невиданного размаха и ярости. И еще ненависть, которую они сеют в души.
Это были основополагающие мысли Колчака.
Все ничего, пока Верховный Правитель пребывал в соприкосновении с боевыми соединениями своих армий, а как заспешил в Иркутск, оторвался от своих, тотчас превратился в игрушку союзников. Слишком поздно понял это «его высокопревосходительство».
Но все по порядку.
От Омска до Тайги поезд Верховного Правителя не терял связи со штабом главнокомандующего Восточного фронта генерала Сахарова. Каппелем он будет замещен лишь 11 декабря. На данном отрезке пути Верховный Правитель часто и подолгу совещался с военными и местными властями. Следовало организовать отпор и внушить людям веру в благоприятный исход событий. Судьба движения отнюдь не предрешена…
С главкомами Колчаку определенно не повезло. Дитерихс и Сахаров оказались малоспособными в военном искусстве. На Востоке не было Алексеевых, Корниловых, Деникиных, Врангелей… Беден на личности Восток…
В ответ на интригу братьев Пепеляевых адмирал подписывает указ об освобождении с поста премьер-министра Вологодского и назначении на его место Виктора Николаевича Пепеляева. Адмирал стремится любой ценой избежать раскола — недопустимо даже самое незначительное ослабление власти.
На станции Тайга Верховному Правителю доложили о беспорядках в Иркутске. Он распорядился двигаться с наибольшей скоростью — личным присутствием и руководством рассчитывает удержать в повиновении свою новую столицу. Скорость передвижения имела буквальное значение жизни или смерти. Ведь в ноябре тыл еще не был разорван восстаниями по единственной железной дороге — в Красноярске, Нижнеудинске, Черемхове… Еще не поздно было принять меры, и имелись для этого силы, хотя лихорадило уже всю громаду тыла.
Теперь легион распоряжается его судьбой и в значительной мере судьбой возглавляемого им движения, а у них, белочехов, на сей счет свои соображения. Они желают видеть Сибирь демократической, следовательно, эсеровской. У них на родине правление почти такого же толка. И еще им, легионерам, до зарезу нужно обеление. Не могли же они знать, что у них прорежется республика со своим паном президентом Масариком. Парламент, гласность, уважение личности, свобода! 14 ноября 1918 г. Чехословакия провозглашена независимой республикой.
Этот поворот в настроении прежде союзных ему белочехов Верховный Правитель совершенно проглядел. Если и не проглядел, то не придал должного значения. И в этом его сокрушительный просчет и просто даровой, но очень внушительный начет для красных.
13 октября Ленин отправляет телеграмму в два адреса: «Реввоенсовет 5, Смирнову…
Комтуркфронт, Фрунзе
Директива Цека: ограбить все фронты в пользу Южного. Обдумайте экстреннейшие меры, например спешную мобилизацию местных рабочих и крестьян для замены ими ваших частей, могущих быть отправленными на Южфронт. Положение там грозное…»
Через восемь дней в адрес Смирнова уходит еще одна телеграмма:
«Реввоенсовет 5, Смирнову…
Фрумкин передал мне Ваши мысли о ненужности Востфронта… Нам дьявольски нужен комсостав. Затем сообщите, сколько войска при начавшемся у вас наступлении можете дать и когда Южфронту».
Нет больше армий Колчака, кроме каппелевской. Разрозненные очаги сопротивления настолько незначительны и слабы — Восточный фронт уже и не нужен. Во избежание столкновения с Японией движение «на Восток» под фактическим запретом. Об этом свидетельствует очередная «молния» Ленина Смирнову, отправленная 15 декабря:
«Омск, Реввоенсовет, Смирнову…
Поздравляю со взятием Новониколаевска. Позаботьтесь всячески о взятии в целости Кузнецкого района и угля. Помните, что будет преступлением чрезмерно зарываться на Восток…»
Но уже задолго до отъезда (какой же это отъезд — это бегство, тыл распадается) барон Будберг отметит в дневнике крутое изменение в настроении народа:
«Год тому назад население видело в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а ныне оно нас ненавидит так же, как ненавидело комиссаров, если не больше, и, что еще хуже ненависти, оно нам уже не верит, от нас не ждет ничего доброго.
Весь тыл — в пожаре мелких и крупных восстаний: и большевистских, и чисто анархистских (против всякой власти), и чисто разбойничьих, остановить которые силой мы уже, очевидно, не в состоянии…»
И далее запись 26 августа 1919 г.:
«Неприятно смотреть на висящую в моем кабинете огромную карту, на которой… офицер наносит красными точками пункты и районы восстаний в нашем тылу; эта сыпь делается все гуще и гуще, а вместе с тем все слабее становится надежда справиться с этой болезнью…»
Отступление принимает характер катастрофы, разгрома.
18 сентября Будберг с горечью записывает:
«…Атаманы считают, что наша песня спета… Сейчас идет захват всех идущих с востока грузов (это грабеж имущества и ценностей, увозимых в тыл. — Ю. В.); захват Семеновым первого эшелона золотого запаса, отправленного во Владивосток, обильно снабдил Читу золотой валютой и поднял атаманское настроение…»
Именно поэтому адмирал прикажет следовать эшелону с золотым запасом вплотную с его личным бронепоездом. Так они будут следовать до самого ареста адмирала. Правда, последнюю часть пути Верховный Правитель проделает уже в обычном вагоне второго класса. Бронепоезд отберут чехи…
Уорд отмечает одиночество Колчака:
«Никто в России, полагающий свои личные интересы на второй план сравнительно с общественным благополучием, не будет иметь друзей…»
Александр Васильевич Колчак часто вспоминал особняк на Атаманской улице — недобро, зло шарил памятью по его этажам и кабинетам.
Натопленность и чистота просторных комнат располагали к довоенному добродушию. Уверенностью и значительностью светились лица господ министров. Обнадеживал энергией Верховный главнокомандующий — генерал-лейтенант Болдырев, дороднохлебный, неторопливый и обстоятельный во всем, даже в самых пустячных бумагах: привычка от преподавания в академии. Шуршали вощеные карты, успокаивающе пощелкивала указка. Степенно, с сознанием историчности каждого мгновения распахивались папки, и усердно наскрипывали перьями секретари. За точностью и полнотой протоколов следил с профессорской педантичностью умнейший и ехиднейший господин Гинс (уже в 1921 г., будучи в эмиграции, Г. К. Гинс издает второй том своих воспоминаний «Сибирь, союзники и Колчак»). Для истории не щадит себя и секретарей господин управляющий делами Совета Министров и по совместительству председатель Государственного Экономического Совещания — любое действие Всероссийского правительства должно быть увековечено.
Ведь есть предел и смуте. Придут и расправятся в чистоте мирные, ласковые дни — куда им деться. Спустит дурную, разбойную кровь матушка-Россия — и успокоится, захлопочет за пирогами и наливками…
До переворота 18 ноября 1918 г. Александр Васильевич жил замкнуто, на заседаниях правительства угрюмо молчал — бессилие и безголовость в святом деле белого движения угнетали. Да и как, позвольте, быть в другом настроении, если Директория (опять же эсеры!) — глава всему белому отпору? Ведь все та же керенщина, но только в другой упаковке! Пустословие, митинговые приемчики, обещания, а в общем, все то же углубление зла.
Александр Васильевич уже не обольщался насчет всех этих народных избранников и партий. Что такое демократия по-эсеровски, он теперь тоже знает — научен. В руинах Россия после Керенского, в дерьме все святое, обмануты все чувства, погрязли в развращенности и вседозволенности граждане свободной России. Оттого все и на гнилых нитках.
Теперь, после многих месяцев яростного стремления подавить зло всей властью Верховного Правителя, адмирал был на грани потрясения.
Там, где он усматривал всего лишь хлябь, разверзлась пропасть, бездна, пространство без меры: ни начала, ни конца… какая-то мертвая, бездушная материя.
Поэтому и бывал Александр Васильевич столь невнимателен на докладах. Не удавалось ему белое дело. Есть золото, оружие, но люди, люди?!
Нет, они есть, но слишком немногие из них по праву могут носить это имя, прочие тонут в мрази. Развал ширится — и остановить его выше сил. Все пороки, какие только мыслимы, сгустились и бродят в той части России, которая, казалось бы, должна сплавить ее в единое целое; сплавить кровью — на чести и величии идей.
Казнокрадство, взяточничество, безответственность и эгоизм всех тех, ради кого льется кровь на фронтах, не имеют предела. Пресечь сие — значит истребить поголовно едва ли не всех, кто осел здесь, за линией фронта.
Посему Верховный Правитель не только рассеянно слушал доклады, но порой принимал вид совершенно неприступный. Кого слушать, что? Ход дел известен наперед — ему, Колчаку, известен. Быть ровным, любезным в этом скопище пороков, да еще при бесстыдном предательстве Родины — предательстве ради жирного брюха, мошны, похоти и восторга проституток?! Что сталось с людьми? Где русские?..
Вконец перенапряженные нервы требовали разрядки. Пил адмирал обычно до тех пор, пока беспокойство и чувство беспомощности не теряли остроты и четкости и не перемещались куда-то в глубь сознания, за ватность чувств.
С похмелья случались и буйства. Адмирал крушил все, что попадало под руку. Ему мерещились не люди, а призраки со свиными рылами. Да, все это — двуногие подобия людей. Торгуют всем — ничего святого. Эволюция замкнула круг — и теперь животные топчут белое, синее, красное…
Адмирал подходил к окну и, теряя в глазах предметы, нашептывал в белую, мурашливую мглу.
— Помоги, Отец! Тобой живу, ради твоей любви! Помоги, дай силы победить зло! Как, чем образумить людей?..
Александр Васильевич скорее угадывал, нежели слышал шаги и голос мальчика-адъютанта и, не поворачиваясь, рассекал в его сторону рукой воздух — и тот отступал за дверь. Адмирал, растворяясь в белом потоке света, говорил себе:
— Да, мы приговорены к смерти, но ведь есть все не только для того, чтобы выжить, но и победить: и золото, и оружие, и, слава Богу, своя земля под ногами, — а что творится?! Сами себя топчут, казнят, похабят! Себя продают! Судьбы будущих русских предают!..