Внутри их был настроен какой-то ультра- или инфразвук, как у термитов, и они все ему подчинялись и следовали.
Не имеющие таких настроек «азерс-бразерс», немногочисленные чеченцы и дагестанцы внутрь этого сообщества не допускались и пребывали в русской массе. Они, конечно, тоже проходили по разряду «пиковых», но, как говорится, «есть нюанс».
Во всяком случае, они были вписаны в русскую уголовную иерархию и, хотя занимали в ней относительно привилегированные места (нет, не герцогов и графов, если брать феодальную лестницу из учебника истории, а скорее рыцарей, эсквайров), следовали указаниям общепринятых преступных авторитетов, а не этнических вождей.
Таджики же с узбеками двигались в абсолютно автономном режиме.
По моим прикидкам, их было 40 % в лагере, а русской массы с инкорпорированными народами — 60 %. В принципе, в каком-то ином сообществе такого расклада было бы достаточно, чтобы подчинить себе номинальное большинство. Но в тюрьме немного иные расклады.
Во-первых, у русского уголовника «красные линии» гораздо дальше смещены в сторону субъекта агрессии, чем у айтишника Жени из Волгограда, женат, трое детей. Там, где айтишник Женя однозначно отступит, Васька Череп, вполне вероятно, засадит заточку в печень.
«Пиковые» это очень хорошо чувствуют. Они далеко не такие отмороженные и дикие, как многими принято считать. Там, где заточка в печени носит неиллюзорный и неабстрактный характер, их модель поведения радикально меняется и рациональное поведение начинает доминировать. Их расхолаживает ощущение безнаказанности. В тюрьме его нет. В тюрьме невозможно забить толпой Ваську Черепа и раствориться среди своей массы. В тюрьме любой шаг будет идентифицирован — и отвечать придется.
Да, в 99 % случаев «пиковые» всегда отмазывают своих, какие бы дикие выходки они себе ни позволяли. С высочайшей долей вероятности любой вопрос, вплоть до убийства, будет урегулирован их вождями.
Но безальтернативно с хлопотами и внутри общеуголовной иерархии. Просто взять и загондошить Ваську Черепа не получится. Подчеркиваю — «просто». Загондошить, конечно, можно, но потом придется «зарешивать вопросы». Однозначно. А из этого следует, что пусть и в силу сложившихся обстоятельств, но придется признать сюзереном кого-то из русских положенцев. А это крайне болезненно для лидеров тюремного джамаата, ибо подрывает их авторитет внутри своего круга.
Они же там внутри, среди своей паствы, говорят, что не боятся «ни воров, ни мусоров» и никого, кроме Всевышнего, не признают в принципе. А тут, получается, надо идти договариваться с каким-то русским.
Надо, потому что на открытую конфронтацию и открытый вызов тюремному миру они пойти не могут.
Тому есть две причины: первая заключается в том, что власть в колонии относится к проблемам вверенного хозяйства много более участливо, чем государственный аппарат РФ к своей стране. Если дело дойдет до открытого столкновения русской массы и союзных народов с «пиковыми», хозя мгновенно заведет в лагерь ботинки, и тогда «пиковым» однозначно придется туго. Там, где на воле менты и Росгвардия будут щелкать клювом и выражать озабоченность, во ФСИН никто колебаться не станет. Кого ботинки будут лупить с особым сладострастием, я думаю, для всех очевидно. Нам бы тоже досталось, но больше для профилактики.
Вторая причина заключается в том, что любой из вождей «пиковых» может оказаться в силу тех или иных причин на другой зоне. А там, например, такой опоры на «зеленую массу» уже нет. И ему придется держать ответ за свои былые действия уже по общеуголовным понятиям.
Поэтому «пиковые» у нас в лагере не стремились к захвату власти и установлению своих порядков. Но очень жестко и решительно проталкивали идею своей автономии.
Модель автономии была такова: «пиковый джамаат» признает номинальный сюзеренитет русских лидеров на зоне. Но живет по своему укладу. Накосячившие «пиковые» судятся и наказываются только своими.
В колонии была установка: «По лагерю кулак не ходит». «Пиковые» ее очень часто нарушали. Как правило, полем битв становилась столовая, где они привыкли пробиваться на раздачу без очереди. С этим было связано много инцидентов, когда кто-то из русских зэков, не выдержав такой наглости, пытался призвать «пиковых» к порядку и уважению других арестантов, которые тоже хотят есть и которые стоят в очереди. Как правило, это заканчивалось словесной перепалкой, «пиковые» слетались со всей столовой и, подобно стае грачей, галдели на осмелевшего зэка, за которого иногда никто даже и не вписывался. Иногда было такое, что к зэку присоединялись другие арестанты, было и такое, что «пиковых» удавалось отогнать от кормушки и заставить встать в очередь. Но максимальный успех не превышал формулы 1:1. То есть баланду берет кто-то из русской массы, за ним «пиковый», потом снова кто-то из русской массы. А так вот, чтобы загнать всю стаю «грачей» в хвост очереди, я не помню. Помню зато много других инцидентов, когда русский зэк, выразив возмущение наглостью «пиковых» в столовой, без каких-либо диалогов, молча и мгновенно получал удар по лицу, что являлось грубейшим нарушением тюремных правил. Драку немедленно гасили, стороны конфликта разводили, после чего… «пиковый» куда-то исчезал, телепортируясь на свой барак, и более оттуда не выходил до разрешения инцидента. Спустя какое-то время делегация «пиковых» вождей шла в русский блаткомитет и начиналось «зарешивание».
«Пиковые» настаивали на том, что виновный из числа их людей должен быть осужден и наказан ими же. Русские блатные, понимая безальтернативность этого решения, соглашались, но требовали публичности данной экзекуции, чтобы не растерять свой авторитет в глазах ропщущей русской массы.
Достигался компромисс. В присутствии представителей русского блаткомитета кто-то из «пиковых» вождей отвешивал «пиковому» же косепору той или иной степени оплеуху и читал ему нотацию, призывающую к миролюбию и предотвращению агрессии. На этом стороны расходились, русскую массу собирали в КВР вечером, и блатные зачитывали нам постановление о решении конфликта со строгим предупреждением, что если кто-то посмеет тронуть «пикового», поднявшего руку на нашего человека, то отвечать уже будет перед общеуголовной вертикалью власти.
На следующий день «пиковый» появлялся в столовой, сверкая белозубой улыбкой, расправив плечи, гордый и довольный своим ухарством. Его радостно приветствовали соотечественники, неделю, а то и две он купался в их восхищении и уважении.
Он был их герой.
Сам по себе инцидент обсуждению не подлежал. Никто из них даже не ставил вопрос, прав или нет был их человек. Этот момент вообще находился за гранью их внимания. Никому даже в голову не приходило находить своему герою оправдание, ну, типа, мол, русский нагрубил, был очень дерзок или же сделал опасное движение рукой, спровоцировавшее превентивный удар. Нет! Это даже не обсуждалось.
Какая разница? Это наш человек, и нам удалось его отбить от русских, минимизировать его наказание и получить гарантии, что больше его никто преследовать не будет.
Однако, повторюсь, успешно и блестяще решая любые вопросы, связанные со спасением своих людей, «пиковые» целенаправленно не стремились к агрессии. У них не было цели прямо подчинить русскую массу или же разрушить русскую преступную вертикаль.
Их задачей был автономный режим их «ксении», гарантии невмешательства русских в их дела, а также нераспространение общеуголовных устоев на их сообщество.
Их диалог с русским тюремным миром в принципе укладывался в речь Абдуллы из «Белого солнца пустыни», обращенную к Верещагину.
Абдулла, как мы помним, не был враждебно настроен к Верещагину. Все, чего он хотел, чтобы осколок отживающего свое мира не мешал ему, Абдулле, строить свой.
У Абдуллы не было желания убить Верещагина, сжечь его дом, изнасиловать его жену. Он готов был мириться с ним на задворках своего мира и дать ему спокойно дожить свои дни. Ведь Абдулла понимал, что эпоха Верещагина кончилась и стратегически он для него безопасен. Он был даже готов заплатить золотом за то, что, в принципе, мог взять силой.
Поэтому и «пиковые», успешно решая в свою пользу любые конфликты, сами их не искали и, в принципе, не стремились к ним как таковым.
«Пусть русские стоят в своей очереди и не вякают, когда наши люди подходят на раздачу вне ее, и мы не причиним им никакого вреда», — они искренне полагали, что это хорошая и честная формула мирного сосуществования.
Ну что стоит русскому Ване пропустить без очереди точика Насрулло на раздачу? Что от него, кусок, что ли, отвалится?
Что ему стоит подождать в бане места в помывочной, пока точик Насрулло нежится в холодной воде? Точик Насрулло не работает, ему некуда спешить, он может нежиться и час, и два, и три… Ваня ограничен часовым перерывом внутри рабочей смены в строго определенные дни, но такова уж его доля. Пусть приходит в другое время, в конце концов. Ну или крепанется без помывки, что ему…
Пусть русский везде подождет, пропустит, отодвинется, уступит. Зато ему не сломают нос, не пробьют голову, не выбьют зубы. Никто же не хочет так просто, с ровного места, ломать нос и выбивать зубы человеку только за то, что он русский, что вы тоже какими-то зверями нас выставляете, искренне рассуждали «пиковые», свято веря, что озвученная модель — это очень выгодное предложение и не соглашаться с ним — это, знаете ли, какое-то безосновательное хамство, даже, можно сказать, дерзость.
Венцом благорасположения «пиковых» к русской массе (к той массе, какой они хотели бы ее видеть) становились религиозные и национальные праздники, когда они проставлялись на весь лагерь пловом. Настоящим, сваренным в казане пловом с мясом — неслыханным гурманством на фоне повседневной баланды.
Плов смягчал самые злые и воинственные сердца. На какое-то время глухой, плохо сдерживаемый ропот умолкал в русской массе. Кто-то, явно не обладающий стратегическим видением, мог в эти часы обронить, что, в принципе, и так можно жить…