Кажется, они договорились. Скоро они объявят о появлении нового сёгуна.
Когда он вошел в спальню, Наоми даже не шелохнулась. Она спала глубоким, крепким сном, как обычно свернувшись в клубок на самом краю футона, и ее длинные волосы белели в лунном свете на темных простынях. В иные дни она всегда дожидалась его прихода, но теперь Такеши слишком поздно возвращался в их комнаты.
Снимая куртку и штаны хакама, он не отводил взгляда от жены.
О чем еще ты не говоришь мне?
Он помнил, что однажды Наоми упомянула Како. Но тогда она рассказала лишь о слухах, что ходили вокруг его имени. И не добавила ни слова обо всем прочем. Раньше она бы не промолчала.
Такеши опустился рядом с ней на футон и лег на спину, укрывшись простыней. Он мало спал и плохо засыпал в последние дни; стоило закрыть глаза, и в голове зарождались десятки мыслей. То, что он не успел сделать, то, что должен сказать, то, что следовало разрешить в ближайшее время, и то, что могло еще подождать. И каждую ночь число несделанного и несказанного увеличивалось, пополняясь все новыми и новыми вещами, требовавшими его внимания.
«Мы должны уехать. Я слишком давно не был в поместье, — думал он сегодня, пустым взглядом рассматривая тени, что плясали на низком потолке. — Завтра поговорю с Асакура, и мы уедем».
Сонное дыхание Наоми нарушало царившую в комнате тишину, и Такеши вслушивался в него, пока размышлял.
«… и она скучает по детям…».
Как и он. Он не знал дочь большую часть ее короткой жизни, и когда вернулся, видел ее не так часто, как следовало. Не так часто, как хотел. Но ее глазами на него смотрели все ушедшие поколения клана Минамото, и в ее лице он угадывал знакомые, родные черты. И он любил ее, безусловно любил, как умел. Как, наверное, любил ее мать.
Такеши вздохнул, и по левую руку от него вздрогнула Наоми. Она резко проснулась и открыла глаза, слыша неистовый стук своего сердца. Что-то испугало ее во сне, но она не помнила — что. Она поняла, что не одна, и прикусила облегченно губу. Как много она помнила ночей, когда в одиночестве лежала на футоне после дурного сна и смотрела невидящим взглядом прямо перед собой, и ждала восхода солнца.
Наоми повернулась на другой бок и подвинулась ближе к Такеши, накрыла ладонью его плечо и вновь закрыла глаза. От нее веяло сонным теплом и покоем. Он долго смотрел на нее и незаметно для себя уснул.
* Есть два способа сидения на татами за низким столиком — «сэйдза» и «агура». «Сэйдза» — это строгая официальная поза, человек сидит на пятках, выпрямив корпус. Такеши сиджит в позе «агура» — более расслабленная поза, человек сидит, скрестив перед собой ноги (так сидеть позволено только мужчинам)
* масляные стационарные лампы тодаи, без абажура, были основным способом освещения помещений на протяжении средних веков, с ХII до ХVI века.
* сёдзи — в традиционной японской архитектуре это дверь, окно или разделяющая внутреннее пространство жилища перегородка, состоящая из прозрачной или полупрозрачной бумаги, крепящейся к деревянной раме.
* Васи — традиционная японская бумага. Отличается высоким качеством: прочностью (практически невозможно порвать руками), белым цветом, а также характерной неровной структурой.
* События в работе происходят примерно после 1190 года. Как раз в это время в Японии был установлен сёгунат Камакура, и первые трое сёгунов принадлежали к роду Минамото, которые основали в 1192 году один из древних городов Японии — Камакуру. Слова Такеши — косвенная отсылка этим событиям, имевшим место в реальной истории Японии.
Глава 46. Поместье Минамото
Наоми перечитала свиток три раза. Нарамаро Татибана — сёгун — так гласило его содержимое, скрепленное к тому же большой круглой печатью Императора. Новый сёгун. Казалось бы, ей не из-за чего удивляться — именно такой исход подсказывала ей интуиция. Но все же Наоми была удивлена.
«Но кто кроме него? — размышляла она, скользя невидящим взглядом по ровным столбцам иероглифов. — Я бы почувствовала, будь это Такеши. А он бы не сдержался, будь это Дайго-сама».
Она лукавила, конечно, в чем не признавалась даже самой себе. Если хотел, ее муж умел сохранять нечитаемое выражение лица долгое, долгое время. И он бы сдержался, стань сёгуном избранный не им и Нарамаро человек. А она бы ничего не почувствовала, потому что невидимая душевная связь между людьми бывает только в легендах.
Кожей Наоми ощущала внимательный взгляд Такеши и не спешила поднимать склоненную над свитком голову.
— … должны будем направить людей… договорились, что в течение двух месяцев… — до нее сквозь шум собственных мыслей долетали обрывки разговора Такеши с Яшамару-саном и Масато-саном.
Он собрал их в комнате, в которой занимался делами поместья, чтобы объявить об установлении в стране сёгуната и показать полученный накануне свиток.
— Празднества состоятся в императорском дворце во вторую неделю хадзуки*. К тому моменту все должно быть готово.
Наоми прослушала бОльшую часть разговора и потому не вполне понимала, о каких приготовлениях говорил Такеши. Ей не терпелось остаться с мужем наедине и задать все те вопросы, что накопились.
— Что не так? — в голосе Минамото звучало нетерпение. Он смотрел по очереди на Яшамару и Масато и казался недовольным.
Наоми вгляделась повнимательнее в лица мужчин и прочла в них подлинную оторопь. Редко, крайне редко они позволяли себе подобные проявления эмоций.
— Но ведь это вы — могущественнейший самурай, — после некоторого колебания произнес Масато-сан.
— Могущественнейший однорукий самурай, — с усмешкой Такеши взмахнул культей. — Сёгун без одной руки — довольно странное и жалкое зрелище, — жестко отрезал он, и против воли Наоми захотелось втянуть голову в плечи. Она ненавидела, когда голос мужа становился таким. Твердым, ледяным и злым.
Ни Масато, ни Яшамару, будучи преданными Такеши до последней капли крови, не держали и мысли, что сёгуном может стать кто-то другой. Кто-то кроме него. И он напрасно злился. Недостойно винить людей за их верность.
— Но я ценю, — сухо добавил Такеши, и Наоми поняла, что он смягчился.
— Все будет исполнено, господин, — сказал Яшамару.
— Подготовкой к празднеству займется Наоми-сан, — Минамото едва заметно повел головой в сторону жены. — Нарамаро-сан просил подумать над тем, чтобы уменьшить подати для крестьян в месяце хадзуки в честь установления сёгуната. Яшамару, еще я хочу, чтобы ты начал восстанавливать в Эдо наше сожженное поместье.
— Такеши-сама, сейчас наши хранилища практически пусты, — озадаченно произнес управляющий, выводя кистью на пергаменте хаотичный узор.
— И что? — Минамото перебил его, не дослушав. Он поднял голову от свитка, который просматривал, и впился в Яшамару цепким взглядом. Сегодня он не был настроен выслушивать оправдания и позволять с собой пререкаться.
— У нас не хватит золота, — Яшамару, очевидно, настроение своего господина не уловил. Поежившись против воли, Наоми покосилась на мужа. О, как же хорошо она знала это выражение его лица!
— Яшамару, мне не интересны сложности, с которыми ты столкнешься, когда будешь исполнять то, что я тебе приказал, — ледяным голосом отчеканил Такеши, не отводя от лица управляющего тяжелого взгляда. — Мне нужно, чтобы ты его исполнил. О другом я знать не хочу.
— Да, Такеши-сама, — управляющий поспешно склонил голову, осознав, наконец, что выбрал неудачное время для возражений, пусть даже и разумных. — Я понимаю.
— Все, — Минамото дернул подбородком. — Идите.
Яшамару и Масато вышли из комнаты со всей возможной поспешностью, не растеряв все же присущего самураям достоинства, и Такеши с Наоми остались наедине.
Когда за ними закрылись двери, Минамото позволил себе короткий вздох.
— Я устал слушать, что кто-то не может что-то сделать, — сказал он, хмурясь. Он потянул ворот темно-синего кимоно в сторону, оголив шею, и бросил короткий взгляд в окно.
Наоми силилась подобрать слова, но все, что приходило в голову, казалось ей то излишне утешающим, то чрезвычайно банальным. Ничего не решив, она положила ладонь ему на плечо. Она думала, что Яшамару прав, а Такеши — нет. Как управляющий должен восстанавливать целое поместье, если у них нет золота? Такеши требует от него невыполнимого и запрещает себе перечить, но после строго спросит, если приказ не будет исполнен. Но стоит ли ей говорить об этом?
— Устал, еще когда мы были у Нарамаро, — Такеши поднялся и принялся измерять шагами комнату.
Из окна на татами и стены лился теплый, неяркий свет и доносились звуки живущего обыденной жизнью поместья. Сидя в углу в тени, Наоми внимательным взглядом провожала каждое движение мужа.
— Он долго не соглашался стать сёгуном, — Такеши вновь заговорил, нарушив продолжительное молчание. Он остановился и повернулся лицом к жене, спиной к окну. — Тоже не мог.
С усмешкой он заметил, как Наоми, решив было заговорить, сдержала себя в последний момент, и слова так и не сорвались с ее языка. Она завела за ухо выбившиеся из высокого пучка волосы и устремила на него выжидающий взгляд.
— Но после сэппуку Фухито у нас не так много возможностей для выбора, — жестко заключил Такеши. — А поскольку сёгун с одной рукой довольно нелепое зрелище, все было предопределено.
Такеши умел быть безжалостным к другим, но безжалостнее всего он был к самому себе. Наоми казалось, что иногда он намеренно упоминает отрубленную руку. Словами он будто бы сечет себя.
— Нарамаро-сан возьмет теперь на себя большую ответственность. Он мог этого не хотеть, — тихо сказала Наоми. — И его колебания можно понять.
— Нужно делать, что должно, — непреклонно отрезал Такеши. — Кто, если не он, мог стать сёгуном? Дайго-сан?
Покачав головой, Наоми вздохнула.
— Не все способны жить так, как ты. И разделять твои убеждения, — она смотрела на Такеши, но в то же время будто бы сквозь него — на игру света и тени на гладкой поверхности ширмы. — Ты судишь всех по себе, но так нельзя! Ты слишком многого требуешь от других, и не думаешь, что люди — разные. То, что с легкостью дается тебе, может требовать нечеловеческих усилий от кого-то еще.