А потом, она так иногда походила на Лизу! Так походила…
К ужину он вернулся. Мамаев и впрямь присутствовал, хотя почти не ел и разговаривал мало - боли мучили. Ночью Катерина кошечкой скользнула в кровать, прилезла под круглый бок мужа, заласкалась, замурлыкала, и ее острый маленький носик ткнулся в его шею.
- Чего на этот раз?
- Люблю своего пусика.
- А еще денежки, так?
- Пусика больше.
- Сапожки я тебе куплю, не подлизывайся.
- А шубку?
- Ты их ешь, что ли? Только тебе привез лисью.
- А сейчас норка в моду вошла, - капризно протянула Катюша, и ее тонкие пальчики затеребили мочку его уха.
- Черт с тобой! Получишь.
Он знал, что, согласившись, обеспечил себе спокойствие на несколько дней.
Глава 16
Громкий лязгающий звук разнесся по пустынной набережной. Федор поднял глаза от коричневой поверхности стола и тупо посмотрел в окно. За грязноватым конторским стеклом протарахтел, качаясь и скрипя, первый городской трамвай. Вот уж чудище тупомордое! Не первый год по N-ску громыхает, а Федор все никак к нему не привыкнет.
Егоров глубоко вздохнул, получилось жалостно, горестно, по-бабьи. Он прикрыл форточку, отгораживаясь от шума просыпающегося города, вновь сел и уронил голову на сложенные руки. Как же он несчастен! Пусть он богат, уважаем, здоров, силен, он такой, каким всегда хотел быть, но в то же время и беден, и немощен, и далеко не так всесилен, как ему казалось. Он бесплоден! В этом его слабость, в этом несчастье.
Когда после года семейной жизни Катя так и не забеременела, Федор забеспокоился. Ему нужен наследник, чай, не мальчик, пора отцом становиться, да и ей на пользу пойдет материнство, а то все наряды да прогулки по парку с подружками. Но сколько они ни старались, сколько ни кувыркались на скрипучей, еще отцовой, кровати, зачатие так и не происходило.
Егоров стал косо посматривать на жену, вот задохлик достался, у других девать чебышей некуда, а его баба и одного заделать не может. Когда еще год прошел, уже Катерина на мужа ополчилась.
- Чего ты вдруг решил, что во мне дело? У меня по женской части все в порядке.
- У меня по мужской тоже вроде, - злился Федор.
- Тебе сорок скоро стукнет, а еще ни одна тебе не принесла, не удивительно ли?
- А кому приносить? Жена-покойница то постилась, то молилась. Неколи ей было глупостями заниматься.
Отругивался Егоров, а в душе холодел. Может, и права Катька-то. Сколько баб у него было кроме Нонны, а ни одна… Хотя бы вот Лушка. Только к Фоме кувыркнулась в койку, и на тебе - через девять месяцев аж двойня.
Тайно Федор прошел обследование у доктора Косицкого, известного в губернии специалиста. Кровь сдавал, мочу, мазки-помазки всякие. И что же? Когда, профессор, у меня будут дети? НИ-КОГ-ДА! - вынес Косицкий приговор. А потом успокаивал, про усыновление талдычил, про бедных, несчастных сироток бухтел. Да только Егорову чужие не нужны.
Катя долго плакала, всю ночь, но уже на следующий день пришла в себя настолько, что попросила новый пеньюар и аршин золотой тесьмы на отделку шляпки. Видать, не особо и переживала. А вот Федор сам себе удивлялся. Раньше и не думал о детях особо, и пухлые ребячьи мордашки не вызывали у него привычного для многих взрослых умиления, а вот поди ж ты, узнав, что такого пухляка у него никогда не будет, загрустил, сник, на судьбу шибко осерчал.
Вот и теперь вместо того, чтобы делами заняться, пялится на причудливый узор стола, перегибы всякие, плетения прожилок рассматривает, словно, разобравшись в их лабиринте, постигнет всю тайну мироздания.
- Федор Григории, можно? - лысоватая голова адвоката Рихтера просунулась в дверь.
- А что, восемь уже? Тогда заходите.
Рихтер сел, блеснул проницательными карими глазами из-под стекол очков.
- О чем вы хотели посоветоваться?
- Помните завещание деда моего? - После кивка Федор продолжил: - Там сказано, что фирму я должен завещать только своим детям, а до этого единолично владеть и управлять.
- Точной формулировки я сейчас не смогу вспомнить, но суть такова.
- Я вот что думаю. - Федор задумчиво подергал себя за бороду. - Ежели реорганизовать фирму в акционерное общество, а семьдесят процентов акций оставить себе, это не будет нарушением?
- Ну… - Рихтер сосредоточенно замолчал. - В юридическом смысле вы перестанете… Хотя, пожалуй, все же… - Он решительно хлопнул по подлокотнику. - Не советую.
- Я же останусь формальным владельцем.
- Но юридически вы перестанете им быть.
- Чем мне это грозит?
- Понимаете, обосновать можно любой поступок. Юриспруденция вещь гибкая. Но! - Рихтер самодовольно улыбнулся. - Своей реорганизацией вы можете нарваться на опротестование завещания со стороны других формальных наследников.
- Значит, мне нельзя этого делать?
- Я этого не говорил. - Рихтер заерзал возбужденно. - Просто я хотел сказать, что у ваших родственников появится шанс отсудить часть акций.
- Вы моих родственников видели? Иван-дурак, тятя-придурок да тетка, эта, конечно, не дура, но баба темная.
- Но у нее есть муж, дети.
- Пфффф, - Егоров презрительно скривился. - Мозгов у них меньше, чем у вас волос на голове.
- Им подсказать кто-то может, надоумить, потом, когда дело заходит о больших деньгах…
- А если я сам им подарю акции эти?
- Прекрасно, но лучше расписочку возьмите. Так и так, претензий не имеем.
- Возьму. - Егоров навалился грудью на стол. - Но если что, с вас голова полетит.
- То есть как? - испугался адвокат.
- Да ладно, не пужайтесь. У меня родственники либо душевнобольные, либо пустоголовые. Нам ли их бояться. Подарю чудикам теткиным по три процента, да и хватит с них, пятнадцать выброшу на торги, все остальное себе.
- Можно полюбопытствовать, зачем вам это?
- А вы не догадываетесь?
- Из-за налогов?
- Именно. После реорганизации налоги пойдут не с общего оборота, а с отдельного пая, а это экономит мне тысячи. Так-то!
Хорошее настроение вновь вернулось к Федору. Грела мысль о том, что он вновь хозяин судьбы, а еще радовала предстоящая поездка в Ольгино.
Ольгино. Аккуратные домики, утопающие в сирени, тенистые леса, быстрые прозрачные воды Сейминки, берега ее, то крутые, обрывистые, поросшие кислым щавелем, то пологие, песчаные. А еще там есть две его красавицы-мельницы, величавые, мощные, и терем из красного дерева, притаившийся в зарослях пируса.
Любил он свою дачу, больше чем любой дом за свою жизнь. Нравились Федору и лубочность его, и узорчатость, и цвет, глубокий, матовый, словно в глубине дерева, как муха в янтаре, застыл давным-давно плененный богами огонь.
А сколько ругани было с архитектором, а с Катей! Первый все финтифлюшки дурацкие приделать собирался, даже - надо было додуматься - петушка на башенку водрузить, словно на птицеферме какой, а вторая, пустоголовая, львов мраморных требовала, да чтоб лапами шеи чесали. Зоопарк какой-то!
С архитектором Егоров быстро разобрался, приказ отдал, и все дела, а вот с благоверной своей повозиться пришлось. Уж и тряпки дарил, и денег давал, и Мамаеву чудодейственного лекарства из заграницы заказал, а ей все одно - львов подавай.
- Хошь, комнату тебе сделаем, как в замке шотландском? - нашелся Федор.
- Это как?
- А с камином, гобеленами, чучелами.
- Львов?
- Да что ты привязалась-то ко львам этим?
- Львов хочу.
Но все же сдалась.
Егоров хмыкнул, вспоминая тот разговор. Упертая баба у него, капризная, а все равно без нее плохо. Как бы он без Катьки-то Лизу черным углем в памяти замалевал. То-то и оно!
Приехал Федор в Ольгино еще засветло. На мельницах побывал, с пристани мужиков разогнал, лавку проинспектировал. К восьми к даче подъехал. Только на крыльцо - а из дверей Катя, в слезах, лохматая:
- Дедушка умер! - И бросилась ему на грудь.
Похоронили Мамаева с большим почетом. В дубовом, обтянутом бархатом и отделанном помпошками гробу. Панихиду служил сам митрополит N-ский, а поминки устроили в ресторане Ярмарочного дома. Это Федор постарался, полюбил он деда жениного как родного, да и вообще к старикам у него особое отношение было, уважал он их мудрость, преклонялся перед опытом, жалел за немочи.
На девятый день вдруг надумал отца повидать. С чего такое желание возникло, Федор даже себе объяснить не мог. Просто захотел. Поиздеваться, что ли, решил, а то без пакостей жить Егорову стало как-то скучно. Раньше ему все очиститься хотелось, отмыться, просветлеть, другим стать, не ради себя, ради сына, наследника, а теперь уж и незачем.
В клинике его встретили суетливо-приветливо. Профессор долго расшаркивался, строил глазки, кофею предлагал, поди, прибавки выклянчивал. А Федор не то что кофе, ни вкуса, ни запаха которого он не переносил, но и воды не смог бы в себя впихнуть, так ему не терпелось, до тошноты просто, отца увидеть. Сколько лет даже не вспоминал о нем, а теперь, когда их разделяли только коридор и запертая дверь, ему казалось пыткой даже минутное промедление, словно он измученный жаждой бедуин, который никак не может пробиться сквозь буран к заветному колодцу.
Григория он не узнал. Неподвижно сидящий дряхлый старик с пустыми глазами совсем не походил на его отца.
- Как он? - спросил Федор у доктора тихо, будто его голос мог потревожить отцово спокойствие.
- Нормально.
- Разве такое состояние можно назвать нормальным? Он же сидит, как прибитый.
- Это прогресс, сударь, что он сидит. До недавнего времени лежал.
- Вы его что, того? Перелечили?
- Вы что же, отчетов моих не читали?
- Некогда было, - буркнул Федор и вспомнил, как выкидывал, не распечатав, письма из этой больницы.
- Первый год он вел себя по-разному: то буйствовал, точно ненормальный, то поражал своим спокойствием и усердием в трудотерапии, надеялся, наверное, что его выпустят. Но его все держали, как вы и велели. - Доктор проницательно посмотрел на Егорова.