– Я… я не понимаю. Что ты такое говоришь?
Бабушка Эдит встала и положила ладонь на плечо Лив. Ее била дрожь.
– Я говорю, что люблю тебя, Оливия, и сожалею о своих ошибках. После рождения твоего отца я старалась изо всех сил. Но этого всегда было мало.
И прежде чем Лив успела еще хоть что-то спросить, бабушка Эдит встала и вышла. Щелкнул замок ее спальни, а Лив, потрясенная и растерянная, смотрела на закрытую дверь и прислушивалась к доносящимся из-за нее сдавленным рыданиям.
Глава 30Март 1943Инес
Мишеля казнили в тот же день у штаба гестапо на улице Жанны д’Арк в Реймсе, в двух кварталах от брассери «Мулен». Тео уверял Инес, что не доносил на него – разъяренный предательством, он собирался это сделать и ринулся в город на велосипеде, но по дороге передумал: как бы гнусно ни поступили Мишель и Селин, он не вправе распоряжаться жизнью другого человека.
В Реймсе он видел, как солдаты выволокли Мишеля, избитого и окровавленного, из здания и прислонили к стене. И прежде чем он успел упасть, в него одновременно выстрелили четверо солдат.
Тео рассказал об этом Инес после того, как собрал свои вещи и сухо попросил отвезти его в Реймс.
– Куда вы едете? – спросила она со слезами на глазах. Маленький Давид крошечными холодными ручками теребил ее платье, ища грудь, но ей нечего было ему предложить. Как уберечь его от гибели?
– На юг, – ответил Тео. – В Бургундии есть винодельни, и им пригодится человек с моим опытом.
– Когда вы вернетесь? – спросила Инес.
– Никогда. – Он указал на Давида. – Когда отвезете меня на вокзал, поезжайте к мадам Фуко. Она скажет, чем кормить ребенка.
Инес кивнула и завернула малыша в еще одно одеяло, чтобы он не замерз. Тео держал его, пока они в молчании ехали в Реймс. Глаза Инес наполнялись слезами каждый раз, когда она представляла безжизненное тело Мишеля, распростертое на холодной земле. Что она натворила?
– Что будет с Селин? – спросила Инес, лавируя среди узких улочек Реймса.
– Не знаю. – Тео умолк и долго смотрел в окно. – Наверное, отправят на восток. Они не любят казнить женщин на площадях, если вина не очевидна.
– А что будет с «Мезон-Шово»?
– Думаю, он теперь ваш. – Тео пожал плечами. Но на вашем месте я бы уехал. Как можно дальше. Хотя от правды не убежишь.
Инес увидела, что в глазах у него полыхает ярость. Помимо Мишеля и Селин, Тео злился и на Инес. Он знал, что она сделала, – или, по крайней мере, догадывался.
– Мне так жаль, – прошептала она. – Я ничего этого не хотела.
В ответ Тео лишь хмыкнул, а когда они остановились у вокзала, аккуратно положил Давида на переднее сиденье, захлопнул дверцу, закинул сумку за спину и ушел, сгорбив плечи и не оглядываясь.
Инес еще долго смотрела ему вслед, пока немецкий офицер не наклонился к ней и не постучал в стекло.
– Проезжайте, мадам. – От низкого, с сильным акцентом, голоса веяло замогильным холодом.
Инес вытерла слезы, положила ладонь на спящего ребенка и тронулась с места. Она поедет к мадам Фуко. Отдаст все свои силы, чтобы защитить Давида. Мишель мертв, Селин нет, и Давид – все, что у нее осталось.
Мадам Фуко помогла Инес достать немного детской смеси и сказала, что нужно официально зарегистрировать Давида, чтобы получать на него продуктовые карточки, но Инес пугала мысль о том, что власти узнают, кто настоящие родители ребенка, и заберут его. Поэтому однажды вечером она остановила машину у квартиры Антуана. Оставив спящего Давида на сиденье и не переступая порога дома, она заявила Антуану, что если он не обеспечит ее детским питанием, то она сочинит историю, как он работал на подполье и шпионил за нацистами, и расскажет немецкому командованию.
Антуан было посмеялся над ее угрозами, но что-то в лице Инес остановило его, и он согласился.
– Но ты у меня в долгу, – мрачно бросил он ей в спину, когда она уже уходила.
– Не строй иллюзий. – Она обернулась, чувствуя, как ярость прожигает ее изнутри. – Ты получишь все, что заслужил. Я не успокоюсь, пока этого не произойдет.
Он кивнул, явно восприняв ее слова как обещание, а не как угрозу. Когда дверь закрылась, Инес плюнула на ступеньку крыльца. Да, она виновата, и это бремя с ней навсегда, но ее предательство все же было неумышленным – горе и алкоголь развязали ей язык. Убил Мишеля, в сущности, Антуан. И она ненавидела его почти так же, как себя.
Доехав до брассери «Мулен», Инес взяла Давида и вошла внутрь. Эдит стояла за барной стойкой. При виде Инес с ребенком на руках ее глаза широко раскрылись. Она жестом показала на лестницу в глубине зала, и Инес торопливо пересекла ресторан, стараясь не смотреть на немцев.
– Господи, Инес, я слышала о Мишеле, – сказала Эдит, когда поднялась вслед за ней в квартиру. Она обняла подругу и погладила лобик ребенка. – Мне так жаль. Как ты? Что произошло? Это ребенок Селин?
– Да, это Давид. – Эдит коснулась руки младенца, и Инес вдохнула, собираясь с духом: – И как выяснилось, сын Мишеля.
Эдит вскинула голову:
– Что?
– Ох, Эдит, что я натворила?
Всхлипывая, Инес рассказала обо всем, чувствуя, как Эдит отстраняется, отодвигается от нее. Это физическое отвращение только укрепило Инес в ненависти к себе.
– Я не знаю, что делать. – Давид пошевелился и заплакал, и Инес достала бутылочку с молоком, приготовленным из остатков смеси, которую дала мадам Фуко.
Эдит осторожно взяла Давида, потом бутылочку и дала ему – с такой нежностью, что сердце Инес замерло. Давид смотрел на Эдит широко раскрытыми глазами, жадно глотая желтоватую жидкость, а она воркующим голосом разговаривала с ним; ее глаза тоже наполнились слезами.
– То, что ты сделала, теперь не имеет значения, – сказала она. – Теперь важно только то, что ты заботишься об этом ребенке.
– Не нужно меня утешать, Эдит. Оставь эти банальности.
– Отлично, пусть будет по-твоему. – Эдит нежно баюкала ребенка, но голос ее звучал твердо и уверенно. – Мишель был хорошим человеком. Он сделал для Сопротивления больше, чем ты можешь вообразить. Был ли он тебе хорошим мужем? Наверное, нет, но можешь ли ты сказать, что была ему хорошей женой?
– Нет, – прошептала Инес. – Конечно, нет.
– Ты ведь понимаешь, что Селин тоже умрет. – Тон Эдит немного смягчился.
Инес подняла голову. Сердце ее разрывалось от горя.
– Что? Нет, ее отправят на восток, в трудовой лагерь. – Она понимала, что обманывает себя надеждой, будто лагеря вовсе не такие, как их описывал Самюэль Кон, – места, где большинство людей бесследно исчезают по прибытии.
– Она вряд ли выживет. – В глазах Эдит блеснули слезы.
Тяжело сглотнув, Инес уставилась на собственные руки, словно ждала увидеть на них кровь, несмываемое пятно вины. Но руки были белыми, чистыми, а линии жизни на обеих необъяснимым образом уходили в бесконечность.
– Но шанс все-таки есть.
– Да, шанс есть, – согласилась Эдит. – А пока ты должна сделать все, чтобы защитить их ребенка.
– Да, конечно. – Глядя, как Эдит воркует с младенцем, как, тихо напевая, нежно покачивает Давида и крошечные веки начинают закрываться, Инес вдруг поняла: – Можно тебя кое о чем спросить?
Эдит оторвала взгляд от Давида, и блаженная улыбка медленно сошла с ее лица.
– Спрашивай.
– Почему у вас с Эдуаром нет детей?
Эдит вздохнула.
– Мы пытались завести малыша. Потом началась война, и мы решили, что такой мир для ребенка слишком опасен. А через какое-то время поняли: жизнь слишком коротка. – Она снова посмотрела на спящего Давида, погладила его личико и продолжила, но так тихо, что Инес пришлось напрягать слух: – Мы возобновили попытки, больше года назад. Но похоже, Господу не угодно, чтобы мы стали родителями.
– Или тебе суждено растить этого ребенка, – сказала Инес, и Эдит резко повернулась к ней.
– Что?
– Подумай об этом, Эдит. Что я могу дать Давиду? Я эгоистична и глупа. Я виновата в том, что у него отобрали родителей. Ты рождена для материнства. А моя судьба – одиночество. Я никчемный человек.
– Неправда.
– Неужели?
Ответ Инес прочла в глазах Эдит и почувствовала, что щеки заливает краска стыда.
– Я могу взять на себя твою работу в подполье, – сказала Инес. – Ты будешь в безопасности. И позаботишься о Давиде.
Эдит посмотрела на нее с изумлением.
– Ты шутишь, Инес? Думаешь, после того, что здесь случилось, тебе кто-нибудь поверит?
– Но…
Инес заплакала, но Эдит не придвинулась к ней, а, наоборот, отстранилась, не выпуская Давида из рук.
– Инес, я тебя люблю, но невозможно просто по щелчку пальцев отменить то, что ты натворила.
– Я знаю. Знаю! Вот почему я хочу что-то делать. Что угодно! Я должна искупить свою вину. – Таков ее долг, Инес в этом не сомневалась. Если она оставит ребенка с Эдит и просто исчезнет, у Эдит не останется выбора, кроме как стать для Давида матерью до возвращения Селин, и ребенок получит любовь, которую заслуживает, от хорошего доброго человека, который его достоин. – Прости, Эдит. Ты не присмотришь за Давидом? Мне… Мне просто нужно съездить в Виль-Домманж за вещами, а вечером я вернусь. И тебе больше не нужно будет обо мне волноваться.
– Что бы ты ни сделала, Инес, что бы ни случилось, я всегда буду волноваться за тебя. Ты навсегда останешься моей подругой. И я всегда буду любить тебя как сестру.
Инес печально улыбнулась.
– Мы обе знаем, что я этого не заслуживаю. – Она поцеловала Давида в пахнущую молоком макушку и вышла.
Свернув на подъездную дорожку к «Мезон-Шово» – дому, где прожила странную жизнь с мужем, которого больше не было, – Инес увидела на пороге седовласого мужчину в костюме, что-то писавшего в блокноте. Он повернулся на звук автомобиля и, прищурившись, смотрел на нее, пока она выходила из машины и нерешительно приближалась к нему.
– Я могу вам чем-то помочь? – спросила Инес.
– Мадам Шово? – На мужчине были крошечные круглые очки и тонкий черный галстук.