Участники подполья часто наведывались к ним в дом, иногда это были подростки, от двенадцати до семнадцати лет, девочки и мальчики харцеры. Молодежная скаутская организация, до войны весьма многочисленная, была запрещена с началом нацистской оккупации, однако под эгидой Армии крайовой харцеры помогали Сопротивлению в качестве солдат, курьеров, социальных работников, пожарных, водителей «скорой помощи» и диверсантов. Самые юные харцеры устраивали мелкие акции неповиновения – например, писали на стенах «Польша победит!» или «Гитлер – живодер!», становились подпольными почтальонами, в то время как дети постарше даже участвовали в уничтожении нацистских офицеров и спасении узников гестапо. Все помогали на вилле: кололи дрова, таскали уголь, поддерживали огонь в котельной. Некоторые возили картофель и другие огородные овощи в бункеры подполья, используя велорикшу, популярный вид транспорта во время оккупации, когда такси исчезли, а все автомобили были конфискованы немцами.
Конечно же, Рысь подслушивал разговоры скаутов, которые шепотом делились друг с другом такими соблазнительными секретами, огорчался, что ему их не рассказывали, и в то время как все остальные занимались волнующей агентурной разведкой, он оставался в стороне. Почти с самого рождения ему внушали, что существует некая внешняя угроза, настоящая, а не придуманная и не из книжки. Он знал, что о «гостях» нельзя произносить ни слова, никому и никогда, знал, что, если проболтается, он сам, его родители и все в доме будут убиты. Какая тяжкая ноша для маленького ребенка! Мир вокруг него был полон интриг и переживаний, вокруг разыгрывались подлинные драмы с участием огромного числа эксцентричных людей, а он не смел ничего рассказать ни одной живой душе. Ничего удивительного, что он с каждым днем испытывал все большую тревогу и страх, и Антонина сокрушалась по этому поводу в своих мемуарах, но чем же она могла помочь, когда взрослые тоже тревожились и боялись? В итоге Рысь стал сам для себя самым страшным кошмаром. Если вдруг во время игры он нечаянно назовет имя «гостя» или выдаст тайну подполья, его маму и папу расстреляют, и даже если сам он уцелеет, то останется один, и виноват в этом будет только он. Поскольку он не мог доверять себе самому, самым естественным было избегать незнакомых людей, в особенности других детей. Антонина замечала, что он даже не пытается подружиться с кем-нибудь в школе, вместо этого торопливо возвращается домой, чтобы поиграть с поросенком Морысем, с которым он мог разговаривать о чем угодно и который никогда бы его не предал.
Морысь любил играть в «трусишку»: он делал вид, будто испугался какого-то звука – когда Рысь захлопывал книгу или передвигал что-нибудь на столе, – и удирал со всех ног, скользя копытцами по гладкому полу. А через несколько мгновений счастливо похрюкивал рядом со стулом Рыся, готовый снова притворно пугаться и убегать.
Как бы Антонина ни желала для Рыся нормального детства, события повседневной жизни развивались таким образом, что не оставляли для этого никакой возможности. Как-то вечером немецкие солдаты заметили, как Рысь с Морысем играют в саду, и подошли из любопытства; Морысь, не боявшийся людей, потрусил прямо к ним, надеясь, что его приласкают и почешут. После чего Рысь в ужасе наблюдал, как визжавшего Морыся волокут на заклание. Убитый горем Рысь безутешно рыдал несколько дней, несколько месяцев он отказывался выходить в сад, даже рвать зелень для кроликов, кур и индюшек. Со временем он снова отважился выйти в садовый мир, но уже без прежней радостной беззаботности.
Глава пятнадцатая
Свиноферма просуществовала только до середины зимы, поскольку даже в зоопарковских постройках с центральным отоплением животным все равно требовалась теплая подстилка. Очень странным было то, что директор скотобоен, который финансировал зоопарк, по-дружески побеседовал с Яном, выслушал его просьбы, после чего отказал в деньгах на закупку соломы.
– Это же просто бессмысленно, – говорил потом Ян Антонине. – Не могу поверить, что он такой идиот!
Антонина была удивлена, потому что при нехватке продовольствия свиньи были просто живым золотом, а сколько стоит солома?
– Я испробовал все, что только приходило в голову, пытаясь его переубедить, – сказал ей Ян. – И безрезультатно. А он ведь всегда был нашим другом.
– Он просто ленивый, упрямый дурак! – заключила Антонина.
Ночи стояли трескучие от мороза, на окнах появлялись морозные узоры, ветер, забираясь в деревянные строения, отнимал жизнь у поросят. Затем последовала эпидемия дизентерии, уничтожившая почти все оставшееся поголовье, и директор скотобоен закрыл свиноферму. Решение, которое в принципе не могло не вызывать ярости, не только оставило виллу без мяса, но еще и лишило Яна повода бывать в гетто, куда он ездил якобы за отходами. Прошли месяцы, прежде чем он узнал правду: договорившись с другим мелким чиновником, директор скотобоен решил тайком сдать зоопарк в аренду немецкой компании, которая занималась выращиванием лекарственных растений.
Однажды в марте в зоопарк пришла бригада рабочих с пилами и топорами, они принялись обрубать ветки на деревьях, выворачивать цветочные клумбы, декоративные кустарники и взлелеянные Антониной розовые кусты у главных ворот. Жабинские кричали, умоляли, пытались подкупить, пригрозить, но все было напрасно. По-видимому, нацисты приказали расчистить территорию в зоопарке от цветов и прочих растений, потому что это были всего-навсего славянские сорняки, которые лучше использовать как удобрение для здоровых германских культур. Иммигранты, как правило, стараются воссоздать на новом месте что-либо из родной культуры (особенно по части кухни); однако, как поняла Антонина, политика Lebensraum[38] затрагивала не только людей, но и немецких животных и растения. Через евгенику нацисты намеревались стереть с лица земли польские гены, вырвать корни, уничтожить плоды и клубни, заменить местные семена своими, чего она и опасалась еще годом ранее, после капитуляции Варшавы. Вероятно, нацисты полагали, что суперсолдатам необходима суперъеда, которая, по мнению их биологов, может произрастать только из «чистых» семян. Нацистам, жаждавшим собственной мифологии, ботаники и биологии, в которых растения и животные демонстрировали бы древнюю породу, лишенную примеси азиатской или восточной крови, приходилось начинать с чистого листа, замещая тысячи польских крестьян и так называемые польские и еврейские хлеба и скот германскими эквивалентами.
По счастливому стечению обстоятельств в выходные в зоопарк приехал немец Людвиг Лейст, который был назначен президентом Варшавы[39] и являлся страстным любителем зоопарков; он привез с собой жену и дочь и попросил бывшего директора провести для них экскурсию, чтобы они могли представить себе, каким был зоопарк до войны. Прогуливаясь с ними по территории, Ян рассказывал о микроклимате Варшавского зоопарка и сравнивал его с Берлинским, Мангеймским, Гамбургским, Хагенбекским, а также с зоопарками других городов, к большому удовольствию Лейста. Затем Ян повел гостей в уничтоженный розарий у главных ворот, где большие прекрасные кусты, выдернутые кое-как, лежали со сломанными ветками, как жертвы войны. Жена и дочь Лейста принялись возмущаться такому поруганию красоты, а сам Лейст рассвирепел.
– Это что такое? – спросил он.
– Я тут ни при чем, – спокойно ответил Ян, вложив в голос как раз нужную долю скорби и негодования. После чего рассказал об уничтожении свинофермы и о том, что немецкая компания по выращиванию лекарственных растений арендовала зоопарк у директора скотобоен.
– Как же вы это допустили? – с яростью спросил Лейст.
– Какая жалость, – печалилась его жена, – я так люблю розы!
– А меня никто не спрашивал. – Ян сдержанным тоном извинился перед супругой Лейста, подчеркнув, что, поскольку это не его вина, все случилось из-за попустительства ее мужа.
Жена удостоила Лейста тяжелым взглядом, и тот сердито запротестовал:
– Я об этом ничего не знал!
Покидая зоопарк, он приказал Яну явиться в его кабинет на следующее утро в десять, чтобы побеседовать с польским вице-президентом Варшавы Юлианом Кульским, которому придется объясниться по поводу этого скандала. Когда на следующий день трое мужчин собрались в кабинете, стало ясно, что Кульский тоже ничего не знал об этом проекте, и президент Лейст немедленно аннулировал договор об аренде, пообещал наказать нарушителей и спросил у Кульского совета, как продуктивнее использовать зоопарк, не разрушая его. В отличие от Лейста, Ян знал, что Кульский связан с подпольем, и, когда Кульский предложил устроить общественный огород с индивидуальными наделами, Ян улыбнулся, довольный планом, который служил сразу двум целям: дешево накормить местных жителей и представить нацистов правителями, которые радеют о народе. Небольшие участки не испортят зоопарка, а влияние Кульского усилится. Лейст одобрил идею, и Ян еще раз сменил должность: директор зоопарка, управляющий свинофермой и вот теперь – учредитель общественного огорода. Из-за этой работы Яна приписали к департаменту варшавских парков и садов, и у него появился новый допуск в гетто, на этот раз для инспектирования тамошней флоры и садовых участков. По правде говоря, в гетто почти не было растительности, только несколько деревьев у церкви на Лесной улице, и уж точно не было никаких парков и садов, но Ян хватался за любой предлог, чтобы навестить друзей и «поддержать их дух, провезти контрабандой еду и газеты»[40].
В прежние времена Антонина иногда бывала вместе с Яном в гостях у знаменитого энтомолога доктора Шимона Тененбаума, его жены Лони, которая была зубным врачом, и их дочери Ирены. В детстве Ян с Шимоном вместе учились, были друзьями, оба с энтузиазмом ползали по канавам, заглядывая под камни, – Шимон уже тогда обожал всяких жуков. Его божеством, профессией и манией сделался жук-скарабей. Став взрослым, Шимон принялся путешествовать по миру, в свободное время составляя коллекцию, и к моменту опубликования пятитомного исследования жуков Балеарских островов он уже вошел в ряды ведущих энтомологов мира. На протяжении учебного года он директорствовал в еврейской гимназии, а на летних каникулах собирал редкие виды в Беловежской пуще, где жуков было великое множество и в каждом пустом бревне могли скрываться свои крошечные Помпеи. Ян тоже любил жуков, однажды даже руководил исследовательской работой по изучению крупных тараканов.