Жёлтая непромокаемая куртка, синие спортивные трусы. Босиком.
Донеслось: «… ами-го!»
Незаметно вытаяли из дымки горизонта ещё два кораблика. Неторопливо пересекли курс и одинаково начали закругляться к «испанцу». Празднично красные, с белыми султанчиками смотровых вышек над рубками и неуклюжими катерами на наклонных слипах, они были похожи на цирковых лошадок, которым иногда для забавы сажают на круп безобразных обезьян.
– Теперь нас уже много. И это неплохо. Давай полборта влево.
Капитан снял тёмные очки, потёр переносицу. Снова шагнул к окну. Дрогнула палуба, заскрипела, открываясь под крен, дверца шкафчика сигнальных фонарей.
– Да, ещё, Гекки… Передай матросам, пусть пообедают пораньше.
Другую стаю у них отнял «серый».
Приземистый, похожий на вояку хищным разрезом иллюминаторов рубки, угрюмым тёмным корпусом и гранёными цифрами на борту, корейский тунцелов пристроился к ним справа по корме и медленно нагонял, целясь на тех же далёких птиц.
Гектор напряжённо и старательно ждал.
Свист турбин глушил голос Капитана, приходилось по губам угадывать, что именно он командовал с крыла мостика. На телеграф встал механик, сыто жующий короткую спичку. «Серый» ревел уже совсем рядом. У него был левый промысловый борт, так что при замёте каждому из них пришлось опасно разворачиваться в сторону соперника. Складывалась ситуация…
«Серый» шёл на акустике, явно чувствовал добычу и постепенно уходил вперёд.
Выстрелы звонко ударили сквозь тягостное машинное завывание. Дымный след почти невидимых в полуденном солнце ракет аккуратно лёг поперёк их курса.
– Лево на борт! Быстрее!
Встретив напряженный вопросительный взгляд, Капитан добавил:
– Он рыболовные знаки поднял. Уже мечет… Уходим.
Тонко заскрипела дверца шкафчика…
Потом были ещё птицы – признак под ними, в воде, стремительных тунцов; были следующие напрасные авралы, подошли ещё две «лошадки», бродил рядом первый «испанец», успевший выбрать улов с палубы, с мостика доносились крики матросов:
– Справа сыплет, «зелёный» заметал!
Им же не везло.
…Гектор сдавал вахту.
Долго заполнял по всем правилам судовой журнал, поминутно выскакивая в рулевую рубку с биноклем, расстраиваясь из-за каждого рассыпавшегося косяка.
Уходить не хотелось, был уверен, что вот-вот произойдёт самое главное, и он должен обязательно быть рядом с Капитаном, чтобы помочь, выполнить такой приказ, какой никто, кроме него, выполнить не сможет.
Капитан уже не заходил в рубку, не трогал машинный телеграф, стоял на мостике с биноклем. Шли средним ходом, повороты делали редко, на всякий случай, как показалось Гектору. Старший помощник, пощёлкав микрофоном, объявил отбой аврала. Минут через пять в рубку пришёл пожилой матрос, переспросил курс и прочно обосновался у руля, опершись спиной о стойку.
Гектор покрутился немного в штурманской, аккуратно выставил на стол ещё десяток патронов для ракетницы, поправил циркуль, болтавшийся на кронштейне настольной лампы, и вышел.
Он успел дойти до каюты, вспомнил, что после обеда очень хотел пить. Успел почувствовать терпкость сока во рту и сделать два больших глотка. Палуба резко качнулась, разом исчезли гул и дрожь машины. Солнце внезапно появилось в иллюминаторе и, пронзительно дробясь на переборках, пересекло каюту.
Поворот.
Зашипел динамик трансляции.
Капитанский, на вдохе, голос: «Гектор…!».
Захлопнулась с грохотом дверь.
В пустой каюте договаривал, прокашлявшись, старпом: «…третьему помощнику срочно прибыть в рубку…».
Скоро будут жертвы!
Солнце спокойно падало к горизонту, поочередно останавливаясь в ватных ладонях далеких длинных облаков. Океан потемнел. На палубе неподвижного судна в куче огромных рыбьих тел копошились люди, лилась вода. Непривычно было слышать не шум двигателя, а взвизгивание грузовых лебедок и шипение гидравлики на крышках трюмов.
Гектор стоял у борта, отвернувшись от общей радостной суеты.
Болело плечо, натёртое ремнем переносной радиостанции. Болела рука. Когда колотил куском трубы по гулкому борту катера, сбил в азарте кожу на ладони.
Ножи рвали тунцов.
Сине-стальные, но уже не стремительные, блестящие тела, огромность неподвижных детских глаз…
Широкие шкерочные лезвия звенели по жёстким жаберным крышкам. Матросы чертыхались, кровеня руки в непривычной работе. Кто имел, доставал свой нож, поуже и поострее. Повар в шальном галопе, радостно отбрехиваясь на ходу, притащил на промысловую палубу охапку камбузных ножей всех размеров.
Дело продвигалось быстро. Кто половчее, вспарывал тунцу горло – тонкую хрустевшую перемычку между жабрами. Выступали на белом упругом срезе редкие красные капли. Напарник совал в распадавшуюся тёмную дыру ствол пожарного шланга. Гудела, вырываясь из мёртвого тела, бурая вода. Изредка, взбурлив неожиданным затором, из-под ствола «пожарника» на палубу вылетали куски мяса. Повар суетился, прыгал от одного тунца к другому, собирал в алюминиевый бак плавающие в красно-белой пене внутренности. Недоверчиво запускал в сочившиеся раны руку почти по самый локоть. Ему помогали все, кто был на палубе. Смеясь, бросали в бак поднятые из-под ног куски. На руках, на лицах работающих были видны налипшие красные комки и кровяные полоски слизи.
Гектор посмотрел вниз на катер, глухо стукнувшийся мимо кранца о борт, лениво поднял за ремень рацию, медленно стал подниматься по трапу.
В рубке было тихо и темновато, настороженно зеленели на щите контрольные глазки сигнальных огней. На задрайках окон, на переговорной трубе, на ручках шкафов покачивались на ремешках ненужные сейчас бинокли.
Гектор вздрогнул: в сумраке у лееров стоял Капитан. Курил, неумело, непривычно, слишком долго держа сигарету в руках. Заметив Гектора, взмахнул огоньком в сторону промысловой палубы.
– Знаешь, как они называются?
– Тунцы. Ведь…
– Тунцов много. Именно эти – альбакоро. Понимаешь – альба-коро! Белое сердце…
Ужин запоздал.
Когда Гектор, выждав десяток минут после объявления, спустился в столовую, то сквозь смех и весёлые выкрики в сторону поварского окошка уже слышались и недовольные голоса.
Пахло удивительно вкусно. Свет ярких ламп падал на раскрасневшиеся чистые лица, блестели мокрые бороды рыбаков, в общий шум прорывался дробный нетерпеливый стук ножей и вилок. Наверно, повар всё-таки ждал Капитана. Тот вошёл, кивнул:
– Ну, что там у нас на второе?
Торжественно, под нарастающий одобрительный гул, матрос-камбузник внёс огромное блюдо.
– Тунцовые сердца! Тушеные! С картошкой!
На широко распахнутом в улыбке лице повара явно угадывалось ожидание триумфа. Гул распался на многочисленные «О-го!», «Вот это да!» и «Молодчина!», заработал шумовкой матрос, рассыпая исходящие паром и соком куски по отдельным мискам.
– Давай, давай, не жадничай!
– Э! Не забудь наш стол!
– Алё, осторожней, не капай…
Шум постепенно стихал. Хорошо поработавшие люди ели молча и много. По-мужски крепко перчили мясо, улыбались друг другу. Гектор суетился вместе со всеми, подгонял камбузника, далеко тянул свою миску, смеялся. Перед ним, тревожа густым солёным запахом, в залитом тёмной подливой картофельном пюре, лежали два небольших коричневых сердца.
Запершило в горле. Холодный сок давал себя знать. Гектор мельком взглянул на Капитана.
Тот внимательно смотрел на него.
Может это и случайность, что нетронутые тарелки они отодвинули почти одновременно.
В неожиданной тишине в этот самый момент Гектор услышал:
– Понимаешь – альбакоро…
Люди левого берега
Отец хохотал и, размахивая руками, кричал им из невозможной высоты чистого весеннего неба что-то весёлое.
Другие люди, мама в домашнем халатике, он сам, совсем ещё маленький тогда Гого, соседи по двору, молча стояли у подножия мрачной пожарной лестницы, а его отважный отец ловкими прыжками бежал по краю гулкой крыши, изредка оглядывался, радуясь бледным лицом и сверкая в их сторону улыбкой белых зубов.
Внизу, под ногами толпы, последний тёмный снег ещё тонул в частых мутных лужах, а стремительному побегу отца к чердачным окнам соседних домов нисколько не мешали ни короткий модный плащ, ни узкие брюки, ни опасно лёгкие блестящие ботинки.
Ярче всего Гого запомнил развевающийся на ветру белый шарф отца.
Растолкав людей, к лестнице гурьбой бросились милиционеры.
Почему-то все короткие, кургузо перетянутые ремнями поверх шершавых шинелей, в красно-синих фуражках, серолицые, они с брызгами расплёскивали чёрными сапогами по сторонам мокрый снег. Один из них, безобразно ругаясь, вдруг начал стрелять вверх, в отца, из пистолета.
Отец остановился и с презрением свистнул в сторону врагов.
Страшно закричала, зашаталась и упала без чувств, лицом в холодную лужу, мама.
Две вещи долгие годы хранились особо в дальнем ящике домашнего комода. Невесомый белый шарфик и корявая от изобильно засохшей крови нижняя мужская майка.
– Поймали нашего отца в этот же день, на окраине, милиционеры злые на него были, били всяко, даже сапогами…
Особенно необходимой жизнь в городе становилась летом.
Гого искренне считал, что ему очень повезло: совсем рядом с их домом были три библиотеки, а в далёком конце улицы – та самая, большая, река.
Никто не мешал ему в домашнем одиночестве наслаждаться самостоятельно выбранными книгами, на реку же они всегда бегали дворовой толпой, сговариваясь с мальчишками рыбачить, кататься на чужих дырявых лодках или просто загорать.
А мама всегда много работала.
Под песчаным берегом длинно, в ожидании подъёма на городскую лесопилку, громоздились плоты.
Схваченные цепями и ржавыми, колючими от старости металлическими тросами, большие кучи когда-то ровно отмеренных брёвен тихо колыхались на речной воде, собранные в просторные и многогорбатые плавучие острова.