За время войны около трехсот человек сделали остановку в Варшавском зоопарке, направляясь к следующей станции в своей скитальческой жизни. Ян всегда чувствовал и говорил вслух, что истинной героиней этой саги была его жена Антонина. «Она боялась возможных последствий, – рассказывал он Ною Клайджеру, бравшему интервью для израильской газеты „Едиот Ахронот“, – ее охватывал ужас при мысли, что нацисты отомстят нам и нашему сыну, она боялась смерти, и все-таки она держала все страхи при себе и помогала мне [в моей подпольной деятельности], ни разу не попросив меня остановиться».
«Антонина была домохозяйкой, – сказал он Данке Нарниш из другой израильской газеты, – она не была вовлечена в политику или войну, она была скромной и застенчивой, но, несмотря на это, играла ключевую роль в спасении других и никогда не говорила об опасности».
«Ее смелость могла обезоружить даже самого серьезного врага, – сообщил он анонимному корреспонденту, прибавив, что ее сила проистекала из любви к животным. – Она не просто идентифицировала себя с ними, – пояснил он, – она иногда как будто стирала с себя человеческие черты и становилась пантерой или гиеной. И тогда, впитав их бойцовские инстинкты, она восставала как бесстрашная защитница своего вида».
Репортеру Ярону Бекеру Ян объяснял:
«Она получила весьма традиционное католическое воспитание, но это ее не останавливало. Напротив, это усиливало ее решимость оставаться верной себе, следовать велениям своего сердца, даже если это означало идти на большое самопожертвование».
Изучая особенности характера спасателей, Малка Друкер и Гэй Блок проинтервьюировали более сотни человек и выяснили, что спасатели обладают некоторыми общими основополагающими чертами. Обычно они решительны, у них быстрый ум, они идут на риск, независимы, предприимчивы, отличаются открытым сердцем, непокорностью и чрезвычайной гибкостью – они способны перестраивать планы, отказываться от привычек или мгновенно менять устоявшийся быт. В своем большинстве это нонконформисты, и, хотя многие из них всерьез придерживаются принципов, за которые готовы умереть, они не считают себя героями. Как правило, они говорят так, как говорил Ян: «Я просто выполнял свой долг – если вы можете спасти чью-то жизнь, ваш долг – попытаться это сделать». Или: «Мы делали это, потому что так было правильно»[98].
Глава тридцать шестая
На краю первобытного леса на северо-востоке Польши время как будто исчезает, два десятка лошадей пасутся там среди гигантских сосен под ослепительно-голубым небом. Холодным утром они щиплют траву в облаках пара и, проходя, оставляют за собой сладковатый густой запах. Пар от их тел уходит вместе с ними, но запах держится часами, словно невидимые облака висят над толчеей следов, и иногда на гравийной дорожке или засыпанной листьями тропинке, где не ступали копыта, попадаешь в полосу насыщенного запахом воздуха, как будто вдруг оказался рядом с сущностью дикой лошади.
С весны до осени лошади живут без помощи человека, преодолевают вброд озера, пасутся в кустах, щиплют молодые побеги, водоросли и траву. Снег ложится в середине октября и остается до мая. Зимой лошади от голода роют снег, чтобы добыть сухой травы или гнилое яблоко, и лесники из числа конной гвардии иногда привозят им сено и соль. Наделенные мускулатурой, предназначенной для стремительного бега и прыжков, они лишены жировой прослойки, защищающей от мороза, поэтому на них нарастает косматая шерсть, легко скатывающаяся в колтуны. И вот тогда они становятся особенно похожими на лошадей, которые изображены в пещерах на стоянках доисторического человека, обнаруженных в долине Луары.
Удивительные чувства испытываешь, когда стоишь и наблюдаешь за настоящими древними лошадьми, которые пасутся на лугу на опушке леса, как наблюдали за ними люди тысячелетия назад. Это ошеломительно прекрасные создания: желто-бурые, с широкой черной полосой на спине и темной гривой (иногда жеребенок рождается с черной мордой и волосами над копытами, с одной или двумя полосатыми, как у зебры, ногами). Хотя у них длинные уши и широкие толстые шеи, они легкие и быстрые. В отличие от домашних лошадей, зимой они становятся белыми, словно горностай или полярный заяц, что помогает им сливаться с ландшафтом. Изморозь скатывается на жесткой гриве и хвосте в мраморные шарики, а их широкие копыта при ходьбе не проваливаются в снег. Они благополучно переживают суровые погодные условия и скудный рацион, и, хотя жеребцы яростно дерутся друг с другом, оскалив зубы и схлестываясь шеями, все раны затягиваются быстро, словно по шаманскому заклятию. «Обитая в более древнем и совершенном мире, чем наш, – пишет Генри Бестон о диких животных в своем „Домике на краю земли“, – эти существа обладают столь развитыми чувствами, которые мы давно утратили или не обладали ими никогда, голоса, которые слышны им, нашему уху недоступны»[99].
В Беловежской пуще можно увидеть и воссозданного тура, любимую четвероногую дичь Юлия Цезаря, который описывал туров своим друзьям в Риме как диких черных быков, которые «ростом мало уступают слону», сильные и быстрые. «Они не боятся ни человека, ни зверя, – писал он. – Их нельзя приручить, даже взятых маленькими». Очевидно, мужчины в Черном лесу тренировались всерьез, чтобы охотиться на быков тура (коров оставляли, чтобы давали потомство), а те, «кому удавалось убить их значительное количество – рога для подтверждения этого факта выставлялись на всеобщее обозрение, – удостаиваются великого уважения. Рога… бережно хранят, на концы надевают серебряные наконечники… и пьют из этих рогов на больших праздниках». Некоторые из этих украшенных серебряными наконечниками рогов сохранились в музеях. Но в 1627 году последний настоящий тур был убит.
Помимо туров, здесь также пасутся тарпаны и зубры, бродят по старательно охраняемому природному заповеднику на польско-белорусской границе, излюбленному лесу королей с 1400-х годов, царству магии и монстров, породившему многие сказки и мифы Европы. Король Казимир Четвертый был настолько заворожен этим местом, что провел тут семь лет (1485–1492), поселившись в простой хижине и управляя государственными делами из своего лесного дома.
Что же такого есть в этом ландшафте, что вселяет благоговение, зачаровывая людей разных культур и эпох, в том числе Лутца Гека, Геринга и Гитлера? Прежде всего, здесь растут пятисотлетние дубы, а еще головокружительно высокие сосны, ели и вязы, уходящие вверх на сотни футов, словно цитадели. Лес может похвастать двенадцатью тысячами видов животных, начиная с одноклеточных и заканчивая крупными млекопитающими, такими как кабан, рысь, волк и лось, ну и конечно, здесь живут стада восстановленных туров, тарпанов и зубров. Бобры, куницы, ласки, барсуки и горностаи скользят по болотам и берегам озер, орлы Померании делят небо с летучими мышами, ястребами-тетеревятниками, неясытями и черными аистами. В любой день здесь можно повстречать больше оленей, чем людей. В воздухе разливается бальзамический запах сосновой хвои, сфагнума и вереска, ягод и грибов, болотных трав и торфа. Немудрено, что поляки решили сохранить все это как природное национальное достояние, которое также удостоилось чести стать объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО.
Поскольку заповедник закрыт для охотников, лесорубов и моторизованного транспорта любого вида, это последнее убежище уникальной флоры и фауны, и по этой же причине лесники водят маленькие группки туристов по специально проложенным дорожкам, с которых запрещено сходить, так же как запрещено курить и громко разговаривать. Забирать отсюда на память нельзя ничего, ни листочка, ни камешка. Любые признаки присутствия человека, особенно шум, не приветствуются, и лесники ездят по заповеднику на телегах с резиновыми шинами, упавшие деревья пилят ручными пилами и вывозят на лошадях.
В лесах, входящих в категорию «строгий заповедник», много упавших, мертвых и гниющих деревьев, которые, как ни удивительно, создают основу и главную силу леса, потому-то активисты горячо защищают мертвые деревья. Деревья, поваленные ветром, упавшие по естественным причинам и разлагающиеся, становятся домом для сонма живых существ: 3000 видов грибов, 250 видов мхов, 350 видов лишайников, 8791 вид насекомых, млекопитающих и птиц. Путеводители и музей с диорамой рассказывают об экологии и истории леса, но немногие посетители знают, насколько это место притягивало нацистов. Когда на болота Беловежской пущи спускаются сумерки, сотни скворцов взлетают разом, закручиваясь в огромную воронку, а потом вся стая опускается, чтобы найти пристанище на ночь среди озерной растительности. Они напомнили мне о том, как любила скворцов Антонина, о Магдалене (Скворце), а также о Лутце Геке, который представлял себе «маленького лоснящегося скворца, переливающегося радужной зеленью, который выводит свою песенку, раскрыв клюв, и его маленькое тело буквально вибрирует от силы звука»[100]. Какая ирония, что евгенические и селекционные эксперименты, удавшиеся благодаря нацистской идеологии и амбициям Гека, желанию Геринга получить новую дичь, помогли в итоге сохранить десятки редких растений и животных, находившихся под угрозой уничтожения.
По вполне понятной причине негодуя на Гека из-за его связей с нацистами, некоторые польские патриоты быстро утешились тем, что эти животные, может быть, похожи на своих древних предков, однако, по сути, являются подделкой. В те времена братья Гек не знали о клонировании, а не то наверняка осуществили бы его. Некоторые зоологи, предпочитающие говорить «почти тарпан» и «почти тур», делают это по политическим соображениям. Лошади, «хотя их и нельзя назвать дикими животными, являют собой крупные, экзотические создания, история которых расцвечена драмой, одержимостью и мошенничеством», пишут в книге «Aurochs, le retour… d’une supercherie nazie» (1999) биолог Петр Дашкевич и журналист Жан Эхенбаум. Они изображают Геков проходимцами, которые состряпали для нацистов колоссальную ложь, выведя новые виды, а не воссоздав истребленный. Герман Рейхенбах, в своей рецензии в «International Zoo News», возражает, утверждая, что в книге Дашкевича и Эхенбаума не хватает фактов и в особенности «того, что французы называют polémique… а американцы – „беспа