— Ну? — крикнул он мне с верхней ступеньки, по-прежнему прижимая к уху телефон, и я ринулась туда.
К тому времени, как я пересекла улицу, дверь оказалась распахнутой настежь, но свет внутри по-прежнему не горел, а воздух был затхлый, почти лишенный кислорода. На полу толстым слоем лежала пыль, она же покрывала стулья в приемной и стойку регистратора. На ней отчетливо виднелись следы того человека, который там только что прошел. Следы исчезали под зеленым занавесом, натянутым поперек комнаты.
— Вам туда, — сказал мне бармен и отодвинул занавес в сторону, для чего медленно прошел из одного конца помещения в другой, таща его за собой.
За занавесом обнаружилась больничная палата с оштукатуренными белыми стенами и железными кроватями с облупившейся краской. Они выстроились вдоль стен и были застелены чистыми гладкими простынями, туго натянутыми и аккуратно подоткнутыми под матрасы. Комната казалась какой-то незаконченной, и я не сразу поняла почему. В ней не было задней стены. Вместо нее с потолка до пола висело огромное полупрозрачное полотнище, сквозь которое тускло-желтым пятном просвечивало полуденное солнце. Ветерок, дувший снаружи, чуть приподнимал край этого полотнища, оно шевелилось, шуршало и потрескивало.
— Подождите здесь, — сказал бармен и отпер еще одну дверь в противоположном конце комнаты.
Мне было слышно, как он куда-то спускается по лестнице, потом все стихло.
Вентилятор у меня над головой не работал. С одной его лопасти свисала паутина с дохлой мухой. Я подошла к полотнищу, заменявшему стену, и приподняла его край. Мне казалось, что мои шаги гулко разносятся по всему дому, хотя я очень старалась ступать тихо и даже слегка приволакивала ноги. Мне казалось, что бармен ушел бог знает как давно. Чтобы отвлечься от этой мысли, я попыталась вспомнить, что делала в тот день, когда умер мой дед, и как вообще сумела попасть в эту комнату, где все и произошло. Она выглядела совершенно не так, как я себе представляла, и нисколько не походила на палаты онкологического отделения у нас в столице, выкрашенные веселой желтой краской. Я пыталась вспомнить, как звучал голос деда, когда я в последний раз с ним разговаривала, как выглядела его рука, протягивавшая мне мой чемодан. Все это, возможно, вовсе и не было нашим с ним прощанием, просто моя память заместила этими воспоминаниями то, как мы с ним расстались на самом деле.
Что-то знакомое было для меня и в этой больнице, и в деревне. Некое всепоглощающее чувство печали заползало в мою душу. Я уже не впервые узнавала эту печаль, похожую на некую музыкальную фразу, но не в силах была дать ей название. Не знаю, долго ли я простояла там, прежде чем вспомнила о том бессмертном человеке. А когда все-таки вспомнила, то сразу поняла: именно его, а вовсе не меня мой дед поехал сюда искать. Еще я подумала: неужели все наши старательные усилия скрыть его болезнь от бабушки и мамы были посвящены той тайной цели? Тому, чтобы дед мог перед смертью спокойно отправиться на поиски этого бессмертного человека? Жара вдруг показалась мне совершенно невыносимой, ноги стали ватными, и я осторожно присела на краешек кровати.
Вскоре вновь появился бармен, неся под мышкой бледно-голубой пластиковый пакет. Я тупо смотрела, как он запирает вход на лестницу. Когда он подошел ко мне, стало видно, что вся его здоровая рука от холода покрылась пупырышками.
— Вот этот? — спросил Боян, показывая пакет, скрепленный степлером.
— Не знаю.
Я встала, а он перевернул пакет и прочитал имя, написанное на наклейке:
— Стефанович?
— Да.
Я взяла у него пакет, но он оказался таким холодным, что я невольно его выронила. Да и ручка на нем оказалась порванной. Бармен нагнулся, поднял пакет и снова протянул мне. Я его не взяла, просто открыла свой рюкзак, а он свернул пакет пополам и сунул его внутрь.
Боян молча смотрел, как я застегиваю молнию на рюкзаке, потом вдруг сказал:
— Я знаю только, что он потерял сознание прямо на улице.
— Где это случилось?
— Рядом с моим баром. Дня через два после того, как в больницу тех мальчишек доставили. Но еще до их смерти.
— Разве в больнице никого не было? Хотя бы медсестер? Неужели они не могли ему помочь?
Бармен покачал головой.
— Нет, прибежали-то они быстро, но сперва решили, что он пьяный. А я сказал им, что нет, не пьяный, одну только воду заказал.
— Воду? Он был один?
Боян вытер со лба крупные капли пота.
— Не помню, пожалуй, один.
— Он ведь был очень высокий, в очках, в шляпе и пальто. Неужели вы совсем не помните, сидел ли с ним за столиком еще кто-то?
— Нет, не помню.
— Может, вы его просто не заметили? Такой молодой мужчина?
Он покачал головой, а я продолжала настаивать:
— Они еще могли о чем-то спорить, не помните?
— Да какой молодой мужчина! В наших трущобах одни ветераны живут. Как вы думаете, чем они целый день занимаются?
Внизу, в морозильной камере морга, что-то сдвинулось и упало с глухим стуком.
— Послушайте, здесь тогда было полно людей, которых я совершенно не знаю: медсестры, два врача, те люди, что раненых мальчишек в поле нашли и сюда принесли, — сказал бармен. — Да я с конца войны не видел тут столько людей сразу. В баре у меня в тот день чуть ли не вся деревня собралась. Так что я помню только, как этот старик прямо на улице потерял сознание. Его самого я почти не представляю и уж точно не знаю, с кем он разговаривал. Но на вашем месте, доктор, я бы не стал ходить тут по домам да расспрашивать, не видел ли его кто, — прибавил он осторожно. — Говор-то у вас не здешний.
Я кивнула и вскинула рюкзак на плечо.
— Вы хотя бы расписку какую-нибудь оставили, — сказал Боян, озираясь в поисках листка бумаги.
Никаких официальных формуляров тут не имелось, он просто перевернул обратной стороной рецепт на физиологический раствор и сунул мне ручку. Он внимательно смотрел, как я расписываюсь: «Наталия Стефанович». Я делала это нарочито медленно, надеясь, что бармен как-то свяжет две фамилии: мою и покойного. По его глазам я поняла, что он давно уже сделал соответствующие выводы.
Глава шестаяПожар
Гавран Гайле
Каждый воскресный полдень, даже когда война была в самом разгаре, старые, лучшие врачи столицы собирались во внутреннем дворике ресторана Баневича, что в Старом городе, — покурить, немного выпить, поделиться воспоминаниями. Они рассказывали друг другу о наиболее интересных и удивительных случаях из своей практики и не упускали возможности похвалить коллегу за точно поставленный диагноз и находчивость. Традиция этих обедов и долгих застольных бесед оставалась неизменной почти шестьдесят лет.
В основном эти врачи были профессорами университета и деканами факультетов — нефрологи и кардиологи, онкологи и хирурги-ортопеды. Некий вечно сменяющийся парад пенсионеров, личные достижения которых в области медицины, даже весьма давние, по-прежнему высоко котировались и находили постоянное применение. Они, разумеется, уже наизусть знали те истории, которые могут рассказать их старинные коллеги и друзья, но за ореховой ракией и жаренным на решетке мясом с теплым хлебом, красным перцем и чесноком вновь и вновь с удовольствием вспоминали об особо сложных случаях и о пациентах, которых им удалось спасти. Эти их успехи давно уже прошли проверку временем, но, к сожалению, остались в прошлом, так что теперь воспринимались как нечто удивительное лишь благодаря тому, что о них говорили вслух.
Мой дед всегда посещал эти собрания единомышленников. Вместе с ними он в юности, после окончания медицинской школы, мучительно преодолевал ступени восхождения на профессиональный олимп. Дед всегда очень скромно отзывался о собственных успехах, но, по-моему, тоже нуждался в том, чтобы кто-то напомнил всем окружающим и ему самому, какой он замечательный врач и каковы были его достижения в прошлом. Нет, он не основал онкологической клиники, не завоевал национальной премии в области научных исследований. Дед был просто настоящим доктором, по-своему даже великим, и всегда славился тем, что, работая в университете, не боялся опровергать диагнозы самых знаменитых терапевтов и хирургов и защищал право на медицинское обслуживание даже самых беднейших из крестьян. Но более всего он был известен тем, что именно ему небеса даровали привилегию спасти жизнь нашему маршалу. Эту великую честь он, на беду или на счастье, делил лишь с некоторыми хирургами из Цюриха.
Поскольку дед всегда с куда большим удовольствием превозносил мои достижения, а не свои собственные, я об этом инциденте слышала весьма мало, пока не поступила в медицинский институт. Я знала, конечно, о благодарственном письме маршала, которое тот написал собственноручно и которое лежало у деда в верхнем ящике письменного стола, как и о бутылке наилучшей айвовой ракии, присланной великой личностью в подарок врачу. Это была айва из собственного маршальского сада, однако та бутылка так и простояла в заднем ряду дедовского бара, и за всю мою жизнь он так ее и не откупорил.
Человек, который посвятил меня в детали этого важного события, был ассистентом на кафедре патологии и учился на первом курсе аспирантуры. Он и сам слышал об исцелении маршала из каких-то шестых или восьмых уст, но совершенно точно знал, что лет тридцать назад в летнюю пору мои дед с бабкой принимали у себя большую компанию свадебных гостей по случаю вступления в законный брак главы онкологического отделения Военной медицинской академии. Празднество якобы состоялось в фамильном доме моего деда, в Борово, на берегу озера.
— Это место называется Веримово, — поправила я рассказчика.
— Да, верно, — согласился он.
Свадьбу действительно праздновали там. К вечеру веселье было в самом разгаре, и тут вдруг к деду прибежал хозяин гостиницы из соседней деревни и в полном отчаянии стал просить помочь ему. Его глазам, должно быть, предстала довольно странная картина. Врачи и их жены танцуют под несколько замедленную, что явно связано с воздействием алкоголя, мелодию в исполнении деревенского духового оркестра. Интерны и лаборанты, вконец упившись, притихли где-то в леске за домом. Совершенно пьяные дерматологи буквально повисли на перилах крыльца, а мой дед, хмурый часовой, вынужденный оставаться на посту, извлекает из зарослей роз упавшего туда декана кафедры ревматологии. В общем, в нашем старом доме на берегу озера собрались в тот день чуть ли не все преподаватели медицинского факультета, когда туда влетел хозяин гостиницы и, размахивая руками, заверещал, мол, срочно нужен врач. Где врач? Ради бога, покажите мне врача, там человек умирает! Мой дед, каким-то чудом оставшийся относительно трезвым, пожал плечами, надел белый халат и двинул в деревню. Там он моментально наложил полный запрет на действия изумленного местного травника, который, считая себя единственным в селении квалифицированным лекарем, уже успел поставить неверный диагноз: сказал, что это обычное пищевое отравление, и велел поить больного отваром мяты.