Муж Юли с ними не поехал, зато уехал Антон, муж Вики.
Помню сообщение в мессенджере: «Мы выдвигаемся», а спустя несколько часов сообщение: «Мы на месте».
Чуть позже он прислал мне фотографии: обычная деревня, улица, вдоль нее дома, деревья. Двор дома, в котором их расквартировали. Какая-то мазанка, черепичная крыша — и все кругом в винограде.
Деревня называлась Фабричное.
Несколько дней они просто жили там, он так же, как и из города Т., постоянно выходил на связь, писал что-то совершенно не связанное с войной. Как будто бы ничего не изменилось, просто сменилась локация.
В Фабричном на его карту упала наконец-то первая полноценная зарплата. Ну как — полноценная… Он утащил с собой в тюрьму кучу долгов и непогашенных исполнительных производств, и как только Минобороны завело для него зарплатную карту, соответствующие инстанции тут же наложили на нее обременение на круглую сумму.
Поэтому от первой полноценной зарплаты мгновенно осталось лишь 50 %.
Служба судебных приставов требовала справку об участии в СВО, а справок не было. Справку мы получили только в конце сентября.
Тем не менее начисление зарплаты дало ощущение хоть какого-то порядка и нахождения в легальном, правовом поле.
До той поры иногда и меня, и его посещало ощущение, что эти бойцы — вообще просто какие-то призраки.
Они есть, они ходят на боевые задания, гибнут, калечатся, но их при этом будто и нет.
Сейчас стало немного увереннее смотреть в будущее.
Через пару дней после начисления зарплаты он неожиданно пропал. Я, как обычно, потянулась за телефоном с утра, но там не было привычного мне уже «Доброе утро, любимая жена».
Я написала ему сама: «Доброе утро, любимый муж».
И ничего не получила в ответ.
Весь день прошел на иголках.
Звонила Вика. От нее я узнала, что ее мужа уже как сутки нет на связи. Что с его телефона ей отвечали в мессенджере, но явно не его стилем. Она звонила, а трубку никто не брал.
Мы обе понимали, что там у них что-то происходит. Но что? И у кого это прояснить?
Все прояснилось утром следующего дня, когда муж вышел на связь.
Мне прилетела от него СМС с опозданием почти на сутки: «Я в красную зону».
Потом он позвонил.
В ночь с понедельника на вторник, то есть с 11 сентября на 12-е, Антон и его группа уехали на задание. В этот же день, 12 сентября, их группа зашла в окопы противника и была разгромлена, понесла потери. Задание, поставленное их группе, было провалено, сами они не выходили на связь, и была срочно сформирована вторая группа, куда вошел мой муж.
Эту группу в ночь с 12-е на 13-е отправили в то же место, но другим маршрутом.
Муж отправил мне СМС, выходя на задание, но оно не ушло, там, где он его набирал, не было связи.
Вторая группа тоже не прошла и не выполнила задание. Они потеряли одного бойца и вечером 13 сентября были отведены в тыл.
Одновременно с ними в Фабричное начали возвращаться бойцы первой группы, выбравшиеся из ловушки, в какую попали, с наступлением темноты.
Телефон мужа до утра лежал в бронемашине, на которой их увезли на задание, и забрал он его только утром 14 сентября.
Все вроде бы прояснилось, и можно было бы выдохнуть, но не выдыхалось.
Я остро почувствовала, что относительно спокойные времена кончились — и передо мной встали во весь рост реалии войны.
Это уже не дни под орешником в городе Т. Это уже не домик в деревне.
Это война как она есть — и маячащая рядом смерть.
Этим же вечером, 14 сентября, муж ушел на новое задание, на сей раз успев отправить мне СМС.
Он пробыл на нем ровно сутки, и уже вечером 15-го я получила долгожданное СМС.
Прошло несколько дней, внешне спокойных, но напряженных внутри, и новое задание. Снова сутки — и снова вечером долгожданное, ценой в тысячи бриллиантов сообщение.
Каждый раз он ярко и красочно описывал мне пережитое.
Именно тогда я узнала от него о существовании в окрестностях Работина (это название мне уже было известно) страшного места под названием «Очко Зеленского».
Из его рассказов формировались картины, от которых стыла кровь у меня, находящейся за тысячи километров от этих событий. И она леденела еще больше, когда я понимала, что это не просто описание чего-то, а рассказ, изложение пережитого и увиденного.
Я будто на экране телевизора или смартфона видела, как они вереницей бегут по этим кустам, уставшие, чумазые, пыльные, а им прямо по пятам навешивают и навешивают какие-то мины, снаряды, наблюдают за ними с дрона.
Я будто сама смотрела за ними с этого дрона, чувствуя появляющуюся седину…
В конце сентября муж прислал мне скан справки участника СВО.
Детей перевели на бюджетную форму обучения, начислили социальные выплаты. Служба судебных приставов на основании этой справки приостановила исполнительные производства.
Как бы тяжело мне ни было морально и психологически, но и первые за полтора года деньги, заработанные мужем, и снятие нагрузки в виде оплаты за обучение так или иначе заставили меня вздохнуть свободнее.
Глава XXТюремные дневникиВремя
Существует стереотип, что в тюрьме время встает, что оно тянется очень медленно.
Это не так. Время здесь летит так же, как и везде. Вообще, когда тебе за сорок, время летит, где бы ты ни был.
Вместе с тем именно время, а не быт, не условия, не сам факт лишения свободы является самым тяжелым грузом для заключенного.
Давит не только время, уложенное в срок, взятый у тебя авансом, вперед, но и время, оставшееся позади. То есть те годы и месяцы (а у кого-то и десятилетия), которыми ты шел сюда, накапливая бремя грехов.
Здесь постоянно встает вопрос, на который ты сам для себя должен найти очень важный ответ: ты или признаешь фундаментальную ошибку своего бытия, порочность и неправильность самой модели своей жизни и тюрьму как конечную расплату за все, или же ты воспринимаешь ее как временное испытание и трудность на своем пути — и тогда ты должен быть готов встать и идти дальше, когда прозвенит звонок, чтобы одним рывком покрыть понесенные убытки.
Время — самый ценный ресурс человека, особенно если тебе за сорок. Очень важно, находясь в тюрьме или в лагере, сделать все так, чтобы извлечь хоть какую-то пользу от того времени, что отведено на твой срок. Вариантов, увы, не так много: творчество, образование, приобретение полезных навыков, в ряде особых случаев — поправка здоровья.
Ну и, конечно, ревизия пройденного пути, переосмысление и переоценка тех или иных событий. Тотальный Reload.
Глава XXIЗачем эта война?
В моем понимании Война и Женщина — непримиримые враги.
Я знаю, конечно, что в мире было немало воинственных женщин, как принимающих участие в боевых действиях, так и выступающих зачинателями и руководителями военных кампаний.
Иногда в шутку, иногда почти всерьез, с восхищением, муж сравнивал меня, столкнувшись с теми или иными проявлениями моего характера, с Маргарет Тэтчер.
Из его рассказов, посвященных биографии «железной леди», я знаю, что в ее политической карьере был такой момент, когда пришлось принять решение, на которое не решился бы никто из мужчин, окружавших ее.
И это решение было связано с отправкой войск на другой край Атлантики, где, пользуясь политическим и экономическим кризисом в Великобритании, аргентинские военные решили отобрать у англичан Фолклендские острова.
Ни страна, ни общество, ни армия не были в то время готовы к войне.
Отправлять за океан пришлось то, что удалось набрать буквально «с бору по сосенке», опустошив все военные склады и перенаправив на военные нужды деньги из стремительно скудеющей казны.
Мало кто верил в успех, когда британская флотилия покинула свои острова и двинулась на юг.
Возможно, поэтому взрослые дяденьки в гражданских пиджаках и адмиральских мундирах и предпочли отмолчаться, спрятаться за спину непопулярного политика в юбке, чтобы в случае чего спихнуть ответственность за провал на «глупую бабу».
Но англичане победили, а Тэтчер именно тогда и стала «железной леди».
Другой вопрос: был ли это ход женщины как таковой — или же это был ход женщины, играющей в мужские игры там и тогда, когда мужчин в нужном месте и в нужное время попросту не оказалось?
Я бы не хотела принимать такие решения. Это не значит, что я бы не смогла их принять.
К сожалению, жизнь показала, что женщина способна на многое, будучи поставленной в патовые условия.
Но людям свойственно тянуться к тому, что им соприродно. И я никогда не смогу понять и разделить энтузиазм и погружение женщин в стихию войны.
Война для женщины — это то, что крадет, уводит и губит ее близких.
Даже та война, цели и причины которой понятны, осязаемы и не подлежат сомнению.
Была ли эта война для меня такой?
Могла ли я всерьез понять и принять, поверить, что эта война — реинкарнация Великой Отечественной? Разделить внушаемые со всех сторон постулаты, что наша армия, взломав границы сопредельного государства, идет «освобождать свои земли»?
Мне с точки зрения простого обывателя было тяжело и практически невозможно это понять и принять.
Мой папа родом из Одесской области и на момент распада СССР, когда мои родители уже почти десять лет, как развелись, жил там. Естественно, по факту он стал гражданином Украины и те разы, что приезжал к нам в гости, был обладателем синенького паспорта с трезубцем на обложке.
Это был обычный селянин, трудяга, бесконечно далекий от какой-то политики.
Могла ли я всерьез поверить, что мой папа какой-то там фашист и бандеровец, мечтающий истребить русских младенцев и радующийся гибели людей на Донбассе?
Нет, конечно.
Могла ли я всерьез разделять постулаты о том, что-де это такой же русский человек, как и житель условно Курганской области, которому кто-то внушил, что он человек другой национальности?