Лив оделась, вышла из гостиницы и направилась на юг от площади Эрлона, не вполне понимая, куда ее несут ноги. Ну почему первый за многие месяцы человек, который ее рассмешил, – и впервые в жизни дал почувствовать, что ее ценят, – принадлежит другой? Досадуя на себя, она вытерла губы. Не сама ли она спровоцировала Жюльена, жалуясь на свои семейные невзгоды и смеясь его шуткам?
Но даже сейчас, коря себя, она испытывала странную и стыдную легкость. Ей нравилось с ним перешучиваться, его общество раскрепощало, а поцелуй ощущался как нечто совершенно естественное. Что все это говорит о ней самой? Что она ничем не отличается от новой подружки Эрика – разве что на полтора десятка лет старше и слишком хорошо знает, какими потерями, каким отчаянием может обернуться неверность.
На углу улицы Тиллуа Лив замедлила шаги, чтобы пропустить группу туристов, и вдруг заметила, что стоит прямо напротив брассери «Мулен». Интересно, она сама подсознательно выбрала маршрут, который привел ее сюда, или это знак? Впрочем, неважно. Она здесь и желает знать правду. Лив перешла через дорогу и вошла в дверь.
– Bonjour, une table pour une personne, s’il vous plaît[26], – сказала Лив возникшему перед ней официанту и вновь взглянула на висящую возле двери фотографию, с которой смотрела молодая бабушка. Официант улыбнулся, взял меню и направился было к столику, но Лив окликнула его: – Постойте!
Он оглянулся, удивленный:
– Oui, madame?[27]
– Вы говорите по-английски?
Он поколебался:
– Немного. Чем я могу вам помочь?
– Я просто… У меня вопрос об этой фотографии. – Она указала рукой на снимок, и официант вернулся, чтобы на него посмотреть.
– Да?
– Это, должно быть, прозвучит странно, но я думаю, что изображенные здесь люди – мои дед и бабка.
Официант нахмурился:
– Это супруги Тьерри, они владели этой брассери много лет назад.
– Да. – Лив дотронулась до фотографии. – Моя бабушка – Эдит Тьерри. На этой неделе она привезла меня сюда, в Реймс.
– Но, мадам, изображенная здесь женщина вряд ли еще жива. Ей сейчас должно было бы быть, наверное, больше ста лет.
– Ей девяносто девять, а на снимке, получается, девятнадцать. Я просто… я ищу ответы на некоторые свои вопросы и надеялась найти их здесь.
Официант все еще глядел на нее с сомнением, однако кивнул:
– Позвольте мне показать вам столик, а затем я попробую разыскать Жан-Пьера Руссо. Он работает здесь много лет и может что-то знать. Я выясню, где он.
– Спасибо вам огромное.
– Не за что. – Официант, улыбаясь, подвел ее к креслу. – Надеюсь, вы найдете то, что ищете.
Десятью минутами позже, когда Лив сидела за своим столиком с фужером брюта «Моэт э Шандон» и перечитывала историю брассери на обороте меню, к ней приблизился очень пожилой, под восемьдесят, седоволосый мужчина в рубашке и галстуке.
– Простите, – сказал он на безукоризненном английском. – Это не вы разыскиваете кого-нибудь, кто мог бы поговорить с вами об истории этой брассери?
– Да, верно. – Лив поднялась на ноги, но мужчина жестом попросил ее сесть.
– Пожалуйста, сидите, а я, если позволите, к вам присоединюсь. – Он выдвинул стул. – Я Жан-Пьер Руссо, метрдотель.
– Для меня большое удовольствие познакомиться с вами, месье Руссо. Я Лив Тьерри Кент, – Лив протянула руку.
– А, так вы и правда Тьерри, Жан-Марк ничего не перепутал. И ваши предки были как-то связаны с брассери «Мулен»?
– Я полагаю, что моя бабушка Эдит Тьерри вместе со своим мужем Эдуаром владела этой брассери во время Второй мировой войны. Может быть, вы их знали?
Руссо покачал головой:
– Я здесь только с 1960-х. Но мой отец – он действительно работал здесь в 1940-х, у Тьерри.
– Ваш отец? – Лив подалась вперед. – А он жив? Нельзя ли мне с ним поговорить?
Руссо вновь покачал головой:
– Как бы я хотел, чтобы это было возможно. Увы, мой отец много лет назад, в возрасте всего пятидесяти лет, скончался от сердечного приступа. Но в детстве и в юности я часто слышал от него рассказы о военном времени и этой брассери.
– И о Тьерри тоже?
– Да, конечно. Он их очень любил. Вы, как я заметил, читали меню, а значит, знаете, что Тьерри участвовали в Сопротивлении. Но известно ли вам, как именно и сколь это было важно? Немецкие офицеры, которые приходили сюда, много пили – бармены всегда наливали им бесплатно, – а напившись, выбалтывали то, о чем им полагалось молчать. Тьерри и их работники подслушивали, что говорят немцы. Мой отец тоже. Однажды он услышал, как некий немецкий лейтенант рассказывает о планах арестовать руководителей маленькой ячейки Сопротивления, действовавшей здесь, в Шампани, и сумел через Тьерри сообщить об этом графу Роберу-Жану де Вогюэ. Тот предупредил подпольщиков, они скрылись, и немцы их так и не поймали.
– А кто это – Робер-Жан де Вогюэ?
Руссо усмехнулся:
– Вам известен дом шампанских вин «Моэт э Шандон»?
– Конечно. – Лив посмотрела на свой бокал.
– Так вот, де Вогюэ был главой этого дома – в то время самого крупного – и, как вы понимаете, весьма важной персоной. Немцы, когда явились сюда, обращались с ним уважительно, потому что он имел большое влияние на остальные дома. – Руссо заговорщически наклонился вперед, его глаза сверкали. – А кроме того, он был одним из руководителей Сопротивления в восточной части Франции.
– Постойте, глава дома «Моэт э Шандон» был в числе лидеров Сопротивления?
– В те дни, мадам, никто не был тем, кем казался. Супругов Тьерри, к примеру, все считали коллаборационистами – кому бы пришло в голову, что на самом деле они вместе с де Вогюэ ведут подпольную работу против немцев? Владельцы дома Пипер-Эдсик прятали в своих погребах оружие, владельцы дома Крюг – сбитых летчиков. – Руссо легонько постучал по основанию фужера Лив. – Это шампанское, дорогая мадам, символизирует нашу историю. Героизм. Отвагу. Люди, стоящие за нашими винами, помогали спасать Францию.
Лив глядела на сотни мельчайших пузырьков, которые неслись вверх со дна фужера.
– И супруги Тьерри тоже в этом участвовали?
– Mais oui[28]. Они были в самом центре событий.
– А что с ними произошло? Вы знаете?
Руссо пожал плечами:
– Если ваша бабушка – действительно та самая Эдит Тьерри, то вам, вероятно, известно больше, чем мне. После войны не все в Реймсе поняли, что супруги работали на Сопротивление, и многие по-прежнему их ненавидели как коллаборационистов. Как я понимаю, мадам Тьерри оставила Реймс еще во время оккупации, а месье Тьерри – вскоре после освобождения города. Какое-то время, пока ее не купили Буше, брассери стояла закрытой, а когда открылась вновь, все уже знали, что Тьерри герои. Но они так сюда и не вернулись.
– То есть они пережили войну оба? С бабушкой понятно, но мой папа не знал своего отца. И я всегда думала, что он погиб во время войны.
– Нет, они оба выжили. Но погибли многие из тех, кто был с ними рядом. Помню, отец рассказывал, немцы застрелили лучшую подругу мадам Тьерри за участие в Сопротивлении. Он еще удивлялся, потому что у этой подруги был любовник-коллаборационист, но как знать? Может, она и у него что-то выведывала. В те дни, как я уже говорил, никто не был тем, кем казался. Примерно в то же время, я думаю, мадам Тьерри и уехала. Мой отец всегда считал, что месье Тьерри через некоторое время отправился туда, где жила она, чтобы с ней воссоединиться. Как бы то ни было, невольно поражаешься тому, как самые обыкновенные люди рисковали жизнью ради Франции. Если вы правы насчет вашей бабушки, мадам, то она – одна из тех героев.
Лив тяжело сглотнула. Как получилось, что бабушка Эдит никогда не рассказывала о той трагедии? Возможно ли, что именно это теперь заставляет ее держаться со всеми так отстраненно?
– Благодарю вас, месье Руссо. – Лив встала.
– Для меня было большим удовольствием побеседовать с вами. Молодежь сегодня не очень интересуется прошлым. Надеюсь, вам удастся найти то, что вы ищете. – Он сделал знак официанту, который обслуживал Лив. – Я попрошу принести вам бокал «Шово» – за счет заведения, как говорят у вас в Америке. Без него эта история, я полагаю, будет неполной.
– «Шово»? – переспросила Лив.
– Да-да. – Руссо повернулся к подошедшему официанту, коротко переговорил с ним по-французски, а затем вновь обратился к Лив: – Дело в том, что лучшую подругу Эдит Тьерри – ту, которую застрелили немцы, – звали Инес Шово. Она вместе с мужем владела винодельней «Мезон-Шово», одной из лучших во всей Шампани.
После бокала «Шово» вслед за бокалом «Моэт» у Лив закружилась голова. Рассказ месье Руссо лишь запутал все еще сильнее. Зачем бабушка потащила ее через океан в Шампань, если сама только и делает, что сидит у себя в комнате и хандрит в промежутках между стремительными вылазками по загадочным делам? Но то, что она участвовала в Сопротивлении – и потеряла тогда лучшую подругу, – проливало некоторый свет на причины ее скрытности. Может быть, бабушка Эдит, которая никогда не выставляла своих чувств напоказ, до сих пор оплакивает потерю. И может быть, именно поэтому ей так сложно объяснить Лив, для чего они сюда приехали.
Когда Лив вернулась в гостиницу, бабушка Эдит сидела за столиком и читала газету. Рядом стоял бокал с шампанским, а откупоренная бутылка охлаждалась в ведерке со льдом. Бабушка подняла глаза на Лив:
– Где ты была, дорогая?
– Выходила. – Лив все еще не понимала, как ей быть с тем, что она только что узнала.
– Я только что открыла бутылку шампанского. Не откажешься от бокала? Мне бы хотелось с тобой поговорить.
– На самом деле я только что выпила почти полбутылки.
Бабушка Эдит удивленно подняла брови.
– Так что лучше не надо.
– Не будь занудой, – сказала бабушка, а когда увидела, что Лив медлит в нерешительности, закатила глаза и добавила: – Очень невежливо, дорогая, заставлять человека пить в одиночку. А вот и бокал для тебя. Давай же, налей себе немного.