Удивительное состояние правильности именно такой вот жизни всё чаще и чаще радовало его своей уверенностью и спокойствием выводов. Художник чувствовал, и не смущался при этом признаваться самому себе, что теперь ему гораздо удобней делать самые простые движения, иметь такие же несложные слова и мысли.
В один из привычных солнечных дней, когда они с маячником вернулись с успешной, добычливой рыбалки, хозяин, крупный и медленный мужчина, неловко споткнулся на узкой тропинке, по которой они поднимались от причала на скалу маяка, и сильно захромал. В этом не было ничего трагического, даже городской доктор, пушистый седой старичок, вызванный к больному исключительно для соблюдения казённых правил и инструкций, смешно захихикал и сказал, что такими болезнями грешат только младшие гимназисты, желающие прогулять занятия.
Вместе с тем жена маячника, суровая нежной и заботливой непреклонностью, уложила мужа в постель и сама поднялась тем вечером на маяк, чтобы немного, по необходимости, отрегулировать там одну из широких линз.
А хозяин, с извинением обаятельно улыбаясь из подушек, попросил художника о небольшой услуге. Дело состояло в том, чтобы отнести немного свежей рыбы, пойманной ими утром, в один дом, отдельно стоявший в часе ходьбы от деревушки. Маячник имел давнюю договорённость с экономкой этого дома и не хотел нарушать привычек славной старушки.
Молодой художник N с радостью согласился и, запросто, не переодеваясь, пустился в путь, имея при себе только ивовую корзинку с крупной камбалой и картонную папку с бумагой для своих эскизов.
За последними ухоженными деревенскими огородами начались просторные пастбища, радующие взгляд каждого практически настроенного прохожего человека густотой своих изумрудных покровов и ровностью гибких холмистых складок, мягко исчезающих вдали. В небольших рощах пели незнакомые городскому жителю замечательные птицы, и художник часто останавливался в приятной тени высоких деревьев, спешно, с предвкушением радости простой и интересной работы доставая из карманов карандаши и разворачивая на коленях чистые листы бумаги.
Его в эти моменты интересовали и отдельные красивые листья, и бутоны обыкновенных цветов, и таинственные направления сумрачных лесных тропинок.
Когда он шёл через дюны, то подошвы его кожаных походных башмаков с тихим тонким свистом скользили по высохшей уже под жарким солнцем сухой траве; когда спускался по склонам, то невольно торопился шагами к протекающему внизу прозрачному ручью, в перелесках – глубоко вздыхал, признаваясь себе, что, наверно, таким и должно быть настоящее жизненное спокойствие.
Скоро густая зелень полей закончилась, дорога в указанном направлении заметно измельчала, превратилась сначала в широкую тропу, а затем и вовсе в прелестную, заросшую подорожником тропинку. Увлечённый красотой и различными проявлениями жизненной силы настоящей природы художник даже не удивился, когда тропинка внезапно мелькнула в старую, давно не езженную, сумрачную каштановую аллею. Он не обеспокоился никакими сложными вопросами по этому поводу, поскольку предусмотрительный маячник предупредил его, что идти будет нужно именно так, в этом направлении.
Лишившись, едва ступив под своды гигантских каштанов, уже привычного доброго солнца, художник только беззаботно улыбнулся, пожав плечами.
Растения по сторонам старой дороги тоже стали другими, не такими знойными и яркими, как на оставшемся позади просторном побережье, меньше пели птицы, пахло сыростью мощного чертополоха и бузины, часто попадались под ноги упавшие с деревьев в сезон недавних штормов неопрятные, все в пятнах сизого мха, чёрные сучья.
Но вот дом изумил, едва показавшись из-за поворота блеском своих окон.
Художник N имел, несмотря на молодость, некоторый опыт архитектурного мастерства и мог, при необходимости, составить достаточно точное мнение о сути той или иной постройки.
Дом, цель назначенного пути, на его взгляд, был построен значительно раньше прошедшей большой войны, во времена возникновения в их стране многих стремительных богатств.
По углам стрельчатой крыши имелись совсем неподходящие здешней простой природе башенки, узкие окна подразумевали какую-то внешнюю опасность, небрежные серые стены несли всем приближающимся бессловесное предупреждение о ненужности и бесполезности всякого рода гостей и посетителей.
Дом был странен, но чем, какой особенностью, художник так не понял. Он постучал в дверь, в таком порядке и с точно таким усилием, о каком его просил маячник.
Открыла медленная и молчаливая служанка, проводила его сквозь череду тёмных от спущенных плотных штор комнат к экономке, действительно вежливой, доброй голосом, пожилой женщине. Та, учтиво попросив молодого художника всё-таки самому донести корзинку с рыбой до кухни, направилась туда вместе с ним.
Ничто не удивляло его взгляда, привыкшего к изобилию впечатлений. Да, обои были везде старые, паркет скрипучий, очевидно, что потемневших медных дверных ручек в последние годы редко касались и ладони хозяев, и инструменты исполнительных слуг. Всё это художнику случалось видеть не раз, в других случайных домах, при других обстоятельствах. Но что-то было здесь очень непривычным, как будто не хватало чего-то знакомого, и он, проходя когда-то богатыми и светлыми коридорами, озабоченно хмурил брови.
Обратная дорога по полям и перелескам была уже не так жизнерадостна.
Художник N много думал о разном и, так как не находил никаких подходящих ответов, на удивление быстро добрался до своего отеля. На следующее утро он, в нетерпении, направился в знакомую деревушку.
Маячник встретил его с улыбкой, заботливо, с лёгкой хромотой прохаживаясь около своего любимого автомобиля. Их привычное течение жизни было ненадолго нарушено, поэтому они оба без лишних слов сошлись на том, что немного коньяка под хороший кофе не помешает никому.
Художник еле сдерживал своё любопытство и, выждав необходимую приличествующую паузу, поинтересовался у хозяина тем домом, куда накануне он относил рыбу. Маячник же, внезапными обстоятельствами оставленный без ежедневных привычных и практических действий, был готов говорить много и подробно.
Оказывается, действительно, старый дом имел свои странные признаки, проистекавшие из не менее странной и удивительной истории, случившейся в нём несколько десятков лет тому назад.
Радушный маячник честно предупредил гостя, что рассказ о тех событиях они с женой впервые услыхали после переезда в здешние края, знакомясь с соседями-старожилами. История странного дома передавалась в деревне из поколения в поколение как самая значительная местная достопримечательность.
Оказывается, во всех его комнатах вот уже долгое время не было зеркал.
Без малого сорок лет назад тот дом выстроил и счастливо жил в нём старый промышленник Горгейл, вовремя удалившийся от опасного сердцебиения финансовых дел в больших городах, чтобы счастливо насладиться спокойной жизнью в прекрасном приморском уголке вместе со своей молодой женой Кьярой.
Горгейл нежно любил и был справедливо любим.
Стройная, невысокая Кьяра много и звонко смеялась, часто поправляла маленькими ладонями свои густые тёмные волосы, в её блестящих глазах каждое мгновение можно было увидеть искры настоящей жизни. Грубоватый происхождением своих капиталов, очень умный в официальных делах и в домашних обстоятельствах, Горгейл был молчалив, худ и сед.
Желая сделать для своей Кьяры всё возможное, он устраивал богатые приёмы, приглашал к себе знаменитостей, покупал для жены всё самое лучшее и красивое, что только могла пожелать в те времена молодая женщина.
Кьяра не хотела многого, она восхищалась своим мужем и искренне была счастлива в браке с ним.
Никто не знал, что жизненные силы могучего Горгейла были на исходе. Проведя бурную молодость в простых и порой жестоких похождениях на море и в портовых городах, посвятив свою зрелость достижению финансовых вершин, Горгейл понемногу, незаметно для всех, угасал.
Он был очень практическим человеком и очень, свыше всех возможных сил, любил свою Кьяру, поэтому никак не мог позволить себе не участвовать в её судьбе, которая должна была обязательно безмятежно продолжиться после его неминуемой смерти. Горгейл хотел, чтобы и после его ухода из жизни Кьяры, она оставалась, насколько это возможно, счастливой и радостной, ведь жена его была ещё так молода!
Делами Горгейла в большом столичном городе был поставлен заправлять сын его старого товарища, весьма сильный экономист и подающий надежды политик Крайт. Отношения хозяина и наёмного работника между ними уже остались в прошлом, были достигнуты договорённости о выгодных партнёрских отношениях. Позаботившись передачей своих капиталов в надёжное управление Горгейл так же хотел убедиться, что и в дальнейшей жизни Кьяры рядом с ней будет достойный и уверенный человек.
По его мнению, Крайт был надёжен.
Всё чаще он стал бывать в их доме.
Горгейл существенно прекратил, насколько позволяли приличия, приём остальных гостей, объясняя такое решение временным осложнением обстановки на финансовых рынках и необходимостью постоянных консультаций со своим управляющим.
Втроём, он, Крайт и Кьяра великолепно, в полезных и умных беседах проводили вечера, устраивали прогулки верхом по окрестным полям и береговым пустошам, обсуждали новые книги, играли в карты. Иногда Горгейл сказывался уставшим и уходил наверх, в свой кабинет. Часто он рекомендовал Крайту развлекать Кьяру морскими прогулками на их яхте.
Умно поставленное дело умного человека всегда, рано или поздно, должно было дать результат.
Кьяра всё нетерпеливее ждала известий об очередном приезде Крайта, а молодой финансист стал гораздо чаще спешить в далёкий дом, где его встречали такими радостными взглядами и улыбками.
Горгейл чувствовал, а тайно приглашённые им врачи подтверждали, что дни его сочтены. Желая убедиться в прочности созданных им отношений Кьяры и Крайта, он нанял специального детектива. В подробных записях своего дневни