– Ты слишком рано. – Антуан вскочил. Ни в его глазах, ни в голосе не было даже намека на обычную теплоту.
– Просто, – пролепетала Инес, – мне не терпелось тебя увидеть.
– А это что еще такое? – Один из немцев попытался подняться с дивана, но не сумел. Глаза у него были совершенно остекленевшие, а из-под расстегнутого кителя выпирал волосатый живот. Инес почувствовала тошноту. – Это для нас? Пикар, трусливый пес, говори!
– Нет, нет. – Антуан, широко и фальшиво улыбаясь, провел Инес в спальню, почти втолкнул ее туда и плотно закрыл дверь. – Это моя приятельница, она просто зашла ко мне в гости.
– Приятельница! – повторил немец с сильным акцентом и громко рыгнул. – Это вы, французы, сейчас так называете проституток?
Инес прислонилась к двери и внимательно слушала, но Антуан не попытался защитить ее честь. Он лишь захохотал, а затем сказал немцам, что им, возможно, пора идти, но он позовет их завтра.
Когда стало тихо, Инес вышла в гостиную. Антуан стоял возле дивана с сигаретой и раздраженно курил, а в другой руке сжимал, как оружие, пустую коньячную бутылку. Он взглянул на Инес.
– Что тебе здесь понадобилось в этот час? – Антуан смотрел сердито, даже зло. – Сюда нельзя приходить когда заблагорассудится.
– Ты дал мне ключ. – Инес не верила своим ушам. – И я думала, ты будешь рад меня увидеть.
– Инес…
– А ты позволил им называть меня проституткой!
– Ну, а что мне было делать, Инес? – Он вихрем рванулся в кухню и бросил бутылку в раковину. Инес последовала за ним и на ходу крикнула:
– Защищать меня!
– Ты хоть понимаешь, кто ко мне приходил? Эрхард Крюгер, один из самых высоких военных чинов в Марне, и Франц Рудин, который лично знает Гитлера.
У Инес мороз пробежал по коже.
– Но что они делали здесь? В твоей квартире?
Антуан стукнул кулаком по кухонному столику.
– Черт побери, Инес, тебе это надо разжевывать? Они – мои друзья.
– Значит, ты… коллаборационист? – Она знала, конечно, что Антуан по работе общается с немцами, а контрабандные товары и деликатесы достаются ему благодаря деньгам и влиятельным друзьям, но как-то не соотносила одно с другим. Ей ни разу не пришло в голову, что у него могут быть друзья в высшем немецком командовании. – Антуан, как ты можешь?
Он затушил сигарету о раковину, пересек кухню и обнял Инес.
– Дорогая, прошу тебя, позволь мне объяснить.
– Да что тут объяснять? – Но ее гнев уже отчасти выветрился, уступив место безумной надежде увидеть какое-то оправдание этому эпизоду – и себе. Ведь она, получается, несколько месяцев была любовницей человека, который сотрудничает с нацистами. – Да, объясни, пожалуйста.
– Милая Инес, – Антуан нежно поцеловал ее, и она ответила на поцелуй. – Я знаю, что сейчас принято ненавидеть немцев, но пойми – они прозорливее. Те французы, которые считают, что оккупация в конечном счете принесет стране только вред, не понимают логики исторических процессов. Мы сами виноваты в том, что Германия сумела так быстро нас одолеть. Она сильнее и в будущем приведет нас к процветанию.
– Но…
– Инес, я всегда думал, что ты лучше соображаешь. – Голос Антуана теперь звучал на октаву ниже. – И что такая женщина, как ты, никогда не поддастся на обман лживой пропаганды. Неужели я ошибся?
Инес почувствовала, что краснеет.
– Нет, конечно же, нет.
– В итоге, Инес, выживет только тот, кто выбрал правильную сторону. Я желаю Франции одного лишь добра, как можно винить меня за это?
В наступившей тишине, под умоляющим взглядом серых глаз, против которого была бессильна любая ее защита, она если и не согласилась с Антуаном, то почти поняла его. Кроме того, кто сказал, что Мишель и Эдит правы? Но одна вещь все-таки не давала ей покоя.
– Но депортация евреев в июле…
– Инес, – покачал головой Антуан, – ты правда думаешь, что немцы стали бы выдворять из страны людей, не причиняющих никакого вреда? Все евреи, которых забрали, были тем или иным образом связаны с Сопротивлением.
Инес подумала о подпольной работе Мишеля и почувствовала комок в горле.
– Но…
– Инес, это надо понимать. У немцев не было другого выхода.
– Но они забрали детей! Уж дети-то точно ничего не сделали!
– Арестованных всего-навсего отправляют на восток в трудовые лагеря, где они могут искупить свою вину. При этом немцы идут им навстречу и не разлучают семьи. То, что забирают детей, это акт милосердия, было бы чистым безумием предполагать иное.
– Но по всему нашему городу расклеены плакаты, дескать, все евреи – преступники и воры…
Антуан вздохнул:
– Ну, от нескольких плакатов ничье мнение на самом деле не переменится. Плакаты, конечно, дурацкие, но по большому счету не имеют значения.
Инес подумала, что для Селин эта пропаганда полна убийственного смысла, и тихо спросила:
– Ты ведь не веришь тому, что говорят о евреях?
– Инес! Конечно, нет! – ужаснулся Антуан. – А ты, пожалуйста, поверь мне, что это так. Но я, кроме того, понимаю, почему тех, кто пытается навредить Третьему рейху, нужно отправить прочь из страны. Поразмысли об этом. В любом случае немцы не стали бы высылать ни в чем не повинных людей – какой им от этого прок?
Инес долго смотрела на Антуана, недоумевая, почему ее никак не отпускает внутреннее напряжение, когда она изо всех сил стремится ему поверить.
– Наверное.
– Дорогая, я знал, что ты меня поймешь! – Он опять потянулся к ней и нежно ее поцеловал. – А теперь пообедаем? Я заказал у Арно столик.
Инес заколебалась, но, заглянув Антуану в глаза, не заметила там ни угрозы, ни злости.
– Да. – Она осознала, что одним коротким словом невольно выбрала, на чьей она стороне. И постаралась выкинуть этот разговор из головы, когда вместе с Антуаном вышла из квартиры на улицу. В ресторанчике «У Арно» их ждал уютный столик, а также бутылка ледяного шампанского, которого – по крайней мере на время – хватило, чтобы заглушить голос сомнения в душе Инес.
К октябрю, когда виноград был уже собран и в бочках бродило новое вино, Инес могла бы немного успокоиться: все-таки «Мезон-Шово» сумел и в военное время удержаться на плаву. Правда, Селин постоянно ходила мрачная: неизвестность тяжелым грузом давила ей на плечи, потому что никаких сведений о родных она так и не получила.
Однако Инес день ото дня все сильнее чувствовала внутренний разлад: совесть призывала ее к ответу за Антуана. Его доходчивые и хорошо, казалось бы, аргументированные рассуждения о стратегии Германии и неизбежности мирового господства нацизма постепенно потеряли для Инес прежнюю убедительность, и ей чем дальше, тем труднее становилось с ними согласиться. Антуан не сомневался: окончательная победа Германии в Европе – лишь вопрос времени. Но что, если гитлеровские военные ошибаются? И, главное, почему, выбрав сторону победителя, ты уже не можешь спокойно спать по ночам?
Инес лежала без сна рядом с похрапывающим Мишелем, пытаясь выгнать из головы вопросы, на которые у нее не было ответов. Объяснения Антуана насчет проведенной немцами депортации евреев никак не вязались с тем, что германская антисемитская пропаганда становилась лишь агрессивнее: нацисты явно готовились к следующему шагу. А как объяснить то, что оккупанты живут la belle vie[24], припеваючи, а французы голодают и умирают от холода? Сейчас, когда надвигается новая зима, как может Антуан спокойно рассуждать о пользе оккупации для Франции?
Однажды дождливым пятничным вечером в начале октября Инес, поужинав с Антуаном, лежала в его объятиях и вдруг услышала на улице рычание грузовиков. Взвизгнули тормоза. Антуан храпел и не шелохнулся, когда Инес шепотом его окликнула.
– Антуан! – зашептала она более настойчиво, тряся его за плечи, и он открыл глаза.
– Мари?
Инес напряглась: Антуан не впервые произносил это имя в первые секунды после пробуждения, когда его сознание еще было затуманено.
– Нет, это я… – Она сделала вид, что не обижается: – Инес. – Кто такая Мари, она не знала, но давно догадывалась, что не является единственной любовницей Антуана.
– Да-да, конечно, я так и сказал. – В голосе Антуана явственно звучало смущение. Он сел и потянулся за брюками, висевшими на краю кровати. – В чем дело?
– По-моему, снаружи что-то происходит.
Антуан выбрался из кровати и подошел к окну.
– Да, происходит.
– Что это? – Голая, она завернулась в одеяло, тоже подошла к окну, и у нее перехватило дыхание от ужаса.
На темной улице под ними немцы в форме, светя фонариками, волокли детей из дома напротив к французским полицейским машинам. Детей было четверо, все мальчики, в возрасте, наверное, от семи до четырнадцати лет. Самый младший, крохотный и тощий, с копной густых черных волос, отчаянно вопил, брыкался и вырывался; один из немцев наотмашь ударил его по лицу тыльной стороной руки, и маленькое тельце обмякло. Инес ахнула, а мальчика забросили в грузовик к остальным.
– Что это, Антуан? – повторила Инес шепотом, когда ей удалось сглотнуть. Хотя ответ она знала еще до того, как Антуан, не глядя на нее, бесцветным голосом произнес:
– Евреи.
– Куда их повезут?
– Вероятно, в Дранси. Это неподалеку от Парижа, лагерь для интернированных.
– А их родители?
– Скорее всего, депортированы раньше. Это сейчас частая ситуация – детям нельзя оставаться без присмотра, когда родители арестованы. И власти решают проблему.
– Но… это же всего-навсего дети.
Антуан повернулся к ней:
– Да, система несовершенна. Но скоро зима, с отцами и матерями они будут в большей безопасности.
– Но…
– Не надо о них беспокоиться, дорогая, это не наше дело. – Его зубы были стиснуты, брови сдвинуты вместе. – Так или иначе, сегодня берут не только детей. Это новая облава, такая же, как была в июле.
– Новая облава? – Инес почувствовала, что не может вздохнуть.
– Да, дорогая. Стандартная процедура. А теперь, может быть, ляжем спать?