Он останавливался, разговаривал о погоде, хвалил их покупки, внимательно спрашивал о семейных делах.
Когда же пришло время вспомнить о письме, солнце протяжными и низкими лучами позднего вечера уже пронизывало вдоль широкие городские бульвары. Вскинув руку, Эдгар остановил последний автобус, уверенно прыгнул на ходу в открытую дверь и, с улыбкой извиняясь, протянул деньги кондуктору.
…На окраинных улочках он не бывал уже давно, в прохладном сумраке многое по сторонам казалось незнакомым, поэтому и нужный дом отыскался не сразу.
Уютно светились тёплыми оранжевыми занавесками три окна, тонко свистели за невысоким садовым забором цикады, над правильной неровностью черепичной крыши густо застыла молочная луна.
Эдгар постучал в дверь, послышались лёгкие шаги.
– Что вам нужно, незнакомец?
Безмятежно вставшая в светлый дверной проём стройная девушка весело улыбалась.
Кашлянув, Эдгар протянул ей бумагу.
– Извините, что так поздно. Вашему…, вашему отцу письмо из конторы.
– Вы почтальон?
– Меня просто просили передать. Дело срочное, кажется, подвернулась выгодная оказия, и его отправляют в море.
– Хорошо, я отдам Карлу это письмо. Спасибо вам, почтальон!
Девушка звонко рассмеялась и прикрыла за собой дверь, оставив Эдгара в тихом сумраке на ступенях маленького крыльца.
«Почтальон?! Как красиво она это спросила…»
Бежали мимо наполненные густой и шумной жизнью дни, как-то совсем незаметно к городу приблизился очередной октябрь, на сосновые берега с моря по утрам стали наползать полосы серых туманов, а друзьям всё реже доводилось видеть в своих компаниях прежнего Эдгара, светловолосого и весёлого.
В один из вечеров, задумчиво постукав подошвой прочного башмака по лужице на асфальте городской площади, Эдгар тоскливо огляделся по сторонам, с решительной тревогой тряхнул головой и поднял руку, останавливая знакомый автобус.
…Тот же самый заборчик, тёплые окна, только тучи полностью скрыли луну, и мелкий дождь тихо шумел по сторонам, подменяя своими звуками множество уставших за лето цикад.
Пытаясь опередить строгие вопросы, Эдгар заспешил, неуклюже отирая ладонью воду с лица.
– Ну вот, это опять я! Как письмо, пригодилось? В конторе всё время спрашивают, доставил я его или нет, лично ли отдал…
– Не пытайтесь лгать, почтальон. Вы сейчас очень мокрый и смешной, а если продолжите свои выдумки, то станете ещё забавнее.
Такая же высокая и красивая, как и в прошлый раз, девушка стояла на свету, держа в руке книгу, никак не показывая, что хочет закрыть перед Эдгаром дверь.
– Лучше заходите, я угощу вас горячим чаем. И высушу вашу рубашку.
– Да, спасибо… А то письмо? Что же с ним?
– А вы упрямый, почтальон! Или просто такой добросовестный?
Девушка рассмеялась, легко шагнув в комнату с небольшого порожка.
– Письмо пригодилось. Оно действительно было очень срочное и важное. Мой муж Карл вот уже полтора месяца в море, на промысле.
– Муж?! Но вы же…
– А я – Нина.
В тот поздний вечер он успел украдкой, с жадностью, рассмотреть спокойное лицо Нины, её тёмные глубокие глаза, заметил подробности тонких трепетных рук и, как только высохла его рубашка, ушёл пешком в свой город, опять через настойчивый дождь, по мокрой дороге.
Назавтра Эдгар опять постучал в тяжёлую дверь.
Две следующие недели он приезжал к Нине последним автобусом, уходил из маленького дома на рассвете, а в одну из пятниц его сейнер, гулко прогудев на прощанье, надолго покинул порт.
…Конечно, в этот раз всё было не таким, как прежде.
Даже те ровные, безмятежные дни перехода по спокойному океану, которые потребовались их судёнышку, чтобы добраться до далёкого южного промысла, Эдгар впервые воспринял не как приятную прогулку и подготовку к настоящей, трудной работе, а как начало длительного несправедливого наказания.
Любому постороннему человеку промысел с первого же взгляда непременно напомнил бы огромный город на воде.
Необходимо тёплая, прозрачная, океанская вода и совпадение нужных западных течений собрали в одном месте сотни небольших судёнышек, которые либо лежали в дневном сонном дрейфе, готовясь к ночной рыбалке, либо перемещались в разных направлениях по всем кромкам горизонта по своим надобностям, удачно используя любую краткую передышку в таком сложном деле, как уловистая охота на макрель.
За многие годы установился порядок, при котором каждое приходящее из порта судно привозило с собой для остальных необходимые запасы: сменные сети, невода, взамен неудачно порванных на прибрежных кораллах; часть провианта, иные промысловые снасти и, конечно же, почту.
Их сейнер, на самом малом ходу идущий от одного неподвижного судна к другому встречали бесчисленным множеством радостных криков и искренних улыбок на загорелых бородатых лицах.
Что-то из снабжения удавалось передавать, приблизившись вплотную, встав на короткие мгновения борт о борт, окончательно и плотно не швартуясь, не останавливая винтов, просто бросая некоторые лёгкие свёртки прямо в руки ловких матросов, а большие предметы – обвязав тонким канатом и с его помощью перетягивая груз с судна на судно.
Когда же они ближе к вечеру оказались на подветренной стороне большого промыслового табора, среди сейнеров, лежащих в дрейфе с пойманной прошлой ночью и пока ещё не обработанной рыбой в неводах, капитан всё-таки остановил их главный двигатель и поручил Эдгару развезти оставшуюся почту по ближним судам на маленькой вёсельной шлюпке.
Знакомое дело немного успокоило.
Эдгар грёб сильно и уверенно, напевая нехитрую песенку, изредка оборачиваясь через плечо, чтобы правильно опознать очередной сейнер, к которому он направлялся, и, приближаясь к одинаково ржавым бортам, громко и требовательно кричал, привлекая внимание вахтенных матросов.
В непромокаемой сумке Эдгара ещё оставался последний конверт, а резкие тропические сумерки вдруг стали настолько плотными и основательными, что все предметы вокруг внезапно превратились в чёрные контуры на зеркально светлой, залитой лунным сиянием поверхности океана.
Опасений не было – опыт позволял ему безопасно добраться до последнего сейнера, отдать письмо и вернуться.
Огромная луна невесомо прочно держалась на мрачном полотне неба, демонстрируя точные линии своих далёких кратеров, а по сторонам от серо-серебряной луны, сверкая всё ярче и ярче с удалением от неё, густело в темноте множество хрустальных звёзд.
А назавтра в их неводе уже была первая рыба!
…Окружённая прочной сетью билась в тесном кольце пенной воды огромная стая макрели, от тысяч близких плавников за бортом доносился ровный плещущий шум, все члены экипажа подчинялись строгим командам соблюдать тишину на верхней палубе.
Лица моряков светились общим удовлетворением жажды добычи, кое-кто из матросов постарше украдкой в темноте около борта крестился, тихо благодаря судьбу за удачное начало промысла.
Эдгар улыбнулся, устало присел на деревянную доску трюма, глотнул воды.
Всё, оказывается, было почти таким же ясным и простым, как всегда. Да, вспоминалось, конечно… Но ведь можно же брать в свои руки больше тяжёлой работы, прочнее забываться после неё в глубоком сне; громко смеяться, слушая безобидно грубые матросские шутки, и ни в коем случае не смотреть в ночное небо…
Через день – ещё одна большая стая, ещё…
Дело спорилось.
Но на третье утро капитан вызвал весь экипаж на палубу и, нахмурив брови, прочитал, неудобно сминая на ровном ветру две бумажные полоски, тексты важных, только что поступивших радиограмм.
– …Срочная берег все адреса копия всем судам 0800 Гринвича широте 07112 южной долготе 01213 восточной на судне обнаружено исчезновение члена экипажа предполагаемое время место исчезновения между 2300 тире 2400 Гринвича ведем поиск 8064.
Капитан откашлялся, оглядел молчаливых матросов, переступил на ступеньке высокого трапа.
– …Всем срочная с борта сейнера 8064 пропал человек судно находилось дрейфе всем судам находящимся широте 0710 тире 0640 приступить поиску пропавшего старшим поиску назначается сейнер 8064 рекомендую поиск производить от широты 0705 до 0640 южной шириной 10 миль при поиске учитывать течение около одного узла северу результаты немедленно докладывать командору экспедиции.
Плавники касаток появлялись так ритмично и одинаково, что Эдгару казалось, будто бы кто-то неряшливый, с грязными ногтями, пытается разорвать снизу лицо океана.
Прошли уже сутки, как тысячи людей не смыкая глаз, старались заметить в волнах своего несчастного собрата, желали всей силой замкнутых душ и тяжёлых характеров как можно быстрее помочь такой близкой и понятной им человеческой беде.
Ночь.
Океанская плавная зыбь, шершавая от капель тропического ливня, то и дело поднимала на ходу судно, луч бортового прожектора, следуя качке, втыкался в серую пелену дождя то далеко, то совсем рядом с бортом.
На мостике капитан вглядывался в темноту, его чёрный клеёнчатый плащ блестел, а край капюшона, чтобы не мешал рассматривать волны, капитан подвернул наверх.
Пожилой матрос, напарник Эдгара, утомился раньше остальных и украдкой дремал у трюма, не выпуская из рук ремешка бинокля. Встрепенулся, почувствовав внезапную перемену курса сейнера, плюнул на пальцы, провёл ладонью по заспанному лицу.
– Потрёшь глаза голодной слюной – и нормально. Голодная – она же сразу сон прогоняет…
Извиняясь за свою слабость, матрос криво улыбнулся.
– Напрасна вся эта наша суета, никто его не найдёт, против воли-то…
Эдгар промолчал, не имея нужного желания, чтобы ответить на неправильные, но усталые слова товарища.
– …Знаю я того пропавшего механика, жили мы не один год по соседству со старым Карлом. Осторожный он был, ничего просто так не делал. Говорят ещё, что письмо нашли у него под подушкой, от жены, последней почтой пришло. Нехорошее такое письмо…