что мне и самой понадобится воспользоваться маршрутом для беженцев. И не забывай, что в нашем ребенке тоже есть еврейская кровь. Кто знает, что еще удумают немцы? Лучше нам включиться в сеть и стать частью системы спасения, чтобы иметь возможность бежать, если понадобится.
Мишель молчал, но его пальцы перебирали волосы Селин более нервно, чем прежде. Наконец он сказал:
– Система спасения не поможет нам, если мы погибнем.
– Постараемся остаться в живых.
– А как по-твоему, Инес мы можем доверять?
Стоило Мишелю произнести имя жены, как блаженная дрема мигом слетела с Селин, и она резко села.
– Посмотри на нас самих, Мишель, – стоит нашим супругам куда-нибудь отбыть, как мы крадемся в погреба. Инес заслуживает больше доверия, чем мы с тобой.
Мишель тоже сел, затем поднялся и подал руку Селин. Ноги у нее теперь сильно отекали, а живот делал ее неповоротливой.
– Думаю, ты права, – сказал он. – Но что, если она узнает про нас…
Селин сглотнула: в какой-то момент тайну придется раскрыть: при одной лишь мысли об этом ей делалось нехорошо. Столько боли, столько смятения – и все по ее вине! Но пока война не закончится, ничего говорить нельзя, ведь измена толкает людей на чудовищные поступки.
– Мишель, в ближайшее время она ничего не узнает.
– Если мы собираемся принимать еще беженцев, надо будет рассказать об этом Тео. Иначе он рано или поздно наткнется на них сам, это только вопрос времени.
– Знаю. – Селин уже не раз задумывалась о том, чем они рискуют, если посвятят в подпольную работу ее мужа. Но выбора не было – по крайней мере, если они собираются спасать людей. И собственные души.
Селин предполагала реакцию мужа, но никак не ждала такого яростного отпора.
– Нет. – Тео сидел за столом, скрестив руки, его суп остывал в тарелке, а Селин перед ним сжимала ладони в горячей мольбе. – Нет, Селин. Исключено. Это нас не касается.
– Как это не касается? Как такое можно говорить?
Тео пожал плечами:
– Мы живем уединенно, далеко от города. Нас никто не трогает, и мы никого не трогаем. Не будем высовываться, так и переживем войну.
– Ты правда веришь, что, если не высовываться, это спасет меня?
– Забирают только евреев, рожденных за границей, а остальные…
– Хватит! – Селин так резко вскочила на ноги, что чуть не потеряла равновесие. Положив одну руку на живот, а другой опираясь на стол, она повторила: – Хватит! Ты просто пережевываешь то, что скормили тебе немцы.
– А то, что говоришь ты, – всего лишь пропаганда их врагов. Нас с тобой ни то, ни другое не касается. Единственный способ обеспечить нашу безопасность – это ничего не делать!
– Ничего не делать – это для трусов! – выкрикнула она.
– Нет! – Лицо Тео побагровело, он встал и ударил по столу ладонями. – Считать, что ты можешь что-то изменить, – это для дураков!
– Но если не мы, то кто? Если каждый будет думать только о собственной участи, то кто спасет нас? Кто спасет Францию?
– Спасет Францию? – Тео засмеялся горьким смехом. – Ее уже поздно спасать, Селин. И взгляни, взгляни на ситуацию, в которую мы попали. – Он показал на ее живот. – Ты беременна! Как мы допустили такую ошибку? Конечно, я буду любить нашего ребенка, но это же еще один еврей, которого придется защищать, еще одна обуза! У нас только один выход – держаться так, чтобы не привлекать внимания немцев.
– Так ребенок для тебя – обуза?
– Я не это имел в виду. Просто с рождением ребенка наше положение станет еще опаснее. Мы должны подумать о нашем ребенке.
– Я и думаю о ребенке. Я стараюсь ради его будущего!
– А я – ради сохранения твоей жизни! – проорал Тео.
– Ты считаешь, что у тебя есть такая возможность, а на самом деле ее нет. Ты для немцев ничто, ничто. Даже меньше, чем ничто, потому что женился на еврейке. Ты уже в опасности, Тео, просто ты этого пока не видишь.
Он покачал головой и снова сел за стол.
– Нет. Мой ответ – нет. Я не согласен помогать беженцам. Я не согласен незаконно укрывать евреев. И я не даю тебе разрешения подвергать риску себя – или моего ребенка.
– Тео! – воскликнула Селин с отчаянной мольбой в голосе.
– Нет. Это мое последнее слово. – Он бросил на нее еще один взгляд и вышел из комнаты. Через несколько секунд Селин услышала, как хлопнула входная дверь.
Она медленно опустилась на стул, положив руку на живот. Интересно, подумалось ей, слышит ли ребенок ее голос, чувствует ли ее решимость?
– Малыш, – прошептала в тишине Селин, – чтобы быть теми, кем мы должны быть, нам не нужно его позволения. Понимаешь? – Ребенок у нее внутри пошевелился, толкнувшись ножкой как раз против того места, где была ее ладонь. – Я буду тебя защищать, чего бы это ни стоило.
Во второй половине марта, накануне первого весеннего полнолуния, в погреба пришли с десяток работников – в основном дети от двенадцати до пятнадцати лет, благодарные за ту небольшую плату, которую Мишель выдавал в конце дня. Селин, несмотря на то что теперь быстро уставала, а тело отекало и ныло, тоже пошла помогать. По традиции, насчитывавшей не одну сотню лет, виноделы Шампани начинали разливать вина по бутылкам в день, когда в небо восходит весенняя луна. Считалось, что ее магическая сила рождает в бутылках пузырьки.
Селин работала рядом с Инес, которая стала вдруг бесконечно участливой. Она то и дело спрашивала Селин о самочувствии и бросала сочувственные взгляды на ее огромный живот. По расчетам Селин, младенцу предстояло появиться на свет уже через семь недель, в первой половине мая, но Инес, как и Тео, полагала, что это будет в июне, поэтому размер живота ее тревожил.
– Я в полном порядке, – в очередной раз успокоила ее Селин. Несмотря на отеки и огромный живот, она чувствовала, как лучится светом, и видела это всякий раз, как смотрелась в зеркало. Несмотря ни на что, она была счастливее, чем когда-либо прежде.
– Вам нужно отдохнуть, Селин, почему вы не присядете? Сегодня у нас много помощников, вы не должны доводить себя до изнеможения.
Селин сморгнула навернувшуюся слезу. Нет, она не заслуживает такой доброты.
– Не волнуйтесь обо мне. Когда-нибудь этот ребенок тоже будет учиться виноделию. Пусть начинает уже сейчас.
Селин хотела просто отшутиться, переменить неудобную тему и поговорить о чем-нибудь более легком и приятном, но Инес вдруг посмотрела на нее как-то странно.
– Вы уже решили, что ваш ребенок станет виноделом, как Тео?
Тут Селин сообразила, что думает о своем будущем ребенке как о возможном наследнике «Мезон-Шово» и продолжателе дела Мишеля, который после войны непременно расстанется с Инес и узаконит свои отношения с ней, Селин. Но конечно, говорить такое было немыслимо.
– Мне кажется, виноделие у него в крови.
– У него, – улыбнулась Инес. – А вы уверены, что будет мальчик?
– Мне кажется, да. – Теперь, когда малыш шевелился регулярно, она привыкла мысленно с ним разговаривать и была почти уверена насчет его пола. Он часто снился ей по ночам – круглощекий мальчик с голубыми, как у отца, глазами и густыми темными, как у нее, волосами. Лучшее от обоих.
– Как чудесно. Тео наверняка будет рад сыну.
Селин почувствовала, как у нее перехватило дыхание:
– Да.
– Вы очень бледны, – сказала Инес, кладя ладонь на руку Селин выше запястья. – Давайте поднимемся ненадолго наверх и чуть-чуть отдохнем в доме. – Селин попыталась что-то возразить, но Инес не стала и слушать: – Пожалуйста, я устала. Вы сделаете мне одолжение.
Селин кивнула, и Инес пошла впереди, а она следом. Наверху стояло яркое свежее утро, и Селин, закрыв глаза, втянула в себя бодрящий воздух, когда тишину нарушило рычание мотора. Моргнув несколько раз, чтобы глаза привыкли к солнечному свету, она увидела сверкающий черный мерседес, который катил по их подъездной дорожке. Прикрепленный к машине нацистский флажок полоскался на ветру.
– Господи, помоги нам, – выдохнула Инес за спиной у Селин, взяла ее за руку и встала рядом. Автомобиль подъехал к дому и остановился.
В высоком мужчине, поднявшемся с пассажирского сиденья, Селин узнала вайнфюрера Отто Клебиша, к которому Мишель и Тео относились с некоторым уважением, а водитель был ей незнаком. Она уже было успокоилась, решив, что это рутинная инспекция, когда распахнулась задняя дверца.
Из машины вылез гауптман Рихтер, и его взгляд тут же упал на Селин.
– Добрый день, мадам Лоран, – сказал он, поглаживая усы, а его глаза прицельно остановились на налившейся под ситцевым платьем груди Селин. Селин поддернула поношенную кофту, и только тогда Рихтер, ухмыляясь, поднял взгляд на ее лицо.
– Добрый день, дамы, – сказал герр Клебиш. – Извините за вторжение, сегодня мы объезжаем Виль-Домманж с инспекцией погребов. С вашего позволения мы пройдем вниз к вашим мужьям.
– Да, конечно, – ответила Инес, как будто Клебиш действительно нуждался в ее разрешении. А Селин поняла, что пристальный взгляд Рихтера лишил ее дара речи. Клебиш с водителем направились к лестнице в погреба, но Рихтер, который продолжал рассматривать Селин, крикнул им вслед:
– Я побуду тут с женщинами, проверю, что все в порядке.
Клебиш оглянулся.
– Очень хорошо, – оценил он предложение Рихтера и пошел вместе с шофером в подземелье, а Рихтер остался и продолжал сверлить Селин взглядом.
– Гауптман Рихтер, – громко сказала Инес, подходя ближе к Селин, – не желаете ли пройти в дом? Я могла бы приготовить для вас кофе.
– Ваш французский кофе – это помои.
– Тогда, возможно, вы не откажетесь от хлеба?
– Откажусь. А вы ступайте в дом. Мне надо сказать мадам Лоран пару слов наедине.
– Мне совсем не хочется есть одной, – поспешно проговорила Инес, – так что побуду пока здесь.
Тут Рихтер повернулся к ней. Глаза немца пылали гневом.
– Я же сказал вам идти в дом.
– О, но я не подумала, что это следует понимать так буквально, – защебетала Инес, и Селин не могла не восхититься тем, как умело та разыгрывает непонимание. – Тем более раз вы хотите что-то сказать мадам Лоран, мне, наверное, тоже будет полезно это услышать.