Рихтер бросил еще один свирепый взгляд на Инес, а затем вновь переключил внимание на Селин.
– Очень хорошо. Я не знал, что вы ожидаете ребенка, мадам Лоран.
– Да.
– Могу я сказать, что вы прекрасно выглядите? – Он улыбнулся, и Селин подумала, что он похож на лису, готовую броситься на добычу. – Беременность вам очень идет.
Селин с трудом удержалась, чтобы не съежиться под взглядом гауптмана.
– Благодарю вас.
– Правда, ребенок тоже будет евреем. Какой позор!
Селин молча сглотнула.
– Но я бы мог вас защитить, – ровным голосом продолжал Рихтер, внимательно наблюдая за лицом Селин. – И вас, и вашего младенца. Если вы меня попросите.
Он, казалось, чего-то ждал.
– Пожалуйста, не причиняйте нам вреда, – выдавила Селин.
– О, я не тот, кого вам следует опасаться. Наоборот, в нынешние времена вам может пригодиться дружба со мной. Я правильно понимаю, что вы сделаете все, что угодно, лишь бы спасти ребенка?
– Конечно, – прошептала Селин. Ее сердце бешено колотилось.
Рихтер улыбнулся, холодно и порочно:
– Хорошо, очень хорошо.
– Гауптман Рихтер! – Их разговор прервал раздавшийся сзади мужской голос. Обернувшись, Селин увидела на лестнице водителя машины. – Герр Клебиш зовет вас на пару слов.
Рихтер повернулся к ожидающему водителю и спиной к Селин.
– Я еще вернусь, – тихо проговорил он и зашагал к входу в погреба.
Селин стояла, затаив дыхание, пока он не скрылся из вида.
– Что с вами? – Голос Инес звучал как будто издалека. Перед глазами Селин все поплыло, она зашаталась и почувствовала, как руки Инес схватили ее за локти. Затем головокружение прошло, и Инес снова спросила:
– Селин, что с вами?
– Все в порядке, – ответила Селин и тут же ухватилась за Инес, чтобы снова не упасть.
Инес без лишних слов повела ее под руку в дом, помогла зайти внутрь и осторожно усадила в кресло, а сама пошла кипятить воду. Когда она вернулась с чашкой эрзац-кофе, Селин уже полегчало.
– Не придавайте словам Рихтера слишком много значения. – Инес постаралась успокоить Селин. – Он просто пытается вас запугать.
– Но это правда – моему ребенку действительно грозит опасность.
– Мы с Мишелем не допустим, чтобы с кем-то из вас что-то случилось.
Селин покачала головой:
– Благодарю.
Младенец внутри у нее притих, точно ждал, что будет дальше. Интересно, подумала она, Инес правда верит, что они с Мишелем в силах ее защитить, или просто утешает ее, понимая, что, кроме добрых слов, предложить больше нечего.
Селин понимала, что Рихтер обязательно исполнит свое обещание и вернется, но не думала, что это случится так скоро.
Однажды вечером, когда Мишель и Тео отправились на собрание виноделов в Саси, а Инес спокойно сидела дома и ни о чем не подозревала, он внезапно возник в дверях флигеля, и его взгляд прожег Селин насквозь. Рихтер приехал на велосипеде – нарочно, как поняла Селин, чтобы Инес не услышала звука подъезжающей машины.
– Мадам Лоран, – сказал он, – мне надо кое-что дополнительно обследовать в ваших погребах. Проводите меня туда.
– Я… я для этого не подхожу. – Она заикалась, а руки положила на живот, как бы оберегая его. – Скоро вернется мой муж, и я…
– Нет, скоро он не вернется. – Рихтер холодно улыбнулся: – Они с господином Шово на собрании виноделов, и я совершенно уверен, что это очень надолго.
– Но мадам Шово наверняка…
– … ничего не будет знать о моем присутствии, – закончил за Селин Рихтер и схватил ее за запястье. – Пошли, мадам Лоран. Ведь вы же хотите защитить своего ребенка, да? Но дружба со мной не дается даром, я думал, что вполне внятно это объяснил.
– Пожалуйста, я не могу…
Но Рихтер уже не слушал. Он вытащил Селин из дома и поволок через сад к каменным ступеням, спускавшимся под землю. Тут она отчетливо осознала две вещи: что ей ясно, чего хочет гауптман, и что у нее не хватит сил сказать ему нет.
– Что-то не так, мадам? – хмыкнул он, услышав в темноте ее всхлипывания.
– Пожалуйста, не заставляйте меня это делать.
– А я и не заставляю. – Он ускорил шаг, под конец отпустил ее руку и стал подталкивать Селин к входу в погреба, а перед самым входом приостановился зарядить свой динамо-фонарик. – Я даю тебе шанс спасти ребенка. Разумеется, любая мать сама бы этого хотела.
Не дожидаясь ответа Селин, Рихтер с силой толкнул ее на лестницу. На первой ступеньке она оступилась, ахнула и чуть не упала, а он грубо поймал ее за руку и захохотал.
– Оп-ля! Мне не надо, чтобы внизу этой лестницы ты валялась дохлая, du Schlampe![31]
Она взялась за перила и старалась спускаться как можно медленнее, чтобы выиграть время. Ее мозг при этом лихорадочно работал.
– Мой муж подаст на вас жалобу, – сказала она, когда оба достигли конца лестницы и Рихтер подтолкнул ее к первому залу с правой стороны, уставленному рядами пюпитров с бутылками.
– Ой, вряд ли ты что-то расскажешь мужу. Потому что, если ты так поступишь, у меня не будет другого выбора, кроме как объявить тебя еврейской лгуньей. А жидов за клевету отправляют на восток. – Он хохотнул. – В лагерях от беременных жидовок проку мало, а от жидовских младенцев и того меньше.
Теперь они были в зале. Рихтер поставил свой фонарик на пол рядом с собой и выпустил Селин. Секунду она думала о том, чтобы убежать, но немец вытащил из кармана складной ножик и раскрыл его.
– Надеюсь, – он как бы мимоходом показал ей нож, и лезвие блеснуло в косом луче фонарика, – мне не придется убеждать тебя с помощью вот этого.
– Н-нет. – Она не могла оторвать глаз от ножа и на этот раз, когда он схватил ее за запястье, подавила инстинктивную дрожь.
Он повернул ее лицом к стене, прижал и свободной рукой полез к ней под юбку. Холодные потные пальцы дотронулись до ее тела.
– Ага, ага, – бормотал Рихтер себе под нос, а она лишь поскуливала от страха. Затем он сгреб в кулак нижнюю юбку и резко дернул за нее. Раздался треск рвущейся ткани, юбка свалилась на пол. Селин ахнула и заскрипела зубами, чтобы не вскрикнуть.
– Пожалуйста, не надо, – стала она умолять, на мгновение позабыв о ноже, но как только попробовала отодвинуться, почувствовала лезвие у правой щеки.
– Бестолковая корова, – проворчал он по-немецки, расстегивая брюки; звук пряжки ремня, ударившейся о камень, грянул в темноте, как колокол. – Я же сказал тебе стоять смирно.
– Пожалуйста, пожалуйста, не надо! Что, если вы навредите младенцу?
Тут Рихтер немного изменил положение тела, и у Селин мелькнула надежда, что ее слова заставили гауптмана взять паузу, но он потянул ее назад и ударил головой о стену с такой силой, что она на несколько секунд потеряла сознание.
Стоило ей прийти в себя, как над ухом рявкнул Рихтер:
– Думаешь, мне будет жаль твоего жиденка?
Она лежала на холодном полу, в голове пульсировала боль.
– Пожалуйста, я…
– Вставай! – заорал Рихтер.
Она силилась подняться на ноги, но тело отказывалось ей повиноваться.
– Я…
– Steh jetzt auf![32]
Она хотела объяснить ему, что пытается встать, но лишь застонала – язык ее тоже не слушался.
Рихтер выругался по-немецки, рывком грубо поднял Селин на ноги и опять ударил ее о холодную влажную стену.
– Вот что бывает, когда ты не исполняешь приказаний, – прорычал он, и на Селин обрушилась волна невыносимой боли – это лезвие ножа располосовало ей правую щеку, и из рваного разреза потоком хлынула кровь. Она вскрикнула, и в тот же миг нож со стуком упал на каменный пол, а толстые пальцы Рихтера зажали ей нос и рот так, что она не могла дышать.
– Заткнись уже, du Hure![33] – прошипел он ей в самое ухо. – Ты сама напросилась.
Когда Рихтер наконец убрал руку, Селин стала жадно глотать воздух, чувствуя запах собственной крови. Свежая рана горела, кровь ручьем текла на плечо.
Рихтер снова прижался к ней, голый ниже пояса, почти вошел в нее. Крякнул – не по-человечески, а как какое-то животное.
– Ты грязная жидовская шлюха. Тебе повезло, что тебя желает такой человек, как я.
Она закрыла глаза и обхватила себя руками, молясь про себя Богу о том, чтобы ребенок не пострадал и чтобы все поскорее закончилось. Но насилие, которого она в ужасе ждала, не последовало. Вместо того раздался глухой удар, как будто что-то раскололось, и эхо многократно повторило звук. Прижатое к Селин тело Рихтера вдруг сделалось мягким, затем со стуком рухнуло на каменный пол. Тогда она повернулась, зажимая рукой кровоточащую щеку.
Позади нее в луче опрокинувшегося фонарика стояла Инес, сжимая обеими руками бутылку шампанского. Все дно бутылки было в чем-то ярко-красном, а между женщинами неподвижно лежало тело немецкого офицера в спущенных до колен брюках. Под затылком собралась лужа крови, глаза были закрыты, а на губах застыла презрительная усмешка.
– Он… он мертв? – спросила Селин.
Но Инес глядела не на неподвижное тело Рихтера, а на Селин, и ее глаза были полны ужаса.
– Боже мой! Вы вся в крови. Что он с вами сделал? Он вас…
– Вы появились прежде, чем он успел сделать то, зачем пришел.
– Значит, ребенок…
Селин закрыла глаза и, положив руку себе на живот, ощутила привычный толчок внутри – ребенок пошевелился.
– С ребенком, слава богу, все в порядке. Но, Инес, нам надо действовать быстро. Мы должны убедиться, что он до нас не доберется. – Селин опустила юбку и присела на корточки рядом с Рихтером, поддерживая обеими руками живот. Оглянувшись на Инес – та по-прежнему держала бутылку поднятой, чтобы, если понадобится, воспользоваться ею как оружием, – она трясущимися измазанными кровью руками дотянулась до шеи немца и нащупала пульс.
– Еще жив, – сказала она и тут же опасливо отодвинулась, как будто он мог в любой момент встать и довершить начатое. Взглянула на Инес: – Вы… вы спасли меня. Как вы догадались?