На связь он не выйдет уже никогда.
О том, что произошло дальше и как развивались события, мне проще рассказать словами мужа, так, как он это рассказал мне.
«Став (Саша-риелтор из моих рассказов) стал для меня одним из самых первых товарищей на СВО. Мы познакомились в учебке, вместе прибыли на передок и вместе же были откомандированы в группу эвакуации в составе одной из рот 5-го батальона 810 брмп. Наша партия была разбита на несколько групп, и в ту, в которой был я, Став не попал. Но размещался он неподалеку от той ямы под сеткой, в которой жили и дежурили мы. Поэтому, естественно, периодически мы с ним встречались. Вместе мы эвакуировались с этих позиций, в числе последних погрузившись на отходящие КамАЗы, вместе убыли на тыловую базу. Оттуда спустя три дня отдыха мы переместились в какую-то лесополосу и отсюда уже выдвинулись в составе резервной группы под Работино. Это с ним я лежал глухой темной ночью под орешником, когда прибыли, как на пикник, саперы и, спровоцировав своим безалаберным поведением ракетный удар хохлов, превратили эту тихую лесополосу в ад. Выбрались мы оттуда разными путями, но в дальнейшем последние свои дни в 810 брмп держались вместе. Вместе и вернулись в город Т., в «синюю яму», где царили бардак, пьянство и всеобщее разложение.
Тут-то и сказалась разница наших характеров и мировоззрения. Я сразу же смекнул, что отсюда надо срочно уносить ноги, а Саша, напротив, решил, что в этой мутной воде протянуть время получится подольше, война от тебя никуда не денется, нет никакого смысла бежать впереди поезда навстречу опасностям и рискам.
Был он очень неплохой парень. Но была ему присуща эта вот южанская вальяжность, нега и сонность, которые часто примечал я у жителей Ставропольщины и Краснодарского края.
У нас, у уральцев, как: есть движ, все вскочили, заорали и побежали.
А этому надо все обдумать, посмотреть, перекурить, обождать.
Это его и сгубило.
Прошло два-три дня с того момента, как я с последней партией добровольцев уехал в «Рысь». В домики на окраине города Т., где мы были расквартированы, приехала военная полиция, и всю «синюю яму», а с ней и Сашу, выгребли на кичу. Телефоны отобрали, а потом небольшими партиями рассовали по каким-то подразделениям.
Все они значились как «пятисотые». А произошло это потому, что командир нашей роты, той, с которой мы прибыли из учебки, загремел уже по целому букету тяжелейших статей (убийство, разбой, износ, торговля оружием) в ФСБ. А потому весь личный состав оказался как бы «бесхозный» и разом записан в дезертиры. И брать таких бойцов в нормальное подразделение никто не хотел.
Шанс был один — вырваться в «Рысь». Я им воспользовался, а Став от него отказался.
Не могу сказать наверняка, что он бы выжил у нас. Гарантий тут никаких никто никому дать не может. Но, попав в руки военной полиции как «пятисотый», он существенно уменьшил свои шансы на благоприятный исход.
Досконально его дальнейших мытарств я не знаю. Он погиб в конце сентября или начале октября, а попал в руки ВП числа, наверное, 9 сентября. То есть это время он где-то находился, возможно, его перекидывали из подразделения в подразделение. Так или иначе, но в конце концов он оказался под началом командира с не очень хорошей репутацией. На зэков этот командир смотрел исключительно как на расходник, а уж на проштрафившихся зэков — просто как на утильсырье. То, что по факту Став никаким штрафником не был, его не интересовало.
Так Саша оказался на своем последнем боевом задании.
Обстоятельства его гибели я узнал под самый Новый год, когда совершенно случайно выяснил, что мой напарник по охране «Лесной сказки» (база в лесополке километрах в десяти от нашего пункта дислокации), Вовка Самарканд, был с ним на том самом задании.
Им нужно было занять какие-то позиции, до которых надо было метров семьсот пробежать по абсолютно голой местности. Вышли на край лесополки, перекурили, собрались с духом и побежали.
Я пишу эти строки, сидя у себя дома на диване, и у меня уже холодок в животе и мокнут ладошки. А в коленях сразу же появляется предательская ломота.
Семьсот метров по открытой местности.
Бежать. Только бежать и молиться.
Они побежали. Став, как мне рассказал Самарканд, сразу же отстал, то бежал, то переходил на шаг. Кричал: «Мужики, подождите, куда вы…»
Они пробежали метров пятьсот, до спасительной лесополосы оставались сущие пустяки, когда раздалось отвратительное жужжание, напоминающее зуд бензопилы, и прямо на них вылетел вражеский FPV-дрон.
Все кинулись врассыпную, упали на землю, вжались в нее, стараясь слиться с сухой осенней травой.
Дрон сделал круг и зашел на них сзади, выбрав в качестве цели Сашу. Влетел ему, лежащему, точно между ног.
Самарканд говорил мне: «Я так до сих пор и понять не могу, как он так… как он так, прямо начисто ему все сзади срезало… Мы подбежали, а там прямо как бритвой, по самые кости…»
Они потащили его назад, двое взяли под руки и просто поволокли его, орущего, стонущего, дергающегося, по дороге туда, откуда пришли.
Оставалось метров пятьдесят, когда их догнал второй FPV-дрон.
Сашу бросили прямо на дороге и рассыпались по полю.
Дрон долго кружил над ними, выбирая цель. Самарканд сказал, что уже попрощался с жизнью, ибо ему казалось, что оператор выбрал его.
Это, конечно, было бы логично — не добивать еле живого бойца, а убить или покалечить второго.
Для меня так и осталось загадкой, почему украинский оператор не ударил по кому-то еще. Что им двигало? Гуманизм? Слабо верится. Слабые камеры FPV-дрона образца осени 2023 года, которые могли реально не различить бойцов в сухой траве того же цвета, что и их обмундирование? Не специалист, не могу сказать.
Саша, по словам Самарканда, был просто обезумевшим от боли. Он лежал прямо на дороге и не обращал никакого внимания на дрон. Шевелил руками и ногами, кричал, дергался.
Так или иначе, но, сделав очередной круг, FPV с визгом влетел ему прямо под бок. Я не уточнял тогда, забыл, но мне кажется само собой разумеющимся, что броник они с него сняли на месте ранения и волокли его налегке.
Вовка сказал: «Когда мы подошли, он прямо весь раскурочен был с этой стороны, его на спину перевернуло, а из живота пучком все кишки вывалились…»
Я слушал молча, не перебивая. Курил сигарету за сигаретой и только лишь изредка задавал уточняющие вопросы.
До того я просто знал, со слов Кота, что Сашу убило двумя дронами. Так и в заметках своих написал, без подробностей. Подробности мне раскрывались сейчас…
«Ну, тут-то хоть сразу? На глушняк?»
«Да, все, он уже мертвый был… Да он и так был не жилец, с оторванной жопой-то… Как ты ее замотаешь… Вытек бы».
Но они его все равно тащили. Знали, что не жилец, но тащили.
А вот тело они оставили. За живого боролись, а мертвого оставили в поле.
Ну, я им не судья и не прокурор, может, в той обстановке было по-другому никак.
Но он долго лежал там, в том поле.
Я общался с его женой, подводя ее к страшной вести, а он там лежал. Я через кучу подсказок вывел ее на командира, а он еще там лежал.
Лишь в ноябре я узнал от жены, что земной путь моего товарища Става завершен — и он обрел покой на кладбище своего города…
Его звали Александр Козлов».
Да, он обрел покой.
И произошло это благодаря воле и упорству его жены. Она не опустила руки, она бомбила и трясла все инстанции, переворачивала с ног на голову тыловые и близлежащие госпитали.
По наводкам моего мужа она понимала, что Саша мертв, что его больше нет. Но она не пускала эти мысли в себя, продолжая бороться. Она поставила своей целью если не живым, так мертвым найти и забрать своего мужа.
Командир ей так и не позвонил. Она сама вышла на него. Благодаря ее энергии и настойчивости начались какие-то процессы, какие-то действия, принялись какие-то меры.
Вскоре она узнала, что Саша уже в морге Ростова.
Не доверяя никому и ничему, она выехала в Ростов, прошла там все круги ада, но добилась опознания тела и убедилась, что это он.
Смогла бы я, случись страшное, проявить тот же уровень воли и энергии?
К счастью, мне не пришлось найти ответ на этот вопрос.
Глава XXVРазговор у камина
Мы сидим у пылающего камина и смотрим на пляшущие языки пламени.
Я не знаю, что это за дом и как я здесь оказалась.
Мне неуютно здесь, но не страшно.
Незнакомец по правую руку, в тени.
Несмотря на горящий камин, от него веет холодом. Он будто сделан не из плоти и крови, а из металла. Я не чувствую, чтобы от него веяло злом, но нет в его облике и намека на что-то светлое, доброе.
Он будто за пределами этих категорий.
На нем черного цвета китель с крестом под воротником, голова не покрыта. Пламя изредка выхватывает из темноты черты его лица — умного, волевого, с глубоко посаженными глазами.
Я изредка смотрю на него, а он смотрит не отрываясь на пламя, будто видя в его игре какие-то неведомые мне картины.
— Как вас зовут? — начиная разговор, спросила я, не зная даже, поймет ли он меня.
— Михаэль, — сразу же ответил он.
Я поняла, что он отвечает на другом языке, хотя это имя звучит одинаково на всех языках. Тем не менее я почувствовала, что пойму его в любом случае. Что его слова проникают сразу же в мозг, не нуждаясь в стадии перевода.
— Кто вы? — не сколько из любопытства, сколько для того, чтобы проверить свою догадку, сразу же следом спросила я.
— Я — танкист.
Он отвечал на немецком, но я, не зная этого языка, поняла его, как и предполагала, сразу же.
Я думала, что спросить, но он неожиданно заговорил сам.
— Когда-то очень давно, много-много веков назад, вы, женщины, правили этим миром.
Вы были главным, что существовало на Земле. Основой основ. Венцом эволюции. Центром мироздания. Мужчины существовали только лишь для того, чтобы помочь вам породить новую жизнь. Продолжить круговорот людей. Больше мы ни для чего были не нужны в этом мире. Расходный материал. Ваши слуги, рабы. Такова была воля природы, ее задумка.