склонить чашу весов в свою сторону.
Она стояла у старого входа в погреба «Мезон-Шово», который теперь закрыли. Сейчас пользовались новым, более удобным входом из главного дома. Самуэль хорошо потрудился. В 1946 году он взял бразды правления в свои руки и с тех пор, принимая правильные решения и нанимая правильных людей, превратил «Мезон-Шово» в процветающую империю. Покидая поместье больше семидесяти лет назад, Инес надеялась, что доходы от него позволят оплатить обучение Давида в колледже, поддержат в начале самостоятельной жизни, возможно, помогут купить первое жилье. Так и произошло, хотя Давид понятия не имел, откуда берутся деньги. Но их оказалось гораздо больше. А к тому времени, как Самуэль и его внук оформили собственность на Оливию, она успела бы стать мультимиллионершей. Ну а поместье, будь на то ее воля, стало бы ей домом. Так должно было случиться, и только по вине Инес все становится на свои места слишком поздно. Возможно, неудачный брак с болезненным разводом обошел бы внучку, живи она в Виль-Домманж, знай все вокруг, кто она такая. Инес сожалела теперь и об этом тоже.
Она смотрела на ровные посадки «пино-нуар», уходящие за горизонт. Наверное, лоза, которую она видит, – потомок той, что так заботливо выращивал Мишель. А если и нет, все равно этот виноград несет в себе частицу его души. Здесь пролилась его кровь, впиталась в почву, стала частью земли, прежде чем нацисты успели его увезти. Этой земле он отдал все, что имел. А теперь она поможет обеспечить его внучку, которую ему не суждено было увидеть.
В тетради, переданной Самуэлю для Оливии, Инес записала все, что смогла вспомнить о Мишеле и Селин. Ее рассказ – если Оливия даст себе труд прочесть его – вдохнет жизнь в это место, и Оливия поймет: ее окружают призраки тех, кто должен был стать ее родными. Теперь, что бы ни случилось, с Оливией все будет хорошо. Инес сделала все, что могла, и теперь ей пора. Она очень устала.
С шоссе на подъездную дорогу к «Мезон-Шово» свернула машина. Инес смотрела, как она приближается, и вдруг почувствовала облегчение. Самуэль здесь, и это хорошо. Таблетки подействуют через несколько минут, а она хотела бы сказать кое-что еще.
Машина остановилась, и из нее вылез мужчина; двигался он неуклюже, медленно, с трудом распрямляя длинные ноги и помогая себе руками. Это был Самуэль – сгорбленный и неловкий, но все такой же, каким она запомнила его в свои двадцать три года. Ее друг. Единственный человек в мире, который знал, кто она такая на самом деле, знал, что она натворила, но все равно все эти годы оставался на ее стороне.
– Инес. – Он пошел к ней, опираясь на трость. – С тобой все в порядке?
– Самуэль. – Инес улыбнулась ему. Они расцеловались, как это принято во Франции, но затем он вдруг обнял ее. Оба были стары, как мир, но в его объятиях, таких знакомых, Инес, закрыв глаза, смогла на секунду поверить, что снова молода. Потом она отстранилась и указала на ближайшую скамью.
– В чем дело, друг мой? – спросил Самуэль, с тревогой заглядывая ей в глаза.
Но ответ ему не требовался. Инес поняла это по его лицу. Самуэль знал. Она перевела взгляд на виноградники, уходящие к восточному горизонту, где солнце уже начало согревать землю.
Инес надеялась, что Оливия поселится здесь. Хотя бы на какое-то время. Она видела, как смотрел на ее внучку Жюльен и как Оливия смотрела на него. Привозя сюда внучку, Инес ни на что такое не рассчитывала, но, едва увидев их вместе, все поняла – и, конечно, ей пришлось вмешаться, совсем немного, чтобы помочь Оливии преодолеть страхи, которые ее сдерживали.
Возможно, это было предопределено, записано на небесах – как и все в этом мире. Когда-то давно Инес помогла спастись дедушке Жюльена. Теперь мальчик влюбился в Оливию, и Инес видела, что сердце Оливии раскрывается ему навстречу. А значит, теперь уже можно уйти с миром, зная, что у внучки все будет хорошо, – даже если не сложится с Жюльеном. В отличие от Инес, Оливия умеет любить по-настоящему, а значит, девочка найдет свою дорогу к счастью, так или иначе.
– Помнишь, много лет назад ты рассказывал мне о французском полицейском, который застрелился на улице перед твоим домом в сорок втором, во время облавы? – Инес прислонилась к плечу старого друга, чтобы не упасть. – Тогда я не понимала, как человек может лишить себя жизни из чувства долга. Теперь понимаю.
На лице Самуэляа отразились печаль и смирение.
– О нет, Инес. Что ты сделала?
Она смотрела вдаль, замечая, как растекаются очертания предметов, как мир понемногу уплывает прочь. Время вышло. Оправдания ей не будет.
– Это надо было сделать давным-давно, – сказала она. – Я не заслужила всех этих лет, Самуэль. Это несправедливо. Не я должна была жить.
– Но ты жила! Ты выжила, Инес, и принесла много добра в этот мир. Поверь, такова воля Божья!
– Но разве я тогда не отвернулась от Бога? Что, если я заключила сделку с дьяволом, пусть даже непреднамеренно? – Она чувствовала, как слабеет, как мышцы словно отделяются от костей, и с благодарностью приняла помощь Самуэля, когда он обнял ее одной рукой. Он дрожал, но Инес не могла понять, от старости или от горя.
– Мой милый друг, – сказал он, – ты не отвернулась от Бога. Ты совершала ошибки, но потом всю жизнь пыталась их искупить. Я – живое свидетельство тому, разве не так? Я сижу здесь потому, что ты рисковала жизнью ради моего спасения.
Голос Самуэля теперь доносился словно издалека. Инес понимала, что уходит. У нее не было сил сказать ему, что он ошибается, что ни одна спасенная жизнь не возместит загубленной. Никогда.
– Инес, ты меня слышишь? – Голос Самуэля казался совсем слабым. – Ты должна это услышать. Ты хорошая женщина, Инес. Всегда была, даже если сама в это не верила.
Жаль, что он лжет ей, даже теперь, в самом конце, но Инес понимала, что он делает это из лучших намерений.
– Пожалуйста, попроси Жюльена присмотреть за Оливией, что бы ни случилось, – с трудом выговорила Инес, не уверенная, что Самуэль ее услышал, потому что она уже плыла в ярком небе Шампани, уже вглядывалась в виноградники далеко внизу, в ряды лоз и грез, стелющиеся по земле и уходящие в бесконечность.
А потом она поднялась выше облаков, и там был Мишель, точно такой же, как в день их свадьбы много лет назад, когда они еще любили друг друга невинными и открытыми сердцами, пока война и выбор, который они сделали, не изменили все.
– Наконец ты здесь, – сказал он и пошел к ней, окруженный белым сиянием.
Она стала невесомой, парила в небе, но сердце по-прежнему тяготила вина, которую она носила в себе все эти десятилетия.
– Мишель, прости меня. За все.
– Инес, мы были молоды и глупы – все. Я давно тебя простил.
Инес оглянулась в поисках Селин, женщины, которая заменила ее, женщины, которая всегда была достойна любви ее мужа. Инес думала, что Мишель и Селин вечно будут вместе, но здесь ее ждал только Мишель. Она почувствовала, как горе подкатывает к горлу.
– Мишель, где Селин?
Но он лишь молча покачал головой и взял ее за руку. Они вместе пошли навстречу восходящему солнцу, к свету, который звал их домой, и Инес плакала, потому что Селин с ними не было, она не ждала Инес, и это могло означать лишь одно: прощения не будет.
Но затем, в самом центре манящего света она увидела Давида, и он каким-то образом был одновременно ребенком, которого она растила, и взрослым мужчиной. «Мама!» – позвал он, и Инес забыла обо всем – о своих грехах, о своей вине, о мире, с которым она наконец рассталась, – и побежала к нему. Он воссоединился со своим отцом и все это время ждал ее.
Глава 35Июнь 2019Лив
Дорога до Виль-Домманжа заняла у Жюльена двадцать минут, и когда он остановил машину у главного дома «Мезон-Шово», за час до открытия для туристов, Лив заметила бабушку, сидящую на скамье, с которой открывался вид на уходящие вдаль виноградники по правую сторону от дома. Она прислонилась к старику с редкими седыми волосами, должно быть, дедушке Жюльена.
Лив и Жюльен одновременно выскочили из машины и побежали к скамье. Веки бабушки Эдит были закрыты, а когда дедушка Жюльена поднял голову и посмотрел на них, они увидели, что глаза у него красные, а щеки мокрые от слез.
– Она была хорошим человеком, – сказал он Лив. – Сама она так не считала, но это правда.
Лив перевела взгляд на бабушку, неестественно спокойную, с легкой улыбкой на губах, и вдруг поняла, о чем он.
– Нет, – прошептала Лив, опустилась на колени и сжала ее еще теплые ладони. – Бабушка Эдит, вернись. – Она чувствовала, как по щекам текут слезы, и едва сдерживала рыдания. – Боже, нет.
– Милая. – Самуэль протянул руку, и его прикосновение было ласковым и успокаивающим. – Не плачь по ней. После стольких лет она наконец обрела покой.
Следующие несколько недель прошли как в тумане. Бабушку Эдит похоронили на маленьком кладбище на южной окраине Виль-Домманжа, у самой границы виноградников; на могильной плите было вырезано имя Эдит Тьерри, а ниже, таким же шрифтом, Инес Шово. Конечно, это могло поставить в тупик случайных прохожих, но после того, как Лив прочла истории – на самом деле, признания – из тетради бабушки Эдит, она поняла, что ее бабушка так и осталась той наивной девочкой из Лилля, которая вышла замуж за человека, который, как она надеялась, подарит ей весь мир. И многолетние попытки спрятать Инес за образом Эдит ни к чему не привели.
Самуэль произнес речь на скромной поминальной службе, и в его рассказе бабушка предстала перед Лив совсем другой, храброй и печальной женщиной, которая прятала беженцев и сражалась с нацистами в лесах Франции, женщиной, которая в одиночку уехала в Америку ради лучшей жизни для своего ребенка, женщиной, которая едва пережила горе от потери сына.
– Она была героем, хотя сама о себе никогда так не думала, – сказал Самуэль, обращаясь к присутствовавшим на похоронах людям, которых было не больше десятка и большинство которых Лив не знала. – Но именно такой я всегда буду ее помнить. Надеюсь, и вы все тоже. Особенно ее любимая внучка Оливия. – Он улыбнулся Лив, и она закрыла лицо руками. – Она вас очень любила, даже если иногда эта любовь проявлялась не совсем обычным образом.