чи в любом состоянии. Даже некогда было привести рот в порядок — в сохранности всего несколько зубов спереди: есть можно только все вываренное и протертое. При чем тут дантисты — ни минуты покоя. И кожный зуд, почти экзема — когда лечиться?..
А теперь странная пустота: ни звонков, ни докладов, ни сводок или совещаний. Не решает он никаких вопросов. Нет этих вопросов. И нет никому до него дела, кроме красных. И эта усталость, недосыпания, а скорее, сквозные бессонницы теперь не помеха. Какая ясность мысли, для кого и зачем?..
— При чем тут революция? — часто повторяет в своем окружении Верховный Правитель. — Это общерусский погром. И обязан он разнузданной пропаганде большевиков. Нет, народ не взбесился. Ему просто наобещали райские кущи и сняли ответственность за насилия и разбой. Большевики развязали самые темные инстинкты, притравив бедноту на имущие сословия и интеллигенцию. Юные мальчики с комиссарскими мандатами глумятся над страной под прикрытием лозунгов о светлом будущем. Большевизм — это преступная власть, это — глумление под соусом всяких демократических приманок. Ленин и Троцкий использовали обстановку войны с ее вынужденными лишениями, горем потери близких — и натравили на нас, нашептав людям, что мы и есть те, кто виноват во всех страданиях и лишениях. Дряхлость самодержавия лишь ускоряла развитие событий. Вот и вся правда большевизма…
Колчак писал высоко и несколько узко — властный, нетерпеливый почерк.
Сибирь в те недели и месяцы душила белых по всем пунктам. Нигде не было спасения и укрытия — исчез тыл.
Не приходилось рассчитывать ни на чью верность — везде лилась кровь, и земля десятками тысяч принимала колчаковцев. И каждому из живых не было никакого другого дела, как только спасать себя и близких, а спасения не было, разве лишь для тех, кому повезло и кто оказался в те месяцы на южных окраинах Сибири.
И зима с невозможностью пробиться через снега, и редкие дороги, и морозы под сорок градусов, и враждебность населения — все не давало возможности схорониться в лесу, уйти по-звериному через реки, болота, сопки… — ну все против колчаковцев! Одни ледяные могилы манят покоем.
Звонит колокол по господам офицерам, штыки им в глотки! Отлилась им народная кровь! Под заступ белую кость, захлебнись они все слезами и стоном!
Даешь один крест на всех!
Распрямлялся 1920 год — еще один год всеместного избиения офицеров и всех, кто верил в белую правду: упрятать бы их, гнид господских, под гробовые доски!
Хмуро, безглазо взирал на взбаламученное людское стадо тот, кто взял на себя смелость именем Бога творить зло и добро на земле. Этот наместник Бога все сматывал и сматывал жизни тех, кто думал иначе, нежели Ленин и Троцкий. И сходился пасьянс жизни и смерти на том, что сам Бог творит расправу над белыми.
4 января в Нижнеудинске Колчак узнает об окончательном свержении белой власти в Иркутске. Адмирал издает указ о сложении с себя полномочий Верховного Правителя России с передачей их генералу Деникину.
Своевольному и кровавому атаману Семенову адмирал передает власть над дальневосточными окраинами России.
Почитай, нет земли для трехцветного российского флага.
В презрении и ненависти три цвета: белый, синий, красный.
Истлела любовь русских к слитым воедино цветам: белому, синему, красному.
Даешь один крест на всех!
И уже новая мысль не дает покоя адмиралу, прокатывает и прокатывает через сознание: «Низшие формы жизни будут развиваться за счет более совершенных и высоких. Та новая, красная жизнь будет пожирать людей мысли и культуры. Ей нужен суррогат знаний и художественного чутья. Только хлеб и сила будут иметь значение. Низшие формы жизни взойдут на костях высших…»
Полковник Уорд сообщает о том давлении, которое оказывали на Колчака японцы (генерал Муто со своим штабом из 26 офицеров):
«Если адмирал Колчак заключит подходящее соглашение (то есть поступится государственным суверенитетом России. — Ю. В.), ее армии гарантируют ему ликвидацию в два месяца всех большевистских сил и установление монархии, удовлетворяющей офицеров…»
Безусловно, Ленин имел исчерпывающую информацию о той жажде к захвату или беззастенчивому использованию русских земель, которая сводила с ума Токио. Именно поэтому Ленин категорически противился глубокому продвижению Красной Армии за Иркутск. Именно поэтому пошел на создание буферной республики.
Только ли Ленин и большевизм — источники зла?
Не является ли его доктрина следствием определенных свойств народа?
Ведь большинство из тех качеств, которые сложили большевизм, сделали его возможным, не только результат непосредственного воздействия самого марксизма. Все эти качества обильно разбросаны как в различных революционных учениях второй половины XIX столетия, так и в его представителях. Все они взошли на определенных нравственных воззрениях, характерных для народа.
Формирование качеств, сложивших большевизм, выделение из массы расплывчатых, случайных идей в нечто обособленное, характерное было отмечено еще Герценом. Именно в них причина разногласий, точнее, неприятия Герценом этой новой волны революционности, уже другой по духу и своему социальному составу.
Так или иначе эти характерные особенности, выявившиеся в революционной борьбе второй половины прошлого столетия, уже несут нечто свое, присущее лишь российскому освободительному движению. Его первым ярким представителем явился Чернышевский, а за ним стремительно нарождается и вся масса разночинной революционной интеллигенции, в том числе и сплотившаяся вокруг «Народной воли». В ней уже отчетливо просматриваются эти сугубо национальные черты революционных идеологий. Эти черты уже не размазываются в дальнейшей борьбе с царской деспотией; они уже остаются как бы незыблемыми, само собой разумеющимися ценностями.
У ленинизма были предшественники — без этого не бывает. Ленинизм — нечто составное, он отнюдь не оригинален. Да и сам Ленин указывал на предшественников большевизма, но, как думается, данный анализ в применении к русской жизни несколько неполный. Оставим анализ философских и экономических предпосылок социал-демократии. Он сделан с достаточной полнотой Лениным.
Марксизм явился интегрирующим, объединяющим началом для чисто национальных, самобытных взглядов, представлений о русском пути революции, то есть о том, который должна исповедовать Россия, ибо он ее и для нее. Марксизм явился той коренной идеей, вокруг которой сошлись все прежде разрозненные принципы и, так сказать, революционные достижения русской мысли и духа. Марксизм господствовал над умами революционеров и доброй части российской интеллигенции, а она в свою очередь являлась лишь выразителем бессознательной веры в социализм всей толщи народных масс. Эта интеллигенция лишь улавливала и оформляла настроение народа в соответствующие революционные воззрения, которые с такой полнотой оказались выраженными в марксизме.
Но не это суть важно.
Самым существенным является то, что внешне чужеземная доктрина (марксизм) на деле явилась очень родственной для России не только по философским устремлениям образованной и решительно настроенной части общества, но и, как это ни покажется странно и неправдоподобно, по духу народа. Это та нравственная основа жизни общества, которая предопределяла подлинный успех марксизма. Никакие штыки и кровь иначе не могли бы вживить эти идеи в сознание народа.
Рабского достаточно в психологии народа, но он никогда не покорился бы насилию идей. История это доказала. Народ не изменил православию почти за 300 лет монголо-татарского ига. Отбивал все нашествия поработителей — от польских лжедмитриев и шведов до Наполеона и Гитлера. Все дело в том, что марксизм нес то, во что бессознательно верил народ: дележ земли, раздел имущества — это рай на земле.
Но и это не все. К этому добавилось и многое другое от духа народа, — духа, который складывался целое тысячелетие.
Он не мог не отразить, глубоко впитав в себя, разрушительные последствия трехсотлетнего монголо-татарского ига, надорвавшего душевные силы народа, физически истребившего самую деятельную, культурную и мужественную часть его. 300 лет произвола, убийств, униженности…
Характер нации претерпел серьезные изменения.
Церковный раскол оказался выражением не столько определенных политических изменений в русском обществе, сколько духовно-нравственных. За, казалось бы, чисто религиозным столкновением — борьба различных этических и философских идей. Еще один кризис, потрясший духовную жизнь народа, это — борьба внутри одной нации за определенные духовные ценности. Она уже отражала итог монголо-татарского ига.
Изоляция России как результат 300-летнего ига с особой ролью православия обернулась культурным застоем и замыкательством. Это культурное отставание уже четко дает знать о себе в XVII веке.
Крепостное право, столь долгое в России, закрепило это культурное отставание трудовой массы.
Необыкновенно затянувшееся рабство — результат взаимодействия всех этих сил уже по принципу обратной связи. Рабство предопределяло закрепление культурной отсталости. Культурная отсталость способствовала живучести рабства.
Но уже начинают работать определенные качества нации, сложившиеся в веках такого существования: холопская униженность, разрушительное отношение к миру (он как бы чужд, враждебен — ведь у крепостного все отнято; нет ничего своего, даже жизнь принадлежит господину), культ твердой руки, Хозяина, сознание правомерности жизни под насилием и в насилии, нетерпимость…
Марксизм обретал в России исключительную питательную среду. Его российская разновидность — большевизм (ленинизм) — в условиях кризиса российской государственности в начале XX столетия с быстротой степного пожара полыхнула по России.
Все наше, исконно русское, национальное предопределило успех марксизма. В данном случае сама собой, отсыхая, отпадает версия о «еврейском заговоре». Устранить всех евреев до одного из русской истории — и Россия все равно проделала бы тот путь, которым движется сейчас, ибо корни его уходят в глубочайшие пласты истории. Были жуткие по крови, лютости и разрушительности восстания Разина, Болотникова, Пугачева — кто из евреев что там готовил? А ведь эти восстания в значительной степени взросли из того «воспаления», которое тысячелетие лихорадило Россию, — лишения крестьянства земли. Земельный вопрос — это тысячелетний плач русского крестьянства по земле. Это то, что одним только Декретом о земле сразу решило судьбу революции и Гражданской войны в пользу большевизма, в пользу Ленина.