– Мишель! – позвала Селин, и он повернулся к ней и посмотрел затуманенным взглядом. Слава богу, жив.
– Мишель Шово, вы арестованы за убийство гауптмана Карла Рихтера, – гаркнул один из немцев, рывком поставил Селин на ноги и вытолкнул в камеру. Она лихорадочно оглядывалась, ища сына. Один из солдат держал его под мышкой, словно буханку хлеба, но Давид был жив – он кричал и дрыгал ножками, выпроставшимися из одеяла.
Рыдания сдавили горло Селин.
– Пожалуйста, все что угодно, только не трогайте ребенка.
– Заткнись, еврейка. Ты тоже в этом замешана?
А затем среди этого хаоса вдруг появилась Инес – лицо красное, глаза безумные. Она выхватила ребенка у немца – тот хотел было возразить, но Инес снова испустила вопль, низкий, нечеловеческий, похожий на рык животного, и солдат попятился, испуганно вскинув руки.
– Нет, нет, это ошибка! – Голос Мишеля был сиплым и сдавленным. – Селин не трогала Рихтера. Это только я, она ни при чем.
– Нет, – застонала Селин. – Нет, нет, нет!
– Genug![38] – рявкнул один из немцев, с усами. – Хватит лгать! Думали, это вам сойдет с рук?
– Это не они! – крикнула Инес. – Это я! Это моя вина! Я его убила! Я убила Рихтера!
Селин потрясенно смотрела на нее, на этот незнакомый вихрь из растрепанных волос и слез. Давид на руках Инес продолжал плакать, и Селин инстинктивно потянулась к нему, заработав удар в лицо рукояткой немецкого пистолета. Мир завертелся, а писк Давида заглушили пронзительные крики Инес.
– Довольно! – зарычал усатый немец. – Вы Инес Шово? Мы знаем, что вас не было здесь, когда убили гауптмана Рихтера. Зачем вы лжете?
– Но я…
– Убирайтесь, – заревел немец. – Антуан Пикар поручился за вас. Вы были с ним. Идите, пока мы вас тоже не арестовали!
Селин задохнулась в истерическом рыдании и тотчас прикусила губу. Она ничего не понимала. Кто такой Пикар и почему он защищает Инес? И почему Инес пытается взять вину на себя? А потом со смутной обреченностью поняла: Инес сама же и привела все это в движение, когда прошлой ночью сбежала в Реймс, и теперь все неотвратимо.
– Простите, простите! – всхлипывала Инес, пятясь назад. Ее взгляд был прикован к Селин. – Я не хотела…
– Хватит! – прервал ее причитания усатый немец. – Отдайте ребенка и уходите! Быстро. Пока я не передумал и не арестовал и вас тоже!
– Нет! – Селин снова потянулась к Давиду и получила еще один удар в лицо. Все завертелось у нее перед глазами, и она заморгала, силясь не потерять сознание.
– Зачем вам невинный младенец? – Инес сверлила офицера исполненным ненависти взглядом.
Он ухмыльнулся:
– А тебе зачем? Ведь он еврей, правда?
– Не по вашим нацистским законам, а вы, нацисты, любите играть по правилам, так? – парировала Инес. – У него среди дедушек и бабушек всего один еврей, и, так или иначе, он родился здесь, во Франции. Кроме того, неужели вы хладнокровно убьете невинного младенца? Так может поступить только настоящее чудовище.
Немец какое-то время молча смотрел на нее, затем пренебрежительно махнул рукой.
– Какое мне, собственно, дело? Если тебе так нужен этот неполноценный ублюдок, забирай его. И проваливай, потаскуха грошовая!
Инес, вздрогнув, повернулась к Селин:
– Простите меня, Селин. Я не хотела…
– Защитите Давида, – сказала Селин. Державший ее солдат с силой ткнул стволом пистолета ей в спину, и боль пронзила все тело. – Защитите его, Инес. Умоляю вас.
– Но…
– Идите, Инес, пока они не передумали! Пожалуйста!
После секундного колебания Инес повернулась и побежала, крепко прижимая к себе ребенка. Селин смотрела им вслед, слушая, как младенческий плач затихает в меловых туннелях, словно Давида и не было, словно он ей только приснился. В наступившей тишине Селин поняла, что больше никогда его не увидит. Одновременно пришло отчетливое осознание: все это – расплата за ее вину, ставшая неизбежной с тех самых пор, как она впервые поцеловала Мишеля, когда впервые отбросила сомнения и влюбилась в того, кто не мог ей принадлежать.
Когда нацисты, выведя ее по лестнице, потащили к машине, толкая позади нее Мишеля, на пороге их домика она увидела Тео; слабый свет зари освещал его искаженное гневом лицо. Он не двинулся с места, не попытался помочь ей, и Селин поняла, что он знает.
Инес и Давид исчезли, и Селин оставалось лишь молиться о том, чтобы Инес поняла, осознала: цена ее предательства – ответственность за жизнь Давида. Нацисты затолкали Селин в одну машину, Мишеля в другую, и она в последний раз окинула взглядом уходящие вдаль виноградники, землю, с которой были связаны все ее мечты.
Глава 29Июнь 2019Лив
Бабушка молчала, пока водитель не высадил их перед отелем и они с Лив не поднялись к себе. В номере она тяжело опустилась на мягкий красный диван.
– Ладно, – произнесла она. – Вижу, вы с Жюльеном поладили.
– Ну да. – Лив осторожно присела рядом. – Ты ни о чем не хочешь поговорить?
– Что ты имеешь в виду?
– Там, в «Мезон-Шово», ты выглядела очень взволнованной.
– Интересно, откуда у современных молодых людей привычка все время сообщать об очевидном? – Бабушка Эдит вздохнула: – Кстати, я бы задала тебе тот же вопрос. Ты то ходишь и киснешь, а то вешаешься на шею юному Жюльену. Должна ли я за тебя волноваться?
Лив почувствовала, что краснеет:
– Нет.
– Значит, с тобой все будет в порядке? – Тон бабушки Эдит немного смягчился. – Ты должна понимать, что я не смогу собирать тебя в кучу из осколков?
– Ах, вот это как называется, когда ты внезапно появилась на пороге моей нью-йоркской квартиры и потребовала, чтобы я отправилась с тобой в безумную поездку во Францию?
Бабушка Эдит пожала плечами:
– Что тут такого, я же за тебя волнуюсь? Я люблю тебя, Оливия, и хочу, чтобы ты была сильной и счастливой. Я хочу убедиться, что Эрик тебя не сломил.
– Пытаешься сменить тему, чтобы я не выспрашивала про «Мезон-Шово»?
– Возможно. Но это не значит, что я не хочу услышать ответ.
Лив пристально посмотрела на бабушку, потом опустила взгляд.
– Понимаешь, похоже, мне нужно было уехать от Эрика как можно дальше, чтобы понять, что я совсем по нему не скучаю. Я скучают по себе. Каким-то образом я позволила себе исчезнуть, и я не хочу, чтобы это повторилось. Я не знаю, что еще преподнесет мне жизнь. Но мне хочется думать, что я наконец двигаюсь в правильном направлении. – Вспомнив совет Жюльена, она улыбнулась: – Скажем так: я готова посмотреть, куда меня вынесет волна.
– Только не дай волне унести себя. – Бабушка Эдит наклонилась к Лив и с неожиданной пылкостью сжала ее руки. – В жизни, моя дорогая, следует слушаться себя. Прошлое переписать нельзя, но можно жить полной жизнью здесь и сейчас.
– Бабушка Эдит…
– Нет, дай мне сказать. Пожалуйста. Я слишком поздно поняла, что смысл жизни – любить и уважать других. Нет ничего проще. Но для начала нужно любить и уважать себя. Найти свое счастье. Ты должна, милая. Должна, иначе однажды окажешься старой и одинокой, окруженной одними сожалениями.
– Бабушка Эдит, зачем ты мне все это говоришь? – раздраженно спросила Лив. – Я ценю твои советы, но неужели ты меня сюда привезла только ради них? Может, ты хотела сказать мне что-то еще? Или вся эта авантюра – только для того, чтобы познакомить меня с овдовевшим внуком твоего старого друга? Но сделать это можно сотней других способов. Честно говоря, проще было бы дать мне адрес его электронной почты и сказать: «Лив, этот горячий парень одинок и живет в Шампани». И я бы клюнула. Я люблю горячих парней. И шампанское.
Тут бабушка Эдит все-таки позволила себе улыбнуться.
– Признаю, я надеялась, что вы с Жюльеном поладите. Но не ожидала, что вы начнете трахаться практически на публике. Это так у вас теперь называется?
Лив почувствовала, что ее щеки вновь заливает румянец.
– Ты правда решила меня уесть?
– Возможно – но совсем чуть-чуть. – Озорная улыбка снова заиграла на бабушкиных губах, но ее тотчас смыло печалью. – Видеть тебя с ним в этом месте, в «Мезон-Шово»… Иногда пути Господни мне кажутся очень странными и загадочными.
– То, что там произошло, как-то связано с дедушкой Жюльена?
– Не совсем.
– Тогда что? Что ты боишься мне рассказать?
Бабушка Эдит опустила взгляд на свои руки, старые, узловатые, распухшие от артроза. Вспоминает былое, подумала Лив, годы, когда ее муж Эдуар был еще жив.
– Я не боюсь, Оливия. Просто очень тяжело возвращаться в прошлое, когда ты изо всех сил пыталась его забыть.
– Что тогда произошло, бабушка Эдит?
– Чудесные вещи. И ужасные. Любовь двоих, которые следовали велению сердца, и предательство той, которая думала только о себе. И ребенок. Прекрасный ребенок, который родился прямо там, в «Мезон-Шово», и который изменил все. Я привезла тебя сюда, Оливия, чтобы рассказать обо всем этом, но боюсь, правда окажется более горькой, чем я думала.
– Расскажи мне. Пожалуйста. Я пойму все, что бы это ни было.
– Правда? – Бабушка Эдит покачала головой: – Нет, не поймешь, конечно. Но все-таки я права, что привезла тебя в «Мезон-Шово», хотя далось мне это нелегко. Это следовало сделать давным-давно. Надо было привезти сюда и твоего отца, Оливия, но у меня не хватило духу.
– Почему? Какое отношение «Мезон-Шово» имеет к нам?
Бабушке Эдит потребовалась почти минута, чтобы собраться с мыслями.
– Милая моя, твой отец и был тем ребенком, который здесь родился – плодом страстной любви двух людей. Дело в том, что его отец – твой настоящий дедушка, которого звали Мишель Шово, – был владельцем «Мезон-Шово».
– Постой. Что? Эдуар Тьерри не был моим дедушкой? – Лив растерянно смотрела на бабушку Эдит. Мысли ее путались. – У тебя был роман с Мишелем Шово?
– Нет, милая. – Пожилая женщина тяжело вздохнула. – Понимаешь, родная моя, я не была матерью твоего отца. Но я любила его так, как только мать может любить сына. И люблю тебя так сильно, как бабушка может любить внучку. Но я всегда знала, что этого недостаточно. Моя любовь не может заменить то, что у тебя отняли.