В гетто существовало подполье и в прямом значении этого слова – укрытия и проходы, кое-где оборудованные туалетами и электричеством, с маршрутами, проложенными между и под домами. Эти маршруты вели к путям, по которым можно было бежать, например протиснувшись в дыру, прорубленную в кирпичной стене, или пройдя по канализации, лабиринты которой неизбежно выводили в рукотворные убежища на арийской стороне (диаметр сточных труб был всего три-четыре фута, и зловоние там стояло чудовищное). Некоторые убегали, прицепившись к днищу повозок, которые регулярно вывозили из гетто мусорные баки, – их возницы часто контрабандой привозили еду или «забывали» в гетто старую лошадь. Те, у кого хватало денег, могли исчезнуть в частной «скорой помощи» или в катафалке, везущем якобы принявших христианство на христианские кладбища, при условии что часовые были подкуплены и не обыскивали некоторые грузовики и фургоны. Каждый побег требовал по меньшей мере полдюжины документов и постоянной перемены укрытий, в среднем семь с половиной домов; и неудивительного, что между 1942 и 1943 годом подполье напечатало пятьдесят тысяч документов.
Из-за того что стена извивалась, передняя часть здания, где жил Циглер, выходила на арийскую сторону города, тогда как редко использовавшаяся дверь черного хода открывалась прямо в гетто. В соседнем доме были размещены на карантин жертвы тифа, а на другой стороне улицы стояла мрачная трехэтажная школа из кирпича, которую отдали под детскую больницу. В отличие от остальных ворот, эти не охраняла полиция вермахта, гестапо или хотя бы польские полицейские, сидел только сторож, открывавший дверь для служащих, поэтому Яну этот путь в гетто и обратно представлялся на редкость доступным. Этот дом был не единственным, где одна дверь выходила на арийскую сторону, а другая – в гетто. Удобным перекрестком для встречи евреев и поляков было, например, здание районного суда на Лесной улице, черный ход которого открывался в узкий переулок, выводивший к площади Мировски на арийской стороне. Люди смешивались в коридорах, шепотом обменивались новостями, продавали драгоценности, встречались с друзьями, тайком передавали еду и письма – все это под предлогом присутствия на судебном заседании. Подкупленные охранники и полицейские смотрели в сторону, когда евреи убегали, особенно дети, вплоть до августа 1942 года, когда после перераспределения территорий здание суда оказалось за пределами гетто.
Была еще аптека на улице Длуга (Долгая) с выходами на обе стороны стены, и можно было уговорить аптекаря пропустить любого на нужную сторону, если тот мог назвать убедительную причину, а также несколько муниципальных зданий, через которые охранники за несколько злотых иногда позволяли пройти.
Когда лимузин Циглера прибыл на Лесную, дом восемьдесят, к трудовому бюро, водитель нажал на клаксон, охранник распахнул ворота, машина въехала во двор, и Циглер с Яном вышли. Это скучное строение было спасательной станцией для евреев, имевших трудовые карточки, которые позволяли им работать на заводах вермахта в гетто и избежать депортации.
Замешкавшись у входной двери, Ян громко и многословно поблагодарил Циглера, и, хотя того удивил неожиданно официальный тон, Циглер вежливо выслушал Яна, причем все это время сторож не сводил с них глаз. Ян растянул сцену, говоря по большей части по-немецки, вставляя кое-где польские слова, и под конец спросил уже начавшего терять терпение Циглера, может ли он пользоваться этим входом в будущем, если у него вдруг возникнут какие-то проблемы с коллекцией жуков или будет необходимость в консультации. Циглер сказал охраннику, чтобы тот пропускал Яна, когда Яну будет угодно. После чего мужчины вошли, и Циглер показал Яну дорогу в свой офис на верхнем этаже, а заодно провел его по зданию, указав на другую лестницу, которая вела к двери в гетто. Вместо того чтобы сразу выйти в гетто и отправиться к Тененбауму, Ян счел за лучшее сначала пройтись по пыльным кабинетам и узким коридорам трудового бюро, где предусмотрительно поздоровался со всеми, с кем только возможно. Затем он снова спустился по лестнице и командным тоном приказал охраннику открыть передние ворота. Он привлек к себе максимум внимания, создав впечатление громогласного, напыщенного, самодовольного чиновника, рассудив, что таким образом охранник его точно запомнит.
Через два дня Ян вернулся, тем же грубоватым тоном потребовал, чтобы ему открыли ворота, и охранник повиновался, жестом пригласив войти. На этот раз Ян направился к лестнице черного хода, вышел из здания в гетто, навестил несколько друзей, в том числе и Тененбаума, и рассказал о любопытных событиях, к которым оказался причастен Циглер.
Тененбаум пояснил, что у Циглера большие проблемы с зубами и он постоянный пациент доктора Лони; Циглер нашел в ее лице не только великолепного дантиста – все сложное дорогостоящее лечение не стоило ему ничего. (У нее либо действительно не было выбора, либо она сама предложила ему бесплатные услуги, чтобы сникать его расположение.) Мужчины договорились, что будут эксплуатировать страсть Циглера к энтомологии как можно дольше, и обсудили дела подполья. Тененбаум теперь был директором подпольной еврейской гимназии, и хотя Ян предлагал вытащить его из гетто, Тененбаум отказался, уверенный, что ему и его семье в стенах гетто будет легче выжить.
В общем, Ян подружился с Циглером, навещал его на работе, время от времени заходил вместе с ним к Тененбауму, чтобы поговорить о насекомых. Со временем окружающие стали считать его товарищем Циглера, человеком, который находится на короткой ноге с начальником трудового бюро, что упростило ему путь через ворота, и он часто приходил один, чтобы пронести еды многочисленным друзьям. Время от времени он давал охраннику небольшие чаевые, что было традицией, однако не слишком много и не слишком часто, чтобы не возникало подозрений.
Наконец настал тот день, когда ему показалось, что пора использовать ворота по назначению, которое он предполагал с самого начала, – на этот раз он вышел в сопровождении элегантно одетого и хорошо проинструктированного мужчины. Как и всегда, Ян потребовал, чтобы охранник открыл ворота, и они с «коллегой» вышли на свободу.
Расхрабрившись после первого успеха, Ян помог выйти еще пятерым, прежде чем у охранника зародились подозрения. Как писала Антонина, охранник сказал Яну:
– Вас я знаю, но кто это с вами?
Ян притворно оскорбился и, «метнув из глаз молнии», закричал:
– Я же сказал, что этот человек со мной!
Струхнувший охранник сумел лишь пробормотать:
– Я знаю, что вы можете входить и выходить, когда угодно, но личность этого господина мне неизвестна.
Любая мелочь была опасна. Один лишь проблеск вины, одно неверное слово, слишком сильный нажим – и охранник мог бы догадаться, что на кону не просто оскорбленное самолюбие, мог перекрыть ценнейший канал между гетто и арийской частью города. Быстро сунув руку в карман, Ян небрежно бросил охраннику:
– Ах, вот вы о чем. Разумеется, у этого человека есть разрешение.
И с этими словами показал свой собственный пропуск в гетто, желтое разрешение, какое получали только германские граждане, этнические немцы, а также поляки без примеси еврейской крови. Поскольку сам Ян был вне подозрений, показывать два пропуска не было нужды. Озадаченный охранник смущенно умолк. Тогда Ян благодушно пожал ему руку, улыбнулся и проговорил серьезно:
– Не волнуйтесь. Я никогда не нарушаю закона.
Отныне Ян без всяких проблем выводил из гетто евреев с арийской внешностью, но, к сожалению, охранник был не единственной угрозой. Любой чиновник из трудового бюро мог оказаться рядом, когда Ян с так называемым коллегой выходили наружу, и перекрыть им путь. Протаскивать беглецов мимо немецких солдат, стоявших на территории зоопарка, тоже было проблематично, но тут Жабинские использовали два приема, которые выручали их на протяжении всей войны: «гостей» прятали либо в пустых комнатах на вилле, либо в старых клетках, сараях и вольерах.
Со светлыми, блестящими панелями на кухне сливалась дверь с нажимной ручкой, за которой вниз шла лестница в вытянутое подвальное помещение с дополнительными комнатами. В одной из них, в самом дальнем углу, Ян в 1939 году устроил запасной выход: коридор в десять футов, ведущий прямо в Фазаний дом (птичий вольер с небольшим домиком посередине), граничивший с огородом, – это был и вход для тех, кто прятался на вилле, и удобный путь для доставки еды. Ян провел в подвал воду и устроил туалет, а шедшие наверх трубы от системы отопления помогали немного обогревать подвал. Звуки запросто проходили между половицами, поэтому, хотя «гости» слышали голоса наверху, сами разговаривали только шепотом.
Еще один тоннель, только низкий и укрепленный ржавыми железными ребрами, вел в Львиный дом, и некоторые «гости» прятались в примыкающей к нему хижине, хотя та и стояла недалеко от немецкого склада с оружием. Похожий на часть китового скелета тоннель когда-то использовался для защиты работников, которые приводили и выводили из клеток больших кошек.
Циглер навещал зоопарк еще несколько раз, чтобы поразглядывать удивительный музей насекомых и пообщаться с Жабинскими. Иногда он даже брал с собой Тененбаума под тем предлогом, что коллекции время от времени необходима ревизия самого коллекционера, и тогда Тененбаум проводил несколько часов в своем собственном персональном раю, стоя в саду на коленях и собирая новых жуков.
Однажды Циглер появился в зоопарке с золотистой таксой Тененбаумов, Жаркой, которую держал под мышкой.
– Бедная собачка, – сказал он. – Здесь, в зоопарке, ей будет гораздо лучше.
– Конечно, оставляйте, пожалуйста, – сказала Антонина.
Сунув руку в карман, Циглер достал для Жарки несколько маленьких кусочков колбасы, затем опустил ее на пол и направился к двери, не обращая внимания на собаку, которая побежала за ним и принялась скрести дверь, после чего легла рядом с ней, чтобы впитать остатки запаха последнего знакомого человека.