Все время пока она говорила, Такеши смотрел на нее тяжелым взглядом, скрестив на груди руки.
— Это лишь оправдания, Наоми. В конечном счете — ты либо делаешь, либо нет, — он отвернулся к окну и принялся сосредоточенно смотреть на бурлившую снаружи жизнь. — Потом, когда будет уже поздно делать, ты никогда не убедишь себя в том, что ты не могла, что ты была права, решив немного выждать, что, как бы ни торопилась, все равно не успела. Я знаю, о чем говорю.
— О чем? — она могла промолчать, как делала раньше, но чувствовала, что будет очень жалеть, если промолчит теперь.
Такеши усмехнулся.
— Однажды мы с отцом опоздали к моей матери, — сказал он просто. — А могли бы успеть, но слишком долго колебались.
Кровь бросилась к щекам Наоми, и она зажмурилась. «Не задавай вопрос, если не хочешь услышать ответ», — в который раз напомнила она себе.
После услышанного продолжать разговор ей не хотелось. Такеши не изменится, и у него есть причины. Она также не отступит от своей точки зрения, потому что очень хорошо знает, каково это — не соответствовать чужим ожиданиям. И слышать об этом каждый день, и видеть это в каждом взгляде.
Наоми поднялась, и светло-серый, почти жемчужный шелк кимоно заструился вокруг ее фигуры. От бедра и вниз по подолу шла яркая вышивка — тонкие ветви с зеленой листвой и цветами сливы. Обернувшись на звук, Такеши встретился взглядом с Наоми, и хмурое выражение постепенно исчезло с его лица.
— Завтра я отправлюсь с Мамору в поместье Токугава за твоей мачехой и сводной сестрой, — немного погодя сказал он и, шагнув к двери, распахнул створки.
— Да. Я помню, — она кивнула, радуясь, что с каждым разом ей все лучше и лучше удается сохранять ровный, беспристрастный тон. — Почему ты едешь сам, а не отправишь Яшамару-сана, как хотел?
Они шли по коридору — Такеши чуть впереди, и потому Наоми не видела его лица. Но видела, как заходили желваки на его левой скуле.
— Так будет лучше.
Подобный ответ Наоми не удовлетворил.
— Что происходит у тебя с Яшамару?
Такеши остановился на полушаге и всем телом повернулся к Наоми. Они стояли в одиночестве в длинном переходе, соединяющем левое и правое крыло поместья. В послеполуденное время слуги редко заходили сюда; для них находились занятия в нежилой части, где располагался очаг для приготовления пищи.
Наоми чуть приподняла голову, вздернув подбородок с тем же упрямством, как и прошлогодней весной при первой встрече с Такеши. В непривычно распахнутом вороте кимоно, оголявшем его грудь, виднелся хвостик одного из шрамов — он находился как раз на уровне глаз Наоми, и она цеплялась за него взглядом снова и снова.
— Я не могу доверять ему так, как доверял прежде, — он хмурился, все еще не решив окончательно, стоит ли поддерживать этот разговор. — Он не раз меня подводил.
Он усмехнулся, заметив недоумение во взгляде Наоми.
— Ты со мной не согласна, — заключил он. — Любопытно, ты не помнишь или не считаешь, что Яшамару тогда меня подвел?
На ее щеках двумя небольшими, овальными пятнышками вспыхнул румянец.
— Когда тебя похитили. Когда у Асакура в меня целился Нанаши. И еще мне рассказали, что Яшамару высказывал недовольство тем, что провел почти всю войну в поместье, — не дождавшись ответа, он перечислил сам.
Последнее, очевидно, особенно сильно раздражало Такеши. Он едва не скрипел зубами, когда говорил об этом.
— Тогда отошли его куда-нибудь, — жестко предложила Наоми. — Ты все равно больше не сможешь нормально к нему относиться. Зачем тебе управляющий, которому ты не доверяешь?
— Почему ты так думаешь?
— Потому что ты не прощаешь людям ошибок, Такеши, — Наоми пожала плечами и повернула голову, отведя в сторону взгляд.
Минамото иронично хмыкнул.
— Это правда. Но я и не должен. Иначе меня не будут бояться предать, подвести и обмануть, — он развернулся и зашагал вперед, искоса то и дело поглядывая на Наоми.
Она шла чуть позади и морщила лоб, как делала всегда, когда глубоко о чем-то задумывалась.
— После войны тебе нужны преданные люди, — поравнявшись с мужем, она тронула его за локоть. — Яшамару-сан предан тебе, как никто. Даже если он и ошибался в прошлом, тебе придется это забыть. Иначе у тебя никого не останется, Такеши. Когда был жив… — она запнулась, потому что поняла, что не способна произнести вслух имена тех, кого они потеряли за это время, — когда были живы все, ты мог обойтись без Яшамару. Но сейчас ты не…
— Я знаю, — Минамото перебил ее и коротко взмахнул рукой. — Я не могу без него обойтись. Ты ведь права, Наоми, — невесёлая улыбка тронула его губы. — Я еще никогда так остро не нуждался в преданных людях. Даже когда мой брат уничтожил клан.
Такеши говорил просто, но эта простота еще сильнее подчеркивала ужасный смысл его слов. После смерти отца, Фухито, Ёрико и Кацуо осталось крайне мало тех, кому он мог доверять, на кого мог положиться. Круг этих людей всегда был узок, и потому каждая потеря воспринималась невероятно остро.
Не глядя, Наоми сжала его правую руку, переплетя пальцы.
— Ты их найдешь, — сказала она и затрепетала, когда сухие губы мужа мимолетно коснулись ее виска. — И еще я хочу тебе сказать… я убедилась сегодня утром…
Такеши окаменел подле нее, и Наоми, улыбнувшись, договорила уверенно и твердо:
— У нас будет ребенок.
И когда в будущем ей скажут, что Такеши Минамото не умеет улыбаться, она вспомнит этот момент.
***
Хоши топала по татами, крепко сжимая ее указательный палец. Когда по-детски пухлые, еще не крепко стоящие ножки подгибались, девочка шлепалась на пол и принималась удивленно-рассеянно оглядываться по сторонам, будто не верила, что она и впрямь могла упасть. Наоми терпеливо подставляла ей палец и ждала, пока дочь схватится за него и вновь неумело зашлепает по татами.
— Она очень самостоятельная, — заметила Мисаки, наблюдавшая за возней матери и дочери все утро.
— О да, — со смехом отозвалась Наоми. — И упрямая.
Хоши, будто почувствовав, что говорят о ней, задрала голову и нашла взглядом мать. Она залопотала что-то лишь ей одной понятное, потянула Наоми в угол, где за низким столиком для каллиграфии сидела Томоэ и вырисовывала на бумаге аляповатые картинки тушью.
— Тоже хочешь порисовать? Не любишь, когда Томоэ что-то делает, а ты нет? — Наоми улыбнулась и послушно последовала за дочерью. По пути Хоши еще пару раз шлепнулась на татами, а когда они наконец добрались до Томоэ, сразу же принялась стаскивать со столика рисунки.
— Хоши, нет!
— Мама, она все мне испортит! — маленькая Фудзивара в негодовании резко взвилась на ноги, а Хоши, которой не позволили больше раскидывать бумагу, расстроилась и захныкала.
— Так делать нельзя. Так делать нехорошо, — Наоми опустилась перед дочерью на колени. — Нехорошо портить рисунки Томоэ. Больше так не делай.
Хоши ревела уже в голос, обиженная в самых лучших своих чувствах, Томоэ дулась, скрестив на груди руки и выпятив нижнюю губу, и Наоми, оказавшись между ними, переводила усталый взгляд с одной на другую.
— Мисаки, помоги нам собрать рисунки, — негромко попросила она и протянула руку к Томоэ, которая тут же скользнула к ней под бок.
— Мама, она всегда портит мои вещи, — обиженно пробормотала девочка.
Наоми перехватила взгляд Мисаки и нахмурилась.
— Милая, не обижайся на Хоши. Она не понимает, что расстраивает тебя. И делает это не со зла, — она погладила маленькую Фудзивара по растрепанным волосам и взглянула на хнычущую дочь. — Не дали тебе разбросать бумагу, а ты расстроилась, да? Такое горе для такой упрямой малышки, — с улыбкой заговорила Наоми. — И что я буду делать, когда ты сможешь бегать без моего пальца?..
— А я тоже ходила с тобой за ручку, мама? — встрепенулась Томоэ и с жадным любопытством взглянула на нее.
— Тоже, милая, тоже, — спокойно откликнулась Наоми, сохранив на лице улыбку.
Но ее сердце болезненно сжималось всякий раз, как маленькая Фудзивара называла ее матерью или, как сейчас, принималась расспрашивать о своем детстве, и приходилось ей врать.
— Что ты рисовала? — спросила она, чтобы отвлечь девочку от воспоминаний.
— Наше поместье, — Томоэ подскочила и вприпрыжку добралась до столика, чтобы взять с него собранную Мисаки бумагу. Она вернулась к Наоми и принялась показывать ей рисунки — черные кляксы и широкие мазки, в которых никак не угадывались очертания поместья. Привалившись к левому боку матери, сладко засопела набегавшаяся Хоши.
«Мне нужна помощница, — не в первый раз подумала Наоми, рассеяно слушая Томоэ. — Я не справляюсь с ними уже сейчас, а скоро родится малыш».
Неосознанным жестом она накрыла ладонью пока еще плоский живот, который никак не выделялся под плотной тканью кимоно.
Ее внимание привлек шум, доносившийся снаружи сквозь открытые ставни, и она встала, подхватив на руки сонную Хоши, и подошла к широкому окну. Томоэ засеменила следом за ней, ухватившись за подол кимоно.
— Возьми ее, — поморщившись, Наоми отдала дочь подошедшей Мисаки. Она не могла подолгу носить девочку на руках из-за спины, которая в последнее время начинала болеть всякий раз, стоило ей поднять что-то тяжелое.
Снаружи она увидела сбившихся в полукруг самураев. Их спины загораживали обзор, но по шуму и отдельным выкрикам Наоми поняла, что они наблюдают за чьей-то схваткой.
— Что там, мамочка? — Томоэ дернула ее за кимоно, и она опустила голову, пожав плечами.
— Хотела бы я сама знать.
Прищурившись, она увидела, что с противоположной стороны за происходящем наблюдает ее сводная сестра. Ханами стояла в тени деревьев с пожелтевшей осенней листвой, держа в руках одну из плетеных корзин, в которых служанки обычно носили грязное белье.
Наоми видела ее третий или четвертый раз со дня свадебной церемонии с Мамору, хотя прошло уже больше двух месяцев. Они избегали друг друга с тщательностью, достойной лучшего применения. Мачеху же Наоми не видела с того дня ни разу.