдавал последние указания самурайским патрулям, которым предстояло встретить Асакура и проводить их к поместью.
— Наоми и Хоши вместе с Рю-самой уедут на какое-то время из поместья, — сказал ему Такеши. — Их будет сопровождать Масато. Пока все заняты подготовкой к встрече Асакура, я хочу, чтобы ты обыскал все минка — и слуг, и самураев. И все поместье, все комнаты, включая мою. Ищи засушенные травы и ягоды, мешки с ними, горшки, готовые отвары — любые, кроме тех, что относятся к лекарственным. И начни с комнат своей жены и сестры, — Такеши пристально и жестко посмотрел на него, и Мамору показалось, что под ногами зашаталась земля.
Он покачнулся и даже шагнул назад, чтобы сохранить равновесие.
— Такеши-сама… — он заговорил и замолчал, услышав, как дрогнул голос. Прикрыл на секунду глаза, сделал глубокий вдох и склонил голову. — Да, Такеши-сама.
Минамото отпустил его резким кивком и проводил взглядом. Со спины Мамору стал разом похож на старика, хотя шел с расправленными плечами, не горбясь. Такеши знал: если то, чем травили Наоми, найдется в комнате Ханами или Мисаки, он лишится своего вернейшего самурая. Мамору не будет с этим жить.
Когда за рикшей, увозившей его семью, закрылись ворота, Такеши подумал, что поместье опустело. Необъяснимая, неразумная мысль посетила. Ведь сейчас в поместье находилось самураев вдвое больше обычного — в преддверии визита Асакура он приказал стянуть воинов из ближайших расположений. И слуги вносили свою лепту в суету, заполняя дорожки в саду и комнаты в доме своими шагами, приготовлениями, негромкими голосами.
Но его жена и дочь уехали, и Такеши понял, что остался один.
Такеши ушел к месту, где упражнялись обычно самураи, и сперва долго, медленно и вдумчиво подтачивал свою катану — это занятие всегда успокаивало его и помогало сосредоточиться, облечь мысли в плавную, тягучую форму, и позволить им скользить единым потоком на задворках сознания. А после вел бой с невидимым противником, раз за разом рассекая катаной воздух. Там его и нашел Мамору спустя пару часов, когда солнце перешло полуденную черту.
Скинув куртку, Такеши жадно пил холодную воду из бамбукового ковша, и кожа на его груди и плечах покраснела в местах, куда попадали капли. Услышав знакомые шаги, он не подал вида и стоял к Мамору спиной, пока он не остановился и тихо кашлянул, привлекая его внимание.
Такеши знал ответ до того, как Мамору его произнес. Если бы удалось что-то найти, он вел бы себя иначе.
— Я все осмотрел, господин. Не нашел ничего необычного, или подозрительного, или странного, — произнес Мамору убитым голосом.
Он ощущал необъяснимую вину и чувствовал, что был обязан что-то найти, а теперь подвел своего господина. И еще он ощущал беспомощность. Он не знал, чем был вызван приказ господина, и мог лишь догадываться, почему он велел начать с комнат его жены и сестры. Мамору не считал, что вправе задавать вопросы. Не теперь, когда господин, очевидно, перестал ему доверять.
— Я тебе верю, — сказал Такеши, словно прочитав его мысли.
Ему было совсем не сложно угадать, о чем думает Мамору: отчаяние и беспокойство предельно четко виднелись на его лице.
— Иначе не стал бы просить осмотреть комнаты Ханами и Мисаки, — добавил Такеши будто само собой разумеющееся.
Накинув на плечи куртку, он повернулся к Мамору и провел ладонью по длинным волосам, выбившимся из традиционной прически во время его упражнений с катаной. Прошло столько лет, но Такеши все еще помнил, как кололи ладонь его коротко, нарочито рвано обрезанные волосы. Он поклялся стричь их, пока не отомстит за свой клан. Но отмстил ли он по-настоящему, уничтожил ли всех врагов? Его жену травят, и значит, свою клятву он не исполнил.
— Осмотрите хранилища, проверьте наши запасы. Должно быть что-то, что укажет нам на это существо…
Рю-сама сказал ему, что скорее всего Наоми травили не ядом, а лекарством — целебными травами, которые по отдельности использовались, чтобы врачевать раны, а все вместе вызывали выкидыши. И если он прав, следы таких трав должны остаться где-то в поместье. Лекарь подготовил для них перечень трав, которые использовали обычно женщины, чтобы избавиться от нежеланной беременности: адонис, горец птичий, пижма, шалфей, болотная мята, сенна, тысячелистник, лавровый лист, змеевик, душица.
Просто так им неоткуда бы взяться в поместье Минамото. Если их найдут, значит, кто-то намеренно собирал их.
Предположений, кто мог стоять за отравлением, было множество. Хеби и Ханами — самое очевидное. Уязвленный в своей гордости клан Токугава, утративший после войны последнее достоинство. Остатки союзников и последователей Тайра, которых они так и не смогли истребить до конца. Асакура. Кто-то из многочисленных советников, дядюшек, родственников Нарамаро, посчитавший, что он оказывает на Сёгуна слишком большое влияние. Да мало ли у него врагов! Назвать союзников будет легче и короче. А сколько тех, кого он не воспринимает всерьез, не считает настоящей угрозой?.. Но даже полумертвая змея кусает до смерти.
Ханами. Быть может, ее стоило исключить из длинного списка людей, которые могли сотворить такое с его женой. За минувшие годы она множество раз доказывала и словами, и на деле преданность своему новому клану. Своему мужу. И его господину. Она выхаживала Наоми, она помогала ей управляться с делами поместья.