Прерывая иногда напряжение своих широких коммерческих дел, он всё-таки умел находить письмами тех, которые когда-то поразили открытостью души или необъяснимым поступком. За десятилетия его экипаж был укомплектован полностью.
Долгие годы тайну прекрасной яхты, рождённой когда-то чистой мальчишеской наивностью, он носил в себе.
Жизнь била его по лицу, ласкала, рычала, обдавая пеной глухой ненависти, страстно любила, предавала, опрокидывала, а он, в ожидании неизбежно чудесного плавания, только уверенно улыбался ей спокойными глазами.
Но вот когда свет их милого оранжевого абажура стал для него важнее, чем весь остальной мир, правильно, по взаимному согласию, оставленный за тихими домашними окнами, случилось то, к чему он не был готов.
Удар. Огонь. В одно мгновение жизнь потеряли и жена, и сын.
Не хотелось ни видеть, ни говорить, ни знать, что для кого-то другого есть солнце и теплое небо.
Он постоянно был пьян, поэтому не заметил, как две следующие весны зелёными волнами прошли мимо дорогих ему могил.
Отгоревав до тёмной крови, до прокушенных губ, до страшных щетинистых щек, очнулся однажды на берегу тихой речушки.
«Это я. А зачем всё остальное? Зачем мне быть здесь? И вообще…»
Через некоторое время пустоты оказалось, что холодная речная вода имеет вкус. Знакомый, давний, детский…
Купил новую рубашку, съездил с цветами на кладбище, весь вечер и ночь смотрел в звёздное окно.
Научился снова дышать, но ни один ежедневный человек не мог дать ему то, что требовалось в первые минуты новой жизни. Конечно, случались рядом и горячие телами, и щедрые умом; были и внимательные, добрые, забавные, но никто – ни-кто! – не смог убедить его в том, что он не виноват.
Он опять стоял на берегу той тихой реки. Рассеянно кусал ногти.
«Экипаж?»
Далекие, разбросанные по временам люди.
С каждым из них ему когда-то было удивительно хорошо.
Кто они ему сейчас? А он – им? Может пора всё рассказать? И что тогда?
Размышлял долго, решился – в миг. С ясным целеустремлением смог всего за месяц подготовиться к важному.
Он отпустил жёсткую тетиву и начал метаться по разным городам, страстно ожидая увидеть внимательные и умные лица, услышать те самые прекрасные голоса. Заставлял себя верить, что именно там, в дальних краях, найдет своё простое спасение. Он пытался каждый раз много говорить, но очень скоро понял, что длинные взволнованные речи – это напрасно.
Поэтому и умирал сердцем в чужих городах почти каждую неделю.
Начало не задалось.
По деловой жизненной привычке был осторожен, не спешил сразу упоминать о главном, – и его разочаровал первый же долгожданно встреченный. Он, конечно, радостно бросился к тому славному человеку, но, изумившись через краткое время, никак не мог понять причину безразличного тона до самого конца, до странных прощальных объятий,
И второй, и третий… Но почему!?
Опечаленный, размышлял.
Они изменились – он остался прежним.
Ожегшись таким открытием, он и через тысячу километров, и через другие, следующие, расстояния продолжал играть внезапно, по наитию, выбранную для начала первого разговора жалкую роль. Он уже не решался тем людям ничего предлагать, ни объяснять, поэтому, стремясь проверить, насколько же каждый из них изменился, стал просить. Просил небольших возможных денег, вымаливал посильное участие, предлагал им опять помочь ему – как когда-то очень давно.
Ясно понимал, что нельзя так лгать, даже если очень желаешь в чем-то убедиться, но никак не получалось переломить себя.
Он-то ведь только хотел честно смотреть им в глаза, находить там обязательно то, во что так долго верил…
Судя по одинаково растерянным взглядам, никто из назначенных в экипаж не мог поочередно понять, зачем он приехал так издалека, неприятно и резко разорвав своими проблемами привычно теплую негу их обыденности.
А он уже сознательно говорил неправду – потому что не мог убедить себя отдать в руки таких людей свою мечту.
Еще в начале пути он знал, что будут трудности, практично учитывал в предварительных расчетах неизбежные потери, но всё равно, в ожидании каждой следующей встречи у него взволнованно замирало сердце, а после разговора он обязательно мрачнел и страшно ругал себя за пустые надежды.
Уже не хотелось иметь то, чего не жалко терять.
Два раза он всё-таки переламывал своё упрямство и возвращался домой. Исчезал смысл, но, отдохнув без людей от силы полдня, он опять, обязуя себя добиться чуда, довести всё до конца, мчался в аэропорт.
– Дай ты мне денег! Прошу тебя, дай! И я сразу же уберусь, не буду больше своим нытьем твое величество беспокоить!
– Не дам. Выпей вот лучше. Закуси.
Смуглый человек всё ещё хотел с безнадежной усталостью устроиться поудобнее на скрипучем стуле, то протягивал длинные ноги, то поджимал их под себя, но слова его уже были ровными, словно бы он и не пытался убеждать. Его собеседник, хозяин большой и неуютной квартиры, сидел напротив, раскинувшись всем телом за неопрятным обеденным столом.
Гость поднял к лицу стакан. Остро сверкая над краем незаметным взглядом, усмехнулся. Он не был пьян, но хотел, чтобы именно так считал тот, с кем он вот уже второй час говорил о деньгах.
– Да пойми ты, мне ведь немного надо, я же объяснял тебе! И не для себя. Человеку нужно срочно, а я, пока сижу тут, в вашем замечательном городе, ему ничем помочь не могу. Пока прилечу домой, пока разберусь с банком… Это два дня. Есть же у тебя деньги, знаю. Прямо здесь. Возможно, в твоем правом кармане или в желудке этого чудовища.
Настойчивый незнакомец трудно повернулся на стуле и кивнул на громадный комод, стоявший в простенке.
– Правильно, деньги у меня есть. И там, и там. Но не дам. Ты улетишь, а потом и человечек твой исчезнет. Будто и не было его вовсе, ищи потом такого должника с собаками. Да и ты сам-то в последнее время, знаешь, не очень то…
– Что?!
Хозяин вздрогнул щеками, пряча лицо от пронизывающе гневного взгляда.
Спасительно скрипнула дверь.
– Даниил Маркович, – сухощавая женщина сунула ладошку в узкую щель – там самосвалы с птицефабрики подошли, это самое привезли, ну это… Их бригадир на меня ругается, что я вам про них не говорю, говорит, что если вы немедленно не подойдете к ним и не скажете, куда… И обед уже скоро. Щи простынут.
Смуглый собеседник легко встал со стула, выпрямился, меряя большими шагами диагонали скрипучего паркета, в три шага пересёк комнату.
– Не печальтесь, дорогая хозяйка и закройте, пожалуйста, дверь. Через минуту ваш муж будет свободен и обязательно укажет сердитому бригадиру, куда ему лучше всего направиться.
Обернулся.
– Ладно, Дэн, замяли тему. Пока, будь счастлив.
– А как ты? Как справишься-то? Покушаем давай, а?
– Я… Что я? Со мной почти всё в порядке. Извини за нескромное поведение. Всё. Руководи. Прощай.
Старая дверь плотно закрылась.
И снова шум самолетных двигателей, белые облака, распахнутое над ними огромное небо. Снова надежда.
В скрещении больших шлюпочных весел, пристроенных на стене, уместился громадный портрет какого-то знатного флотоводца. Резная рама картины блестела вековым золотом.
Под портретом сверкал шитыми галунами парадный китель, сияли ордена и почетные знаки.
Лицо человека в кресле тоже было похоже на чудовищно согнутую наградную медаль. Шрамы, вывернутые губы, красный полуприкрытый глаз.
Начальник мореходного училища встал, бодро вышел из-за стола на плотный ковер посреди кабинета.
– О-о, кто к нам приехал! Рад, рад, проходи, дорогой… Когда последний-то раз мы с тобой виделись? Лет, небось, десять прошло?
– Примерно.
Пожали руки, звякнули внушительно на груди ордена.
Соблюдая ритуал неспешного разговора, хозяин по телефону заказал коньяк, лимон, чай.
– Ты тоже чайку или кофеями по-прежнему балуешься?
Приятно было сидеть в глубоком кожаном кресле, чувствовать плечами тепло широкого солнца, проникающего через высокие чистые окна, рассматривать модели красивых парусников в стеклянных шкафах.
– …Почку вырезали мне не сразу, через полгода. Позвоночник тоже, особенно ближе к осени, поскрипывает – там ведь почти половина из нержавейки.
Посмотрел красным глазом, между делом перекинул листок настольного календаря, что-то там зачеркнул.
– Я слышал, у тебя какие-то неприятности были?
– Погибли жена и сын.
– Ну, извини, старик, не знал. Извини. Ладно, ты что-то про свои дела начал вроде говорить? Как у тебя с бизнесом-то?
– Трудно. Почти никак.
Вздохнул, понимающе поджал губы.
– У всех так в последнее время. Да-а, уж…
Поднялся, покряхтывая, подошел к темному книжному шкафу, достал большой картонный альбом.
– У тебя такие фотографии есть? Это из последнего рейса, перед самым списанием, ходили в Швецию. Не помню, ты был с нами в Швеции-то? Ну, конечно, вот я, ещё с усами… Ты тоже, с прической… Кого из наших-то ещё видал в последнее время?
По сравнению с невысоким и плотным начальником училища его посетитель казался чересчур худощавым, темнел тонким лицом. Нетерпеливо тронул ладонью золото важного погона.
– Ладно, будет ещё время вспомнить, давай-ка мы лучше по коньячку…
Помолчал, вздохнул, не решаясь.
– У меня просьба… Я в ваших краях проездом. Предложили интересную работу, добираться приходится с двумя пересадками. Вчера с ребятами, ну, познакомились в самолете, немного посидели тут у вас в заведении, на набережной… Короче, остался я без денег, пустой как барабан, билет есть, утром уезжать, а я…
Красный глаз смотрел не моргая.
– Послушай, правда, мне бы на первое время, немного…! Я, как только устроюсь, как только наладится, подъёмные там потребую, вышлю обязательно… А? Выручишь?
В ожидании ответа рассматривал награды на груди. Боевых нет, почти все юбилейные.
– Во сколько у тебя поезд отправляется, в полпятого? Да-а, уж…