— Эсеры хвост задрали, мать их! — рассказывал Самсон Игнатьевич. — Сперва они опробовали себя в Глазково — это предместье города по ту сторону Ангарушки. Вот тогда генерал Сычев и арестовал те три десятка самых непоседливых и спровадил под дубинку Лукана… А вот вести огонь из пушек белочехи не дозволили господину генералу: мол, сорвете нашу эвакуацию. Чуешь, какие союзники?! На нас работал легион! А что еще восставшим?.. Тут еще солдаты драпают из гарнизонных частей, кончают своих офицеров. Даешь власть народу!
27 декабря восстание замывает город. Правительство сразу в бега. Генералы? Те тоже на вокзал и…
На улицах ночами пальба. С утречка только трупы увозят, трусики-штанишки! Кончают бывших!..
На нелегальном заседании представителей Всероссийского краевого комитета эсеров, Бюро сибирской организации меньшевиков, Центрального Комитета объединений трудового крестьянства Сибири и Земского политического бюро все голосуют за Политический Центр как руководящий орган восстания. С нас брали пример социалисты-революционеры. Партию наперед всех дел выпускали!
А с 29 декабря бои под Иркутском — Семенов бросил своих на выручку. Город огрызается. Может, и взяли бы верх семеновцы, да белочехи с американцами их разоружили — ну обрезали, не дали ходу. И назад семеновцы, в Забайкалье! Да и не очень горел своих класть за Колчака атаман. Не мог простить обвинений в измене, все надеялся адмирал к дисциплине его приучить. Корябало это атаманское своеволие и вообще самозванство. Все началось сразу после переворота 18 ноября 1918 года. Верховный Правитель отрешил полковника Семенова от командования 5-м корпусом (так назывались многочисленные формирования атамана), сместил с других самозваных постов и назвал его поведение «актом государственной измены».
С того времени ох как все переменилось!
К 3 января сходятся к Красноярску все три Сибирские армии Колчака: А. Пепеляева, Войцеховского и Каппеля. Решать им, куда дальше: то ли брать Красноярск и силой прокладывать путь по железной дороге, то ли ломить прямиком, через таежную крепь.
Первая армия, Пепеляева, еще до встречи распалась, почти вся сыпанула к повстанцам. Генерал-лейтенант едва унес кости на санях, повязали бы.
Вторая армия, Войцеховского, тоже на две трети рассеялась.
Только каппелевская в полном порядке. В нее влились остатки боевых соединений Вержбицкого, Пепеляева и Войцеховского. Примкнул к ним с отрядом солдат и офицеров и бывший главком Сахаров. Ядро же каппелевцев по-прежнему составляли ижевцы и воткинцы — рабочие, распропагандированные эсерами и всякими нашими перегибами. Эти части из рабочих и обросли офицерством. Никому не под силу было расшибить их. Эти, что остались, кремень, а не люди. Сами любых на клочья. Щерятся, гады, на белый свет. Один лед в сердце. Ох и лютые были до крови! Нас, как христопродавцев и губителей России, зубами готовы были рвать — и рвали. В плен больше не сдавались — подыхает, а все матюгом нашего брата. Мы им и штыки в глотку. Самая настоящая гвардия!
Войцеховский и Пепеляев — бывшие царские полковники, Каппель — из таких же, но только подполковник. Первые двое генеральские звезды получили от Колчака, Каппель — от Директории, точнее — Болдырева.
Каппель командует отходить. Есть риск увязнуть в боях. Но как? Железнодорожная линия под легионерами и восставшими — не сунься. И повел свою гвардию через сопки, реки, снеговые завалы на Иркутск. И травили их, как бешеных псов: из деревень стреляли, из лесов нападали — ни поспать, ни перевязать раненых, а все прут, не сворачивают.
На Иркутск, господа!
А только тыла нет — кругом смерть!
А они морды не к земле, а на генерала: даешь прорыв в Забайкалье! Тот себя не щадил, первый мял снег, под все пули наравне с рядовыми. Ну заговоренный от пуль! Околеть мне без водки, коли вру!..
— 5 января 1920 года власть в Иркутске берет эсеровский Политический Центр из восьми членов во главе с многострадальным Флором Федорóвичем. Тюрьму, само собой, нараспашку. Сколько же народа! — продолжал Самсон Игнатьевич. — На свободу вышел и Шумяцкий — будущий большевистский министр Дальневосточной Республики и козырной работник Восточной секции Коминтерна. Как говорится, стал дышать воздухом свободы и мой будущий кореш Чудновский — по резолюции губкома РКП (б) был тут же поставлен во главе губернской чрезвычайной комиссии и, хотя власть была не за большевиками, приступил к сколачиванию аппарата. Понимали все: понадобится «чрезвычайка» уже завтра, да на самую предельную загрузку; «материала»-то сколько вокруг! Все конструировал председатель губчека по примеру Москвы — на Феликса Эдмундовича равнялся.
Федорóвича колчаковский переворот 18 ноября 1918 г. застал в Екатеринбурге. На другой день зачадил было погром в гостинице — да и притух, хотя эсера Максудова успели застрелить. Последовал приказ Гайды (он тогда правил Екатеринбургом) о выселении членов Учредительного собрания в Челябинск.
Из Челябинска поезд завернули на Уфу.
А вскоре в Омск стали поступать под конвоем эсеры, прихваченные в Уфе, Челябинске, Екатеринбурге…
В ночь с 21 на 22 декабря 1918 г. омскую тюрьму взяли налетом рабочие — их подняли большевики. Восстание подавили, однако, за несколько часов.
Новый начальник Омского гарнизона генерал Бржезовский опубликовал распоряжение о немедленном возвращении всех беглецов добровольно. И эсеры (это представить невозможно!) вернулись в свои камеры, а с ними и Флор Федорович Федорóвич. Чтит дисциплину интеллигенция, оскопить бы ее за вредность!
В ночь с 22 на 23 декабря и грянули самочинные расправы. Эсеров вместе с арестованными большевиками (но в основном эсеров) стреляли и кололи штыками на берегу Иртыша. Тогда и уцелел чудом Флор Федорович Федорóвич.
«…Я приказал никого из них не судить, не выдавать кому-либо без письменного приказания коменданта гарнизона», — покажет на допросе Колчак об этих самых эсерах и добавит, что, по его мнению, это — дело рук правых.
Тогда пустили в расход колчаковцы всех членов бывшего Учредительного собрания из арестованных. И вот случай ставит Флора Федорóвича вровень с адмиралом. И нет у Флора Федорóвича иной заботы, как насыпать над ним могильный холмик.
Не обошлась новая иркутская власть и без манифестов. Во все газетные листы программы. Там даже о дипломатических отношениях с заинтересованными странами. И Колчак объявляется врагом народа. Любой, кто дотянется, обязан убить. Впрочем, еще задолго до этого адмирал был поставлен московским Совнаркомом вне закона.
— …А уж вокруг наш брат, большевик, — и давит на этот поганый Центр. С каждым днем ощутительней тот нажим. Соображаешь, Юрка, в большевистской головке тот самый кныш — Чудновский. Вострый товарищ, с пониманием момента и ответственности. И крепче, крепче ссаживают они эсеров, мать их с родней вдоль и поперек!
Не может Флор Федорoвич пропустить Колчака. Сам еще от ужаса тех казней не остыл: чудом обминули — не заглянули к нему в камеру, не выкликнули, проворонили. И совсем недавно чуть было не загребли к Лукану под дубинку… А тут вся ниточка железного пути в руках. Ну затяни узелок — и некуда деваться Верховному Правителю. Самое время счет предъявить.
Счет счетом, а дело-то на риск. Да легионерам только развернуться — и никакого восстания, дай Бог ноги!..
Самсон Игнатьевич выпил в тот вечер гораздо более обычного и, надо полагать, по такому состоянию нервов принялся обращаться к Богу, но делал это он не машинально, не присказкой-ссылкой, а как-то вжимая голову в плечи и заворачивая глаза кверху, словно боялся затрещины из пустоты над собой.
— Однако Политический Центр собрался с духом, перекрестился, — продолжал гундосить Самсон Игнатьевич, — и подал, значит, это самое требование командованию легиона: господа, железка ваша и сила на вашей стороне, но ссаживайте адмирала. И всех-то делов: пойти да отдать бумагу генералу Сыровому. Штаб его тут же, в Иркутске. И штаб главнокомандующего всех союзных войск в Сибири, на Дальнем Востоке французского генерал-лейтенанта Жаннена[173] тоже рядышком — на колесах.
А может, устроится, а?..
И все же не по себе эсерам: а ну как легионеры осерчают? У них в Иркутске цельная дивизия под командованием полковника Крейчия, да белые отряды сочатся с фронта, и вообще всякие подкатывают в эшелонах. И все же сознают в Политическом Центре: нельзя без требования — ну хотя бы для истории!
А сам адмирал знать ничего не знает, все старается быстрее к Иркутску пробиться: наново надо сшивать из красных лоскутьев белую Сибирь…
Глава XI ПРЕДАТЕЛЬСТВО
Адмирал сел в свой личный поезд из брони, пушек и пулеметов еще 12 ноября 1919 г. в Омске, за два дня до захвата его Пятой армией Тухачевского. И с тех пор все бедует на колесах. Сначала литерная серия поездов Верховного Правителя России насчитывала восемь самостоятельных составов — грохота и страха на добрые шесть десятков верст. Земля ходуном под броневыми составами.
Замри, Русь!
В один из составов загружен золотой запас — достославный трофей Комуча и легиона в августе 1918 г.: около 30 тыс. пудов золота и других драгоценностей, тех самых, из Казани, припрятанных еще Керенским от вполне возможного захвата немцами в Петрограде.
Всего в восьми «лейб»-составах разместилось не менее тысячи человек: все отлично вооруженные, с боевым опытом мировой войны и преданные идеям белого движения. Ни одного мобилизованного — только добровольцы. Верховный Правитель не сомневался: на каждого можно положиться.
Исключительное значение придавал адмирал золотому запасу. Не спускал с него глаз. Вел впритык за своим могучим бронепоездом. Золото это — одна из последних ставок. С золотом все не бессмысленно начинать сызнова. Там едва ли не треть золотого запаса России — почти 500 тонн! Еще неизвестно, кто проиграл. История любит заходы с нуля. Лишь самым сильным духом по плечу ее капризы. Никогда он, Александр Колчак, не смирится с пятиконечной властью большевиков, хотя народ отказывает в сочувствии белому движению. Однако белое движение — от народа. Оно призвано спасти народ от завоевания большевиками. Самое грозное и ядовитое оружие большевиков — демагогия. Извращение фактов, ложь, лесть