То счастливое утро уверило меня, что накануне мой бог был слаб разрозненностью собственных усилий – он же не знал, как поступить с моими мамой и папой; не был уверен, чью сторону ему нужно было принять – ведь они оба были хорошими людьми и, по-своему правыми в споре, а вот я в те мгновения и помог ему, богу, своим желанием. Именно моей маленькой и громкой молитвы не хватало тогда моему богу, чтобы стать таким необходимо сильным, чтобы суметь принять правильное решение и помочь всем нам.
– Они что, действительно помирились?
Согретый нужными словами, горячей едой, грубым плащом из овечьей шерсти и надеждой, Эмпе произнёс последние слова, улыбнулся и заснул.
Старик же, не заметив этого и, привыкнув к многолетнему молчаливому одиночеству, продолжал говорить.
– …Раньше было много богов, но ведь истинная вера, как и простая еда, – это необходимость, утоление голода, а придуманные религии – всего лишь разновидности кулинарных искусств, различные национальные кухни и соусы, приправы к основной пище.
Сейчас у человечества есть Разум. Но он нуждается в помощи, ведь наш Разум составлен из жизненных импульсов множества обыкновенных людей, жителей планеты Земля. Они учатся, познают, становятся умнее – и он, вместе с ними, неизбежно умнеет. Они ведут войны – и он, с исходом каждой кровавой битвы, превращается во всё более жестокое явление. Это они, люди, в результате безмятежно счастливых столетий стали предельно эгоистичны, их личные желания сегодня зачастую неразумны и противоречивы, каждый из нас хочет добиться только своего, выжить в опасности по-своему. А ведь земной Разум вторичен, он – всего лишь сумма наших интеллектуальных и душевных усилий, ему нужна наша помощь, общечеловеческое, точно выраженное желание. Особенно сейчас, когда странные дожди губят Землю.
Треснул крупный уголь в костре, крикнула в ветвях прибрежного дерева большая птица. Шевельнулся, обеспокоенный громкими звуками, юный Эмпе, пробормотал во сне:
– И что же мне тогда делать…
Не замечая ничего случайного, старик увлечённо ответил:
– Будь гением – предложи человечеству сообща сделать Разум сильнее! Объедини людей, пусть они поймут, что только единое напряжение их сил, помыслов и устремлений поможет нашему общему Разуму! Он выручал нас всегда, сможет отвести беду и в этот раз!
– А что мне тогда ни в коем случае не нужно делать?
Ясными глазами Эмпе смотрел на старика, уже готовый вскочить и мчаться.
– Не участвуй в бесплодных делах тьмы.
Улыбаясь, юный Эмпе бодро сел у костра.
– Получается, что ты, старик, в детстве помог своему богу?
– Выходит, что помог.
– А я смогу?
– Разбужу тебя на рассвете.
– А у меня это точно получится?
– Не обещаю, но ведь перед тобой сейчас тот, у кого когда-то получилось.
Больше они не произнесли ни слова.
Только опытному старому рыболову на какое-то мгновение всё-таки показалось, что уже к середине ночи звуки дождя, продолжавшего по-прежнему стучать по прочному навесу шалаша, почему-то стали немного тише.
Факт абсолютного слуха
Её жизнь была прекрасна – десятый класс, скоро лето!
Она говорила, как пела; смеялась – как птичка.
В те дни цветущая черёмуха волнующе заполняла знакомые улицы, мягкие облака никуда не спешили по прозрачному небу, деревянные скамейки в городском парке до вечера оставались тёплыми и уютными.
Видеть и чувствовать – это же так замечательно!
А слышать шум окружающей жизни она не хотела.
Удобная вещь – наушники.
С самого утра, привычные, красивые, нисколько не кажущиеся чем-то лишним, посторонним, скорее, наоборот, вызывающие тревогу своим редким отсутствием.
Свобода!
Никто не мог заставить её слушать то, чего она не хотела услышать.
Наушники, белые провода, музыка.
Голос таинственных книг.
Или краткие интересные новости.
Или телефонный смех нужного человека.
Удобно.
Однажды отец, побледнев жёстким лицом и, не глядя ни на кого за семейным столом, произнёс в её сторону:
– Сними…
Повторил.
Не дождавшись, протянул руку, сорвал наушники с её головы и бросил их на пол.
Внезапная боль, долгая обида.
Отец выдохнул, выронил тогда из дрожащей руки хлеб:
– Никогда не садись за наш стол так, с этими…
Люди в наушниках казались ей своими.
И смешные мальчишки с прекрасными глазами, и многозначительные ровесницы, и взрослые задумчивые женщины.
Без слов, без вопросов и пояснений она понимала их.
Они все слушали свою тишину.
Иногда кто-то шёл ей навстречу, нахмурившись, опустив голову; другой, наоборот, сиял лицом, иные беззвучно шевелили губами, улыбаясь и, рассказывая кому-то далёкому что-то непременно доброе.
Жесты им были уже не нужны.
В слишком редкие минуты домашнего общения отец, славный труженик, кривился скептической улыбкой:
– Плохо, что ты никого не хочешь слышать… Природный слух имеет свойство деградировать.
– Твой остросоциальный сарказм не для меня.
– Когда будет нужно – тебя тоже не услышат.
– Ерунда.
Как-то чудесной весенней ночью случилась приятная бессонница.
Удивительные минуты естественной тишины казались волшебством.
Она лежала под прохладной простынёй, заложив ладони под голову.
Почему-то вспомнился давний, почти детский, разговор с отцом.
Они стояли тогда на высоком берегу реки, взявшись за руки.
В звёздной июльской темноте отец позволил себе быть непривычно восторженным.
– Умей слушать тишину, дочь. Как же удивительно звучит она! Когда есть возможность погрузиться в настоящий мир невыдуманных звуков, без глупых наушников, без постоянного громыхания ненужной, необязательной музыки и слов…
– Но ведь страшно…
– Это – пока, это с непривычки. Совсем скоро, когда повзрослеешь и научишься ценить одиночество, ты обязательно полюбишь такую тишину…
И потом, ещё…
Она – уже старшеклассница.
Они идут вместе по улице.
Она, задумавшись, слушает, в наушниках, волнующе тихую музыку.
Внезапно, на пешеходном переходе, отец дёргает, рывком, её за руку, вместе с ней падает на тротуар.
Мимо них, близко, весь в смрадном топливном дыму, мчится огромный грязный грузовик.
– Ты, ты… Ведь слушать же надо!
Плечи отца жалко опустились от только что пережитого.
Она усмехнулась:
– Плевать…
А вчера случилась беда.
Внезапность чужой грязной жизни, чужого города, совсем другие люди…
Она шла под дождём, раскинув руки и рыдая.
Много людей вокруг, но никого – рядом.
В сумраке ненужного дня все они, навстречу, – в наушниках.
Её взгляд.
Она знает, что выглядит жалкой. Ей страшно.
Прохожие видят её, пожимают плечами, вежливо, коротко, улыбаются, стараются обойти, не испачкавшись, оберегая личные зонты и одежду.
«Помогите!»
Она так не говорит, они – её не слышат. В наушниках. Милые.
Страшно. Уже истерика.
Рычит гром. Это – гром?!
Свист ветра по лужам, противным одиноким голосом кричит где-то непонятная птица. Птица?
Она бежала по улицам босиком, потеряв где-то вдалеке обувь.
«Эй! Мне же плохо! Вы что, не знаете об этом?!»
В наушниках.
Серые люди, под серыми струями холодного дневного дождя.
Одинаковые белые шнуры, вставленные в их головы.
Вежливые улыбки. Почти равнодушный оскал.
Она бежит.
Безнадёжность. Всё кончено. Люди исчезли.
Такая жизнь уже ни к чему. Зачем? Жить так…, с этими…, с такими…
Тёмный городской мост через большую чёрную реку.
Внизу – блестящие острые камни, рёв разбухшего от дождя потока.
Вниз? И всё?! Так просто?
Да. Только пусть он пройдёт. И тогда…
Прохожий, высокий человек в строгих одеждах, поравнявшись, замедляет шаг, останавливается.
Пристально смотрит в лицо, хмурится, наклоняется к ней.
Странный голос. Густой, медленный.
И этот – в наушниках…
И у него – белые провода на груди…
Она кричит. Сильно кричит, громко, бесстыдно, в последний раз.
– Ну, почему вы все меня не слышите?! Почему? Зачем вы сейчас все такие?!
В судорогах страшного напряжения она срывает белые провода и наушники с высокого человека, швыряет их в грохот невидимой с высоты моста реки.
Скрюченными пальцами хватает человека за лицо, кричит ему в ухо.
– Ну почему?! Мне же так плохо! Помогите же мне! Почему вы меня не слышите?!
– Я не слышу…
Мгновение страха.
Ещё одного страха, но уже другого, непонятного, пока беспричинного.
– Но почему?!
– Я глухой.
И река шумела уже по-иному, и дождь стучал по её худеньким плечам уже с доброй жалостью.
Высокий человек нежно обнял её, отвёл с обиженных глаз прядь мокрых волос.
– Я помогу тебе. Скажи, что случилось?
– А как же…
– Я пойму. Тебя я обязательно услышу.
Признание его литературного таланта
Писатель Ахматов сам придумал для себя такой псевдоним.
На перспективу, весьма масштабный, соответствующий таланту.
В один из дней прошлого февраля он окончательно решил посвятить себя серьёзному литературному труду, поэтому первым делом озаботился тем, как именно в скором времени к нему станут уважительно обращаться коллеги-писатели и упоминать о нём в статьях многочисленные рецензенты.
Ахматов имел неплохой жизненный опыт: учился, служил, провёл несколько лет в северных геологических экспедициях.
Суровые лесные будни и тяжесть вынужденного сосуществования с гнусными комарами впечатлили его настолько, что по возвращению из лесов в родной город он поначалу постоянно порывался рассказывать в дружеских компаниях о случаях и собственных происшествиях той поры. Первое время его слушали с восхищением, женщины считали его тогда чрезвычайно интересным и романтичным, друзья гордились таким нерядовым знакомством, но потом, пропорционально уменьшению его холостяцких фина