Поначалу каждый раз, когда Рысь садился обедать, Вицек устраивался у него на ноге, словно черный меховой тапок, инстинктивно съеживаясь, как делают зайцы, чтобы защититься от арктической бури. Позже, когда Вицек стал крупнее и мускулистее, он скакал вокруг стола, словно резиновый мяч, а во время еды запрыгивал одним махом Рысю на колени, клал на стол переднюю лапу и сгребал еду Рыся. По природе вегетарианцы, полярные зайцы могут время от времени переходить на древесную кору и сосновые шишки, однако Вицек предпочитал котлеты из конины или кусочек бифштекса, с которыми он уносился прочь, чтобы съесть их в темном коридоре. По воспоминаниям Антонины, он являлся на кухню каждый раз, когда слышал стук молотка, отбивающего мясо, заскакивал на стул, оттуда перепрыгивал на стол и хватал кусочек сырого мяса, после чего удирал с добычей и пировал, словно маленькая пантера.
Во время праздников, когда один друг прислал Жабинским в подарок польскую колбасу, Вицек превратился в зубастого вредителя, который вымогал обрезки и нападал на каждого, кто в данный момент эту колбасу ел. Со временем он обнаружил, что мясная нарезка хранится на пианино в кабинете Яна рядом с кухней. Теоретически скользкие ножки фортепьяно защищали от голодных мышей, но, как оказалось, не от голодных зайцев. Подворовывая таким образом, Вицек быстро превратился в жирного мехового разбойника, и каждый раз, уходя из дома, они сажали его под арест за угловой буфет, потому что он начал грызть и одежду. Однажды он сжевал воротник пиджака Яна, который висел на спинке стула в спальне, потом изгрыз фетровую шляпу и укоротил пальто гостя. Они шутили, что у них боевой кролик, однако в минуты грусти Антонина писала, что с точки зрения и мира людей, и мира животных она находит такое поведение шокирующим и непредсказуемым.
Когда в их хозяйстве появился больной петушок, Антонина выходила его, и Рысь заявил, что это их новый домашний питомец по имени Куба (Якоб). В довоенные времена на вилле жили куда более экзотические животные, в том числе и парочка игривых детенышей выдры, и Жабинские поддерживали традицию сосуществования людей и зверей под одной крышей, снова и снова впуская одиноких животных в свою жизнь и в свое уже довольно оскудевшее хозяйство. Смотрители зоопарка по призванию, а не силою обстоятельств, они даже в военное время, когда так не хватало пищи, окружали себя животными, чтобы жизнь казалась настоящей и чтобы Ян мог продолжать изучение психологии животных. «Характер животного будет развиваться в соответствии с тем, как ты воспитываешь, тренируешь, учишь его, – тут не может быть общего подхода, – говорил Ян. – Люди, у которых есть собаки и кошки, подтвердят, что не бывает двух одинаковых кошек и собак. Кто бы мог подумать, что кролик научится целовать людей, открывать двери или напоминать нам, что уже пора обедать?»[55]
Характер Вицека интриговал и Антонину, которая называла его «наглым», до странности хитрым и иногда даже пугающим. Хищный, плотоядный кролик, который целуется, – это просто какой-то сказочный персонаж, отличный герой для детских книжек. Она наблюдала за его эскападами, смотрела, как он застывает в ожидании: уши настороже, словно радары, отслеживают каждый шорох, напрягаются, пытаясь расшифровать звуки.
Зоопарк внутри дома порождал развеселый цирк со своими ритуалами, запахами и звуками, с дополнительными подарками в виде игр и смеха – настоящий бальзам на душу, в особенности для Рыся. Животные помогали ему забывать о войне, считала Антонина, потому, будь они в перьях или на четырех лапах, с когтями или копытами, источающие вонь барсучьего мускуса или лишенные запаха, как новорожденный олененок, со временем все оказывались в личном зоопарке Рыся внутри зверинца виллы, заключенного в границы старого Варшавского зоопарка, – такой вот зоопарк-матрешка.
На вилле некоторые представители звериного клана орошали ножки столов и стульев, некоторые грызли и рвали мебель, скакали по ней, но Антонина радовалась вместе с ними, словно они были особо привилегированными детьми. По установленным в доме правилам, приглядывать за ними входило в обязанности Рыся, маленького смотрителя, который заботился о миниатюрном королевстве малышей, нуждавшихся в заботе больше, чем он сам. Поэтому Рысь всегда был занят важными делами, теми, какие были ему по силам, пока все остальные, по-видимому, занимались своими взрослыми секретами и обязанностями.
Рысь был лишь маленьким ребенком и не мог постичь системы социальных контактов, выплат, обменов, обоюдного альтруизма, подкупов, черного рынка, взяток за молчание и подлинного идеализма военной Варшавы. «Дом под безумной звездой» помогал каждому забыть о безумном мире хотя бы на минуты, иногда на часы. Во времена опасности и неустойчивости острое восприятие каждого мгновения жизни, ее неповторимых мелочей, проявляется порой само по себе и является своего рода лекарством. Антонина знала об этом лучше других и специально «готовила» это лекарство для себя и своей семьи. Игры и животные вместе с чудесной гаммой чувств: радость, изумление, любопытство – все это наполняло дом ярким светом невинности и чуда и спасало его обитателей от ужаса окружающего мира. Подобное умение требует особенной храбрости, какая редко ценится в военное время.
Если рабби Шапира молился, сосредоточившись на красоте, святости и природе, чтобы претерпеть страдания и сохранить разум, то Антонина отвлекала обитателей виллы самым простодушным способом – например, мускусной крысой, петухом, зайцем, собаками, орлом, хомяком, кошками и лисятами, которые завлекали людей в лишенный времени мир, одновременно привычный и новый. Сосредотачиваясь на уникальной экосистеме виллы и ее повседневной жизни, они могли немного отдохнуть, подчиняясь нуждам и жизненным ритмам других видов живых существ. На просторах зоопарка по-прежнему были деревья, птицы и сад, сладкие цветки липы по-прежнему свисали, словно драгоценные футляры с ароматическими шариками, а с наступлением темноты фортепьянная музыка знаменовала окончание дня.
Этот эликсир для чувств становился еще нужнее, когда являлись дюжины новых «гостей», рассказывая кошмарные истории о том, что вытворяют нацисты; и Жабинские их тепло принимали, находя средства поддержки у «тайных групп и связных, некоторые из которых были действительно странными», как писала об этом Ирена Сендлер (подпольное имя Иоланта). Дочь врача-христианина, у которой было много друзей среди евреев, она перестроила свою работу в департаменте социального обеспечения, наняла десяток единомышленников и принялась выправлять фальшивые документы с поддельными подписями. Кроме того, она ухитрилась получить легальный пропуск в гетто через санитарно-эпидемиологическую станцию, которая, как считалось, занималась инфекционными болезнями. На самом же деле социальные работники контрабандой проносили еду, медикаменты, одежду и деньги, выводя на свободу огромное количество народу, особенно детей. Для этого прежде всего требовалось уговорить родителей расстаться с детьми, затем следовало выбрать способ, как протащить ребенка мимо часовых, – в похоронных мешках, гробах и коробках, через старое здание суда или через церковь Всех Святых, – и, наконец, распределить их по семьям католиков и приютам. В банке, которую она закопала в саду, хранился список настоящих имен детей, чтобы после войны они могли отыскать родных. Детей часто прятали монахини в сиротских приютах, и в самой Варшаве, и рядом с ней, специализируясь на самых трудных – мальчиках семитской внешности, которым было почти невозможно подобрать приемную семью; им они забинтовывали лица и головы, выдавая за раненых.
Жабинским сообщали по телефону или через гонца, чтобы они ожидали «гостя», который не задержится надолго. Ирена часто навещала их лично, чтобы сообщить новости, просто поболтать или пересидеть опасность, когда ее контора оказывалась под наблюдением. Позже ее схватили гестаповцы, но после страшных пыток в тюрьме Павиак Ирена бежала с помощью подполья; она была одним из самых любимых гостей зоопарка.
Польское правительство в изгнании, обосновавшееся в Лондоне, обеспечивало подполье специалистами для радиостанций и планировало операции, используя британские самолеты, агентов и ресурсы. Контрабандой доставлялись наличные деньги с помощью парашютистов, в чьих поясах для денег помещалось до ста тысяч долларов вместе с зашифрованными адресами тех, кому они предназначались; польские агенты, известные как cichociemni (чихочемни), «тихие и темные», также доставляли оружие, инструменты и чертежи для его изготовления. По рассказам одного из «тихих и темных», чтобы как можно меньше рассеиваться при высадке, его группа прыгала с трехсот футов, целясь в «крест из белых и красных цветов, нахальным образом торчавших посреди широкой поляны». Он сам со свистом пролетел между соснами, приземлился на ноги, и его встретил человек в каске, который быстро спросил пароль и пожал ему руку. Потом появились деревенские парнишки, забрали ящики, собрали парашюты, из которых женщины шили блузки и нижнее белье. Передав зашифрованное сообщение от верховного главнокомандующего командующему Армией крайовой, он проглотил обязательную дозу кофеиносодержащего экседрина, чтобы оставаться в боевой готовности, положил в специальный кармашек на брюках пилюлю с цианистым калием, и только потом его отвели в здание школы, где пухленькая директриса накормила его омлетом с беконом и помидорами, а на рассвете отправила дальше. Некоторые из этих парашютистов присоединялись к местным отрядам, многие сражались во время Варшавского восстания 1944 года. Из трехсот шестидесяти пяти курьеров одиннадцать погибли, шестьдесят три самолета было сбито, и всего лишь половина из восьмисот пятидесяти восьми прыжков удалась. Зато эти люди снабжали всем необходимым неутомимое подполье, причем и союзники, и враги описывали их как самую организованную группу в Европе, и это было вполне закономерным, поскольку Третий рейх расправлялся с поляками с особой жестокостью.