Вместо этого в нее запустило когти более свежее воспоминание – о поездке в Париж тринадцатилетней давности вдвоем с Эриком, сразу после того, как он сделал ей предложение. Лив замучила бы совесть, выйди она замуж без согласия бабушки Эдит. Предполагалось, что это простая формальность, но бабушка по каким-то своим, непостижимым для Лив, причинам с порога невзлюбила Эрика. И не очень понравилась ему – в первое же утро в Париже он сказал Лив, что старушка чересчур шикует.
– Я думаю, – возразила Лив, – что она просто живет так, как ей удобно, и все. Кроме того, ты ведь знаешь, как она всегда ко мне щедра.
Эрик закатил глаза.
– Ну, да, ей, должно быть, приятно купаться в деньгах, которые она на самом деле не заработала.
– С чего ты это взял? Мы же не знаем, откуда у нее деньги.
– А тебе это не кажется странным?
Лив пожала плечами:
– Нет, только старомодным. Она всегда говорит, что обсуждать финансы – это вульгарно.
– Ну, как бы то ни было, она не считает, что я достоин хотя бы цента из ее богатства.
– Что?
– А разве этот брачный контракт – не ее идея?
Разумеется, на брачном контракте настояла именно бабушка Эдит. Лив не видела в нем смысла, но, чтобы сохранить мир, уступила бабушкиному желанию, тем более что та взяла на себя все расходы по свадьбе.
– Слушай, какая разница? Ведь мы вряд ли разведемся. Я люблю тебя.
Позднее Лив воспользовалась моментом и, когда Эрик пошел в душ, спросила бабушку:
– Все-таки он тебе понравился, а?
Бабушка медленно подняла глаза, встретилась взглядом с Лив и, помолчав, ответила:
– Нет, не очень.
– Но вы едва знакомы! Откуда такое предубеждение?
– Многолетний опыт, дорогая. Что знаю, то знаю.
– Ты ошибаешься. И не тебе судить о человеке, которого я люблю.
– Должен же кто-то выступить голосом разума, – ответила бабушка Эдит, не отводя взгляда. – А твоя мать слишком занята флиртом со своими кавалерами, чтобы высказаться.
– Может быть, она просто больше уважает мою точку зрения?
– Или до сих пор не поняла, что влечения сердца ослепляют и толкают на неразумные поступки вас обеих. – Бабушка Эдит спокойно пожала плечами, покуда внутри у Лив все кипело. – Но это твоя жизнь. Выходи за него, если хочешь, только не говори, что я тебя не предупреждала.
Теперь, почти через полтора десятка лет, эти слова по-прежнему отдавались в ушах у Лив.
– Бабушка Эдит? – тихо проговорила она, когда машина свернула вправо, на улицу Фабер, и впереди засверкал золотом купол Дома Инвалидов.
– А?
– Как тебе удалось так быстро раскусить Эрика, когда я привезла его сюда знакомиться с тобой?
– Ты и в Париже все еще думаешь о нем? – Бабушка неодобрительно хмыкнула. – Отпусти его.
– Я отпустила, – ответила Лив. – Честно. Только не понимаю, как получилось, что я столько лет заблуждалась на его счет, а ты с первого взгляда поняла, что он собой представляет.
– На самом деле, Оливия, – бабушка Эдит чуть переменила позу, и Лив заметила влагу в ее глазах, – здесь нет твоей вины. Пока ты молода, ты видишь только будущее. А становясь старше, начинаешь видеть прошлое. – Она отвернулась к окну и долго молчала, а потом добавила дрожащим голосом, какого Лив никогда раньше не слышала: – Прошлое умеет показывать все в правильном свете, хочешь ты того или нет.
Глава 6Сентябрь 1940Инес
Виноград первым выступил против оккупантов. Ягоды, чтобы не достаться врагу, засыхали прямо на лозе или совершали самоубийство, падая на землю посреди ночи. Настоящей причиной этого было нашествие плодожорки и виноградной моли, совпавшее с германским. Из-за него виноделы Шампани, не собрав еще ни единой виноградины, подсчитывали будущие убытки.
В первое утро сбора урожая 1940 года Инес и Селин отправились вместе с Мишелем и Тео на один из виноградников, поставлявших значительную часть «пино-менье» для «Мезон-Шово», и Инес с растущим беспокойством наблюдала, как вместо крепких здоровых работников трудятся дети и старики.
Они работали в парах, срезая секаторами тугие черные гроздья и складывая их в небольшие корзинки; когда такая корзинка наполнялась, кто-нибудь из подростков уносил ее и ссыпал виноград в большие плетеные ящики, называемые манекенами.
– Слишком медленно, – пробормотал Тео, и они с Мишелем обеспокоенно посмотрели друг на друга.
– Давайте им поможем, – предложила Селин.
– Нет. – Тео отвернулся. – Надо беречь силы, у нас своя страда.
– Да, пора возвращаться, – сказал Мишель. – Эту партию скоро доставят, мы должны подготовиться.
Собранные утром гроздья, как знала Инес, сразу же отправятся в огромные круглые чаши подземных прессов; стандартная загрузка пресса равняется четырем тысячам килограммов. Первые примерно сто литров сока, содержащие фрагменты кожицы, полагается вылить как шлак. Затем в открытые чаны потечет кюве – самый сладкий и чистый сок, – а когда его наберется две тысячи пятьдесят литров, из жмыха получится еще пятьсот литров сока, называемого тай, который соберут отдельно. Соку дадут отстояться, удалят осадок и перенесут глубже в погреба, где он будет бродить под постоянным наблюдением Тео.
К ноябрю вино – еще не игристое – созреет для следующего этапа. Тео и Мишель проведут серию дегустаций и вместе решат, какое сочетание сортов станет шампанским урожая 1940 года. Этот завораживающе сложный процесс, именуемый ассамбляжем, подчинялся множеству строгих правил и ограничений, которые Инес еще только пыталась понять.
– Как же много испорченного винограда! – озабоченно проговорила она, когда все четверо втиснулись в ситроен Мишеля.
– Этот урожай был обречен. – Голос Мишеля прозвучал мрачно, а руки так стиснули руль, что побелели костяшки пальцев. – В любом случае работники делают все, что в их силах. И нам нужно поступать так же.
На мгновение все притихли, потом Инес нарушила молчание:
– А что можно сделать, если винограда не хватает?
Мишель оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее.
– Мы с этим справимся.
– Но каким образом? – не отступала Инес.
Тео на заднем сиденье кашлянул, Мишель оглянулся на него, затем повернулся к Инес:
– Дорогая, это тебя не касается.
– Нет, касается. – Инес видела, как потемнело лицо мужа, но твердо стояла на своем. – Мишель, почему ты мне ничего не говоришь? Я ведь хочу помочь. «Мезон-Шово» – точно так же мое будущее, как и твое.
Она надеялась, что это прозвучит как слова поддержки, но Мишель лишь отрицательно покачал головой, все с тем же сердитым выражением. В последнее время, что бы ни сказала Инес, это стало чуть ли не стандартной реакцией.
Раньше было не так. Мишеля, казалось, умиляла неопытность жены, и стоило ей задать вопрос, с удовольствием разъяснял сложные этапы процесса изготовления шампанского. Все переменилось с объявлением войны. Теперь он отвечал коротко, лишь бы отделаться. Инес понимала, что голова его занята другим, но ей все равно было больно. Она тосковала по тем первым месяцам после свадьбы, когда они вместе смеялись и безраздельно верили друг другу. А может, того счастья и вовсе не было и дальше будет как сейчас?
– Просто верь мне, Инес, – с явным усилием выговорил Мишель после долгой паузы. – Я принял меры.
– Но… – начала было Инес, когда с заднего сиденья донесся голос Селин.
– Мы постараемся по максимуму использовать то, что есть. И получить прекрасный результат. Как обычно. Не стоит волноваться.
В ее тоне – или это только показалось Инес? – слышалась снисходительность. И говорила она будто от имени Мишеля и Тео, словно они втроем были против нее одной.
– Спасибо, Селин, – сухо отозвалась Инес. – Вы меня вполне успокоили. – И она отвернулась к окну, чтобы никто не увидел навернувшихся на глаза слез обиды.
Спустя двадцать минут, когда они доехали до «Мезон-Шово», мужчины отправились в погреба заканчивать приготовления к приему винограда, а женщины – в главный дом готовить еду. Назавтра работники должны были прийти на собственный виноградник «Мезон-Шово», и их предстояло накормить. Запасы были разорены, но удалось найти брюквы с турнепсом на большой котел супа и несколько буханок хлеба.
Инес и Селин принялись чистить и рубить овощи. Какое-то время в кухне слышался только стук ножей, пока Селин не нарушила неловкое молчание:
– Извините, если обидела вас тогда в машине.
– Ну, – ответила Инес, не глядя на нее, – я все-таки думаю, что у меня есть причины волноваться.
– Это правда.
– Но почему тогда Мишель в последние дни затыкает мне рот всякий раз, как я пытаюсь что-то сказать? – Инес не ждала ответа, но, к ее удивлению, Селин ответила:
– Инес, ему сейчас очень тяжело.
Инес скрипнула зубами и яростно вонзила лезвие в турнепс.
– Я в курсе. Как-никак он мой муж.
– Прошу прощения, – отозвалась Селин через несколько секунд, – я не хотела быть бестактной.
– Но вам это удалось. – Инес с силой рубанула ножом по доске. Больше года она пыталась держаться по отношению к Селин максимально дружелюбно, надеясь, что та в конце концов примет ее как равную себе, но теперь с нее хватит! Сколько можно сдерживаться, когда об тебя ноги вытирают! – Не считайте меня дурой, Селин, и не думайте, что мне нет дела до того, что здесь происходит. Понятно, что я не так хорошо, как вы, умею помогать с работой в погребе, но я не такая бесполезная идиотка, как вам представляется. – Инес, всхлипнув, умолкла.
Селин вздохнула:
– Инес, я вовсе не думаю, что вы бесполезны, я думаю… думаю, что вы новый человек в нашем деле. Вам надо многому научиться.
– Я стараюсь, Селин, правда стараюсь.
Молчание, наступившее после этих слов, было неудобным и напряженным. Инес продолжала резать овощи, а к глазам подступали слезы, которым она не хотела давать волю при Селин. Через некоторое время Селин произнесла:
– Простите меня. Я иногда бывала к вам несправедлива.